Джон Апдайк - Иствикские вдовы
— Что на тебя нашло?
— А что? Почему бы и нет? Надо держать его поблизости и присматривать за ним. Это наш единственный шанс. — Сьюки говорила своим репортерским голосом, категоричным и в то же время небрежным, ее поджатые губы придавали лицу самоуверенный вид.
— Он хочет нас убить.
— Я знаю. Так он говорит. Но это может быть обыкновенным сотрясением воздуха, а Джейн — просто совпадение.
— Должна тебе заметить, дорогуша моя, что меня очень раздражило то, как ты пыталась подлизаться к нему. Ты была слишком уж льстива. Что у тебя на уме?
Ореховые глаза Сьюки невинно расширились; в микрокосме золотистых крапинок ее радужных оболочек плавали отраженные карнавальные огни.
— Ничего, кроме твоих самых насущных интересов, душечка, — призналась она.
— Миссис Ружмонт! — Должно быть, ее окликали уже второй раз, но Сьюки услышала голос не сразу: идя по Док-стрит, она размышляла о добродетели и самопожертвовании (существуют ли они на самом деле или все это лишь лицемерие и попытка пустить пыль в глаза ради собственных целей?), одновременно держа перед мысленным взором образ Дебби Ларком, ее ладную белокожую фигуру, облаченную в простое серое платье, как бледное пламя в пелену дыма.
Недовольная тем, что ее прервали, Сьюки обернулась, ожидая увидеть спешащего к ней Томми Гортона, грузного человека с почти сомнительной репутацией, длинными, как у хиппи, волосами, неухоженной бородой, недостающим зубом и покалеченной рукой. Но борода и волосы были у него аккуратно подстрижены, а осанка стала более прямой. Она уловила дуновение самонадеянной юности, коей был некогда полон этот человек, влюбленный тогда в нее, но, кроме того, влюбленный в собственную красоту, которую она же ему и открыла.
— Том, — сказала она с тщательно отмеренной теплотой, — очень мило. Как поживаешь?
Ему не терпелось выложить свои хорошие новости, его обветренное красное лицо так и светилось ими.
— Смотри, — сказал он, подняв свою бедную искореженную руку. Несколько пальцев на ней медленно шевелились. — Они начали двигаться. И чувствительность возвращается.
— Ну так это же замечательно! — произнесла она, ошеломленная. — Что говорит твой врач?
— Она говорит, что это чудо. Велит разрабатывать их дальше.
Сьюки обратила внимание на неожиданное местоимение. Впрочем, конечно, теперь среди врачей, включая ее собственного в Стэмфорде, много женщин. В Средние века мужчины насильственно лишили ведьм возможности практиковать искусство врачевания, а теперь оно к ним возвращается, поскольку, как заметил Нэт Тинкер, серьезные деньги в медицине больше не вращаются. Ее докторица, хоть была выше ростом и старше Дебби Ларком, обладала такой же, как та, способностью успокаивать улыбкой и такой же сдержанной внутренней страстью, словно действенная добродетельность приносила ей чувственное вознаграждение — что-то вроде грудного вскармливания младенца. Наконец женщины начинают наследовать мир, предоставляя мужчинам все больше увязать в своих презренных фантазиях о насилии и собственном превосходстве.
— Я так рада за тебя, Томми, — сказала Сьюки, но душа ее витала далеко от радости за Томми Гортона; он был чем-то наподобие магазинчиков на Док-стрит, отчаянно, но тщетно пытавшихся приманить покупателей, или мерцания безуспешно стремившейся в открытое море воды на их задворках — осколком былых приключений, дорогих для нее прежде всего тем, что она их пережила, сумев уберечь свою яркую, чистую индивидуальность от шрамов. — Когда это началось? — спросила она из вежливости, поскольку Томми явно хотелось поговорить об этом событии.
— Вот это самое главное. Около двух недель тому назад. Я сидел дома, смотрел по «ящику» какое-то идиотское игровое шоу с участием знаменитостей, пока Джейн прибирала в кухне, и вдруг почувствовал покалывание в руке. Меня прямо подбросило в кресле, я двадцать с лишним лет ничего подобного не ощущал. А потом, ближе к ночи, начался дикий зуд. Я не мог спать, но мне было наплевать на это. Что-то происходило. Утром я посмотрел на свою руку, и мне показалось, что я могу шевелить пальцами, чуть-чуть. И еще мне показалось, что кости встали в более нормальное положение. С тех пор это повторялось каждый день, каждый день происходило небольшое улучшение. Да, мне бывает при этом больно. Но это боль, которая дает результат. Я уже могу держать вилку в этой руке. Посмотри! — Он несколько раз сложил пальцы все еще уродливой багрянистой и вялой руки щепоткой. Сьюки смущало то, что они беседуют, стоя посреди оживленной утренней Док-стрит, но складывалось впечатление, что прохожие сознательно не обращали на них внимания, вероятно, все они уже слышали историю Томми. — А суть в том, — продолжал он, стараясь глазами, покрасневшими от старости, пьянства и жалости к себе, притянуть к себе блуждающий взгляд Сьюки, — что это наверняка сделала ты. Ты и твои подруги.
— Что такого мы могли сделать? — спросила она. В памяти возникли картинки стародавних, как теперь казалось, времен, когда Джейн была еще жива: они втроем, обнаженные, перед алтарем Богини, устроенным Александрой, в очерченном гранулами «Каскада» круге, являющем собой основание конуса могущества; карты таро, неохотно превращающиеся в пепел на медной жаровне; ее выбор валета денариев — простодушно-самодовольного красавчика, — и за неимением лучшей идеи поспешная просьба к Ней совершить невозможное, и все это за минуту до того, как рот Джейн наполнился кровью и она прошептала: «Черт. Как больно». — Сьюки затопталась, полуотступая: — Конечно, мне было ужасно жаль, что это с тобой случилось, но…
— Я понимаю, что ты не можешь об этом говорить, — сказал Томми. — Дело это темное. Но я тут слонялся вокруг пожарного депо и услышал последние сплетни: фельдшеры, которые выезжали на вызов, говорят, что там, на месте, был странный запах и что ковер был только что вычищен пылесосом, и что панталоны жертвы были надеты наизнанку. Сложив два и два, я чуть не вскрикнул. А если честно признаться, я вскрикнул. Ты всегда была потрясающе добра ко мне.
— Я эгоистически получала удовольствие, Томми. Ты был красавцем.
Изрядно напугав, он приблизился к ней на шаг прямо среди бела дня и, понизив голос, чтобы никто не услышал, произнес:
— Я еще могу снова им стать. После того, что ты для меня сделала, забудь, что я говорил тебе о Джейн. Она поймет. А если не поймет, пусть катится знаешь куда? Она холодная сука. Говорит, что все, чего я требую от нее в постели, противоречит ее религии.
Он предлагал себя, и его бесстыдство тронуло ее, но даже с двумя руками — а насколько полным может быть исцеление, купленное за одну жалкую карту таро, неизвестно — он был вчерашней новостью. Она предпочла бы пасть перед Дебби Ларком — о, этот черный треугольник меж белых бедер!
— Нет, Томми, даже не заикайся. Свое дело мы сделали давным-давно. Тогда было другое время, время много для чего. Теперь время совсем иное, а я — старая дама.
— Ты такая же сногсшибательная. Уверен, что ты все еще и такая же — как мы это называли? — сумасшедшая.
Почему-то этот намек оскорбил ее. А может, она лишь искала повод, чтобы оскорбиться.
— Не настолько сумасшедшая, чтобы продолжать молоть с тобой чепуху на виду у всего города, — фыркнула она. — Прощай, Томми. Берегите твою руку вместе с докторицей.
Отвергнутый, он на глазах скукожился, как будто она взмыла в воздух и смотрела с высоты флагштока на этого жалкого лысеющего рыбака, брошенного на тротуаре, пестревшем укороченными фигурами в легкой простой одежде, составлявшими летнюю уличную толпу.
Сьюки и Александра так нервничали, готовясь принять Криса Гейбриела на чай, что несколько раз наталкивались друг на друга, снуя по квартире.
— Ты собираешься открыто обвинить его? — спросила Александра, едва разминувшись в тесной кухоньке со Сьюки, когда та несла блюдо красиво разложенных печений от «Пепперидж фарм» в виде мужских фигурок со вкусом поочередно лимона и имбирного ореха, а Александра шла навстречу с маленькой японской пиалой соуса из рубленых мидий и крабового мяса под майонезом, который подавался к рисовым крекерам со вкусом морских водорослей, продававшимся только в магазинчике деликатесов, арендовавшем помещение у «Стоп энд шоп».
— Я уже это сделала, — ответила Сьюки. — После поминальной службы по Джейн. Он ничего не отрицал. Только не сказал, как он собирается это сделать. — Она снова опустила тот факт, что Крис, по его собственному признанию, наметил следующей жертвой «толстуху». После того как впервые умолчала об этом в машине по дороге домой, Сьюки начала выстраивать систему размышлений и намерений, скрытых от сестры-ведьмы так же, как в свое время она скрывала от родителей факт занятия мастурбацией и намерение уехать из дома — душного кирпичного полуотдельного дома в маленьком городке, на карте напоминающем тупой красный ноготок на конце одного из Пальчиковых озер в центральной части штата Нью-Йорк. Держа в тайне взрослеющую часть самой себя, она начала тогда видеть родителей в ином свете, они представились ей жалко-глупыми; и хотя она никогда не допускала даже мысли о своем превосходстве над Александрой, следовало признать, что по мере того, как в ее воображении развивалось представление о собственных добродетельности и самопожертвовании, старшая ведьма казалась ей все более сонной, рассеянной и пассивной. Она напоминала ей большую белую личинку, парализованную паучихой и живьем поедаемую изнутри выводком крохотных паучьих младенцев.
