Ромен Роллан - Жан-Кристоф. Том IV
Как только Кристоф узнал, что она приехала к Колетте, он помчался туда. Грация показалась ему задумчивой и какой-то далекой. Это огорчило его, но он и виду не подал. Теперь он почти полностью отрешился от своего эгоизма, и сердце его стало прозорливым. Он понял, что она чем-то огорчена, но хочет скрыть это, и не пытался узнать, в чем дело. Он только старался развлечь ее, весело рассказывал о своих злоключениях, работах, планах, незаметно окутывая ее своей любовью. Она чувствовала, как все ее существо пропитывает огромная нежность, боящаяся показаться навязчивой; она понимала, что Кристоф догадывается о ее переживаниях, и была этим растрогана. Ее наболевшее сердце отдыхало подле друга, который рассказывал ей о разных вещах, не касаясь того, что занимало их обоих. И мало-помалу он стал замечать, как облачко грусти начинает таять в глазах подруги, а взгляд ее становится все более и более близким… Наконец однажды, беседуя с нею, он вдруг остановился и молча посмотрел на нее.
— Что с вами? — спросила она.
— Сегодня вы совсем пришли в себя, — ответил он.
Она улыбнулась и шепотом подтвердила:
— Да.
Им не всегда удавалось спокойно беседовать. Они редко оставались одни. Колетта осчастливливала их своим присутствием гораздо чаще, чем того хотелось им обоим. Несмотря на все свои недостатки, она была неплохая женщина, искренне преданная Грации и Кристофу, но ей и в голову не приходило, что она может им мешать. Она заметила (ее глаза подмечали все) то, что она именовала «флиртом» между Кристофом и Грацией; флирт был ее стихией, и это привело ее в восторг, она всячески старалась поощрять его. Но именно этого и не нужно было. Кристоф и Грация хотели одного: чтобы она не вмешивалась не в свое дело. Достаточно было ей появиться и сделать кому-нибудь из них скромный или нескромный намек на их дружбу, как они напускали на себя холодность и переводили разговор на другую тему. Колетта объясняла их сдержанность разными причинами, кроме одной, настоящей. К счастью для них, она не могла усидеть на месте. Она носилась взад и вперед, уходила и приходила, управляла всем домом, делая сразу десять дел. В промежутках между ее появлениями Кристоф и Грация, оставаясь одни с детьми, снова возобновляли прерванную нить своих невинных бесед. Они никогда не говорили о связывавших их чувствах. Они просто поверяли друг другу маленькие события своей повседневной жизни. Грация, проявляя чисто женский интерес, осведомлялась о быте Кристофа. У него все шло из рук вон плохо; постоянные недоразумения с экономками; прислуга вечно надувала и обворовывала его. Грация смеялась над ним от всего сердца и вместе с тем проявляла материнское сострадание к этому совершенно непрактичному большому ребенку. Однажды, когда Колетта, преследовавшая их дольше обычного, вышла, Грация, вздохнув, сказала:
— Бедняжка Колетта! Я ее очень люблю… Но как она мне надоела!
— Я тоже ее люблю, — сказал Кристоф, — если вы подразумеваете под этим, что она нам надоела.
Грация рассмеялась:
— Послушайте… Разрешите мне (здесь просто невозможно спокойно разговаривать)… разрешите мне прийти как-нибудь к вам?
Он был поражен.
— Ко мне! Вы придете ко мне?
— Это не стеснит вас?
— Стеснит? Меня? Ах, боже мой!
— Ну что ж, если вы ничего не имеете против, — во вторник?
— Во вторник, в среду, в четверг, в любой день, когда хотите.
— Тогда во вторник, в четыре. Решено?
— Вы добрая, вы очень добрая!
— Погодите. Только при одном условии.
— При условии? Какие еще условия! Я согласен на все. Ведь вы прекрасно знаете, что я на все готов, при условии или без условия.
— Я предпочитаю условие.
— Хорошо.
— Вы не знаете, о чем идет речь.
— Все равно. Все, что хотите.
— Да выслушайте сначала, упрямец!
— Говорите.
— Вы ничего не будете менять у себя в квартире, понимаете? Ничего. Все остается точно в таком же виде, как сейчас.
Лицо у Кристофа вытянулось. Он был подавлен.
— Ах, это против правил!
Она рассмеялась.
— Вот видите, что значит слишком быстро соглашаться! Но ведь вы обещали.
— Зачем вам это нужно?..
— Потому что я хочу видеть вас дома таким, каким вы бываете ежедневно, когда не ждете меня.
— Но все-таки позвольте мне…
— Ничего. Я ничего не позволю.
— По крайней мере…
— Нет, нет, нет, нет. И слышать не желаю. Или я совсем не приду, если вы это предпочитаете…
— Вы прекрасно знаете, что я соглашусь на все, только бы вы пришли.
— Тогда решено?
— Да.
— Даете слово?
— Да, тиран.
— Добрый тиран?
— Добрых тиранов не существует; есть тираны, которых любят, и тираны, которых ненавидят.
— А я и то и другое вместе, не так ли?
— О нет, вы принадлежите к числу первых!
— Все равно это обидно.
В назначенный день она пришла. Кристоф, с присущей ему щепетильной честностью, не посмел тронуть ни одного клочка бумаги в своем безалаберном жилище: в противном случае он считал бы, что совершил подлость. Но он переживал муки ада. Ему было стыдно: что подумает его подруга? Он ждал ее с мучительным нетерпением. Она была точна — опоздала только минут на пять. Она поднялась по лестнице своим уверенным, неторопливым шагом Он стоял за дверью и тотчас же отпер ей. Грация была одета просто и элегантно. Сквозь вуалетку Кристоф видел ее спокойные глаза. Они подали друг другу руки и поздоровались вполголоса; она была молчаливее, чем обычно, он, неловкий и взволнованный, не произносил ни слова, чтобы не выдавать своего смущения. Он попросил ее войти, забыв сказать заранее заготовленную фразу, извиниться за беспорядок в комнате. Она села на лучший стул, — он подле нее.
— Вот мой рабочий кабинет.
Это все, что он нашелся сказать ей.
Наступило молчание. Грация не спеша, с доброй улыбкой, осмотрелась. Она тоже была несколько смущена, хотя и пыталась скрыть это. (Впоследствии она рассказала ему, что еще девочкой вздумала как-то пойти к нему, но, дойдя до самой двери, побоялась позвонить.) Ее поразил унылый и неуютный вид квартиры: узкая и темная передняя, полное отсутствие комфорта, бросающаяся в глаза бедность обстановки; у нее сжалось сердце; она преисполнилась нежности и сострадания к своему старому другу, который, несмотря на огромную работу, пережив столько невзгод и достигнув известности, не был избавлен от материальных забот. И в то же время ее забавляло полное пренебрежение Кристофа к уюту, которое обнаружила эта пустая комната: ни ковра, ни картины, ни одной безделушки, ни кресла — никакой мебели, кроме стола, трех жестких стульев и рояля, зато везде вперемежку с книгами валялись листы рукописи — на столе, под столом, на паркете, на стульях (она улыбнулась, видя, как честно он сдержал данное слово).
Несколько мгновений спустя Грация спросила у Кристофа:
— Вы здесь работаете? (Она указала на то место, где сидела.)
— Нет, — сказал он, — там.
Он ткнул пальцем в самый темный угол комнаты, где стоял низкий стул, повернутый спиной к свету. Не говоря ни слова, она направилась туда и со свойственной ей грацией опустилась на стул. Несколько минут они молчали, не зная, что сказать. Кристоф поднялся и подошел к роялю. Он играл, импровизировал в течение получаса; он чувствовал присутствие подруги, и безграничное счастье переполняло его сердце; закрыв глаза, он играл чудесные вещи, и тут она постигла красоту этой комнаты, окутанной божественной гармонией; она слушала голос любящего и страдающего сердца, и ей казалось, что оно бьется в ее собственной груди.
Когда оборвались последние созвучия, он с минуту еще сидел неподвижно у рояля; затем обернулся, услышав дыхание подруги, — она плакала. Грация встала и подошла к нему.
— Благодарю, — прошептала она, взяв его за руку.
Ее губы слегка дрожали. Она закрыла глаза. Он сделал то же. Несколько секунд они стояли, держась за руки, и время для них остановилось…
Она открыла глаза и, чтобы избавиться от смущения, попросила:
— Не покажете ли вы мне другую комнату?
Обрадованный возможностью скрыть свое волнение, он распахнул дверь в соседнюю комнату и тотчас же устыдился Там стояла узкая и жесткая железная кровать.
(Позже, когда он сказал Грации, что никогда не вводил любовниц в свой дом, она насмешливо заметила:
— Нисколько не сомневаюсь; для этого нужно быть очень храброй женщиной.
— Почему?
— Чтобы спать на вашей кровати.)
В комнате стоял деревенский комод, на стене висела маска Бетховена, а над кроватью в дешевеньких рамках — фотографии матери Кристофа и его друга Оливье. На комоде стояла карточка Грации, когда ей было пятнадцать лет. Он увидел ее в Риме и вытащил из альбома. Он признался ей в этом и попросил прощения. Взглянув на фотографию, она спросила:
— Вы меня узнаете здесь?
— Узнаю и помню такой.
— Которую же из двух вы любите больше?
