Томас Гарди - Вдали от обезумевшей толпы
Эти впечатления еще не отлились в отчетливую мысль, и Оук даже не успел заметить, как причудливо в блеске молний алело перо на ее шляпке, когда высокий тополь на холме, о котором уже шла речь, вдруг вспыхнул белым пламенем, и новый вопль слился с раскатами замогильных голосов. То был разряд дикой, потрясающей силы, невыносимый для слуха удар, резкий, сухой, не сопровождавшийся отголосками, похожими на грохот барабана. В ослепительном сиянии, охватившем всю землю и необъятный купол небес, он увидел, что высокий стройный тополь расщеплен до самого корня и от него отлетела широкая лента коры. Половина дерева еще стояла, и на ней белела полоса обнажившейся древесины. Молния ударила в тополь. В воздухе распространился запах серы. Потом все смолкло и стало темно, как в преисподней.
— Мы были на волосок от смерти, — торопливо сказал Габриэль. — Вам лучше сойти на землю.
Батшеба ничего не ответила, но он улавливал учащенный ритм ее дыхания и шорох соломы — сноп за ее плечами отзывался дрожью на взволнованное биение ее сердца. Она спустилась с лестницы; после краткого колебания он последовал за ней. Мрак стал совершенно непроницаемым даже для самого острого зрения. Они молча стояли плечом к плечу у подножия стога. Батшеба, вероятно, думала только о непогоде, Оук в эту минуту — только о ней. Но вот он сказал:
— Ну теперь гроза как будто бы миновала.
— Мне тоже так кажется, — отвечала Батшеба. — Хотя еще сверкает со всех сторон — посмотрите!
Небо было озарено негаснущим светом — беспрестанные вспышки сливались в сплошное сияние, — так при частых повторных ударах гонга создается впечатление непрерывного звука.
— Ничего страшного, — сказал он. — В толк не возьму, почему это нет дождя. Но слава богу — ведь это нам на руку. Я опять полезу.
— Габриэль, вы слишком добры, я не заслуживаю этого. Я останусь и буду вам помогать. Ах, если бы здесь был еще кто-нибудь!
— Они бы наверняка пришли, если бы только могли, — неуверенно проговорил Оук.
— О, я знаю решительно все! — воскликнула она и добавила с заминкой: — Все они спят в риге мертвецки пьяные, а с ними мой муж. Так оно и есть, ведь правда? Не думайте, что я робкого десятка и не умею смотреть правде в глаза.
— А может, оно и не так, — сказал Габриэль. — Пойду-ка посмотрю.
Он направился к риге, оставив ее на гумне одну. Заглянул в дверную щель. Все как и прежде: непроглядная темнота и дружный храп, рокочущий со всех сторон.
Он почувствовал на своей щеке нежное дуновение ветерка и обернулся. То было дыхание Батшебы, которая последовала за ним и смотрела в ту же щель.
Он попытался уклониться от мучительной для обоих темы и сказал мягко:
— Если вы пойдете со мной, мисс… мэм, и малость мне поможете, то дело у нас пойдет.
Оук вернулся на гумно, взобрался на стог, сошел с лестницы, чтобы лучше работалось, и вновь принялся укрывать ячмень. Она поднялась вслед за ним, на этот раз без снопа.
— Габриэль, — заговорила она каким-то странным, взволнованным голосом.
Оук взглянул на нее. Она не проронила ни слова, пока они шли от риги. Освещенное мягким сиянием угасающих зарниц, ее бледное, словно мраморное лицо выделялось на фоне темного небосклона. Батшеба сидела почти на самой верхушке стога, подобрав под себя ноги и опираясь на верхнюю ступеньку лестницы.
— Да, хозяйка, — откликнулся он.
— Вы, наверное, подумали, когда я поскакала сломя голову в Бат, что я собиралась там обвенчаться?
— Мне так подумалось, да только не сразу… — отвечал он, озадаченный таким внезапным переходом на новую тему.
— А другие тоже так думали?
— Да.
— И вы осуждали меня за это?
— Пожалуй…
— Я так и полагала. Все же мне дорого ваше доброе мнение, и я хочу кое-что вам разъяснить. С тех пор как я вернулась, мне все время хотелось с вами поговорить, но вы так строго смотрели на меня. Ведь умри я — а я могу скоро умереть, — будет прямо ужасно, если вы навсегда останетесь в заблуждении. Так слушайте.
Габриэль перестал шуршать соломой.
— В тот вечер я отправилась в Бат с твердым намерением порвать с мистером Троем, с которым была уже помолвлена. Но после моего приезда в Бат обстоятельства так сложились, что… что я с ним обвенчалась. Ну, теперь вы видите все это в новом свете?
— Как будто бы так.
— Пожалуй, надо мне еще кое о чем рассказать, раз уж я начала. И я полагаю, это вас не огорчит, ведь вы, конечно, никогда не воображали, что я вас люблю, и охотно поверите, что я говорю вполне искренне, без всяких задних мыслей. Так вот, я очутилась одна в незнакомом городе, и лошадь у меня охромела. И я прямо-таки не знала, что мне делать. Я слишком поздно сообразила, что пострадает моя репутация, — ведь я встречалась с ним с глазу на глаз. Но все же я собиралась уезжать, когда он вдруг заявил, что видел в тот день женщину красивее меня, и мне нечего рассчитывать на его постоянство, если я не буду ему принадлежать… Я была уязвлена и взволнована… — Она кашлянула и на минуту остановилась, как бы переводя дыхание. — И вот в порыве ревности и в смятении чувств я вышла за него, — проговорила она горячим шепотом, с отчаянием в голосе.
Габриэль не ответил ни слова.
— Его нельзя осуждать, он сказал сущую правду, что он… что он видел другую женщину, — порывисто добавила она. — А теперь я не желаю слышать от вас ни слова об этом, не смейте говорить! Мне только хотелось, чтобы вы знали этот кусочек моей жизни, о котором так неверно судят, — придет время, когда вы уже ничего не сможете узнать. Подавать вам еще?
Она спустилась с лестницы, и работа закипела. Вскоре Габриэль заметил, что движения его хозяйки, сновавшей вверх и вниз по лестнице, замедлились, и сказал с какой-то материнской нежностью:
— Мне думается, вам лучше бы пойти домой — вы притомились. Я тут и один управлюсь. Ежели ветер не переменится, может, дождя и не будет.
— Если от меня нет толку, то я пойду, — сказала Батшеба усталым голосом. — Но как было бы ужасно, если бы вас убило!
— От вас есть толк, но я не хочу, чтобы вы уставали. Вы изрядно потрудились.
— А вы — еще лучше! — с благодарностью сказала она. — Я тронута вашей преданностью, тысячу раз вам спасибо, Габриэль! До свидания. Я знаю, что вы изо всех сил стараетесь для меня.
Она быстро скрылась в темноте; он слышал, как звякнула щеколда, когда она захлопнула за собой калитку. Он продолжал работать в глубокой задумчивости, размышляя обо всем, что она ему рассказала, и удивляясь, какие противоречия уживаются в сердце женщины: что побудило ее говорить с ним этой ночью с такой теплотой, какой она ни разу не проявляла к нему до замужества, когда свободно могла выказывать свое внимание?..
Его размышления прервал скрежет, донесшийся со стороны каретного сарая. Флюгер на крыше круто повернулся вокруг своей оси, и эта резкая перемена ветра говорила, что вот-вот хлынет губительный дождь.
Глава XXXVIII
Дождь. Встреча двух одиноких
Было пять часов утра, и уже занималась заря, окрашивая небо в желто-бурые и пепельные тона.
Температура понизилась, и началось сильное движение воздуха. Прохладные ветерки в незримом кружении обдавали лицо Оука. Ветер поднялся еще на один-два балла и заметно покрепчал. За каких-нибудь десять минут все ветры поднебесные разгулялись на просторе. На стогах пшеницы кое-где взметнулись покрышки, словно крылья фантастических птиц, и пришлось снова их натягивать, придавливая кусками железа, попавшимися под руку. Управившись с этим, Оук стал опять трудиться как каторжный, спасая ячмень. Крупная капля дождя упала на лицо, ветер завыл по всем закоулкам, деревья закачались чуть ли не от самых корней, и ветви их яростно заметались, сталкиваясь друг с другом. Вбивая колышки как можно чаще и куда попало, Оук дюйм за дюймом укрывал это внушавшее тревогу олицетворение семисот фунтов. Дождь все расходился, и вскоре Оук почувствовал, как холодные ручейки сбегают по его липкой от пота спине. Под конец он стал чем-то вроде глыбы мокрой глины, одежда его полиняла, и цветные струйки стекали с нее, образуя лужицу у подножия лестницы. Косой дождь прорезал мглистый воздух длинными текучими иглами, которые вылетали из облаков и вонзались остриями в его тело.
Внезапно Оук вспомнил, что на том самом месте восемь месяцев назад он так же отчаянно боролся с огнем, как сейчас с водой, — и все это из-за безнадежной любви ко все той же женщине. А она… Но преданный и великодушный Оук отогнал эти мысли.
Хмурым, свинцовым утром, около семи часов, Габриэль слез с последнего стога и воскликнул со вздохом облегчения:
— Дело с концом!
Он промок до нитки, был утомлен и печален, но все же усталость была сильнее печали, и его радовало сознание, что он успешно закончил важное дело.
Смутные звуки донеслись со стороны риги, он поглядел в ту сторону. Из дверей выходили поодиночке и по двое человеческие фигуры и брели, пошатываясь, со смущенным видом; только самый передний, на котором была красная куртка, шагал, засунув руки в карманы и посвистывая. Все остальные уныло плелись за ним, и чувствовалось, что их терзает совесть; процессия эта смахивала на вереницу теней с рисунка Флаксмена, направляющихся в преисподнюю под предводительством Меркурия. Угловатые фигуры потянулись к селению, а их вождь, Трой, вошел в двери особняка. Никто из них не оглянулся в сторону гумна — как видно, в эту минуту им не было дела до стогов.
