Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году
— Что же случилось? — небрежно спросил Корантен, искоса бросив на мадмуазель де Верней взгляд, каким подобные дипломаты стараются уловить чужие мысли.
— Ах, — ответила она, — Молодец увлечен мною более чем когда-либо, и я заставила его проводить меня до ворот Фужера.
— Видимо, ваша власть там и кончилась, — сказал Корантен, — у этого бывшего страх, должно быть, сильнее любви к вам.
Мадмуазель де Верней презрительно посмотрела на него.
— Не судите по себе, — ответила она.
— Почему же вы не привели его сюда? — спросил он невозмутимо.
— А что, если он действительно любит меня? — сказала она Юло, кинув ему лукавый взгляд. — Очень бы вы рассердились, если бы я спасла его и увезла из Франции?
Старый солдат подошел к ней быстрыми шагами и почти с восторгом поцеловал ей руку; но затем он пристально посмотрел на нее и с мрачным видом сказал:
— А вы забыли? Два моих друга и шестьдесят три моих солдата!..
— Ах, полковник, он не виноват в этом, — ответила она со всею наивностью страсти, — его обманула злая женщина, любовница Шарета, — она, думается мне, готова выпить кровь у синих...
— Не смейтесь над командиром, Мари, — заметил Корантен, — он еще не привык к вашим шуткам.
— Замолчите, — ответила она, — и помните, что тот день, когда вы станете мне слишком противны, будет последним днем нашего знакомства.
— Я вижу, мадмуазель, что мне надо готовиться к сражению, — спокойно сказал Юло.
— Вам оно не по силам, дорогой полковник. У них в Сен-Джемсе больше шести тысяч человек, регулярные войска, артиллерия и английские офицеры, — я сама видела. Но что могут эти люди сделать без него? Я согласна с Фуше: его голова — это всё!
— А получим мы его голову? — нетерпеливо спросил Корантен.
— Не знаю, — беспечно ответила она.
— Англичане! — гневно воскликнул Юло. — Только этого ему и не хватало, чтобы стать настоящим бандитом! Ну, погоди! Я тебе покажу англичан!.. А кажется, гражданин дипломат, ты частенько терпишь поражения от этой девушки, — сказал он Корантену, когда они отошли на несколько шагов от дома.
— Вполне естественно, гражданин командир, что ее слова совсем тебя сбили с толку, — раздумчиво ответил Корантен. — Вы, солдаты, не знаете, что существует несколько способов вести войну. Искусно пользоваться страстями мужчин и женщин как пружинами, приводя их в движение на пользу государства, поставить на свое место все колесики той огромной машины, которую называют «правительство», включив в ее механизм самые неукротимые чувства, и с наслаждением управлять рычагами, — разве это не значит творить, подобно богу, быть средоточием целого мира!
— Разреши мне предпочесть мое ремесло твоему, — сухо ответил Юло. — Делайте все, что вам угодно, с вашими «колесиками», но я не признаю другого начальства, кроме военного министра. Мне даны указания, скоро я выступлю в поход с моими удальцами, и мы ударим на врага в лоб, тогда как ты хочешь схватить его за хвост.
— Ну, к походу ты можешь готовиться, — ответил Корантен. — Как бы эта девушка ни казалась тебе непроницаемой, но, судя по тому, что мне удалось угадать, — схватка неизбежна, и вскоре я доставлю тебе удовольствие встретиться лицом к лицу с главарем этих разбойников.
— Как так? — спросил Юло и отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть эту непонятную для него фигуру.
— Мадмуазель де Верней любит Молодца и, может быть, пользуется взаимностью, — глухим голосом сказал Корантен. — Понятно! Маркиз, красная лента через плечо, молод, остроумен и, кто его знает, пожалуй, все еще богат! Сколько соблазнов! Было бы очень глупо с ее стороны не действовать в свою пользу и не постараться выйти за него замуж, вместо того чтобы выдать его нам. Она хочет обмануть нас. Но в ее глазах я прочел какую-то растерянность. Вероятно, у влюбленных будет свидание; возможно, оно уже назначено. Ну что ж, завтра этот человек попадется мне в руки, и я-то уж его не выпущу. До сих пор он был врагом Республики, но несколько минут назад он стал моим врагом, а все, кто осмеливался встать между мною и этой девушкой, умерли на эшафоте.
Закончив свою речь, Корантен вновь погрузился в задумчивость и не заметил, какое глубокое отвращение появилось на лице честного солдата, ибо в эту минуту Юло понял сокровенную суть всей интриги и механизм пружин, употребляемых Фуше. Он решил противодействовать Корантену в том, что не могло существенно повредить успеху дела и желаниям правительства, решил дать врагу Республики возможность умереть честной смертью; с оружием в руках, а не от руки палача, поставщиком которого, по собственному своему признанию, оказалась эта ищейка тайной полиции.
— Если бы первый консул послушался меня, — сказал Юло, отвернувшись от Корантена, — он предоставил бы сражаться с аристократами таким вот лисицам — они достойны друг друга, — а солдат употреблял бы для иных дел.
От такой мысли у старого рубаки просветлело лицо, но Корантен холодно посмотрел на него, и в глазах этого мелкотравчатого Макиавелли блеснуло сардоническое выражение, говорившее о сознании своего превосходства.
«Дайте этим скотам по три локтя синего сукна, привесьте им кусок железа сбоку, — подумал Корантен, — и они вообразят, будто в политике можно убивать людей только одним способом...»
Несколько минут он медленно прогуливался один и вдруг сказал себе:
«Да, час пробил. Эта женщина будет моею! Круг, которым я охватил ее, за пять лет незаметно сужался, и теперь она в моих руках. А с нею я поднимусь в правительстве так же высоко, как и Фуше. Если она лишится единственного человека, которого полюбила, то от горя покорится мне душой и телом. Надо лишь следить днем и ночью и раскрыть ее тайну».
Вскоре наблюдатель мог бы заметить бледное лицо Корантена в окне дома, из которого видно было всякого, кто входил в тупик, образованный рядом домов, тянувшихся параллельно церкви Св. Леонарда. С терпеливостью кошки, подстерегающей мышь, Корантен пробыл там до утра, прислушиваясь к малейшему шуму, подстерегая и пристально рассматривая каждого прохожего. Занимавшийся день был базарным днем. Хотя в эти бедственные времена крестьяне с трудом решались приходить в город, Корантен увидел какого-то пожилого человека с хмурым лицом, одетого в козью шкуру, в руках у него была небольшая круглая корзинка; человек этот довольно беспечно поглядел вокруг и направился к дому мадмуазель де Верней. Корантен вышел на улицу, решив дождаться крестьянина у двери, но вдруг почувствовал, что, может быть, с одного взгляда выведает тайны, скрытые в корзинке этого посланца, если неожиданно появится в доме у мадмуазель де Верней. К тому же он знал по слухам, что почти невозможно побороть непроницаемую хитрость речей бретонцев и нормандцев.
— Налей-Жбан! — воскликнула мадмуазель де Верней, когда Франсина ввела шуана в ее комнату. «Неужели я любима?..» — произнесла она про себя.
Бессознательная надежда ярким румянцем залила ее лицо и оживила радостью сердце. Налей-Жбан посмотрел на хозяйку дома, затем бросил недоверчивый взгляд на Франсину, но мадмуазель де Верней жестом успокоила его.
— Сударыня, — сказал он, — часам к двум он придет ко мне и будет вас ждать.
От волнения мадмуазель де Верней могла лишь кивнуть головой, но даже самоед понял бы значение ее безмолвного ответа. В эту минуту в соседней гостиной послышались шаги Корантена. Налей-Жбан заметил, как мадмуазель де Верней вздрогнула и взглядом предупредила об опасности, но он ничуть не смутился и, лишь только в дверях показалось хитрое лицо шпиона, заговорил так громко, что оглушил всех.
— Эх, что вы! — говорил он. — Ведь и бретонское-то масло разное бывает. Вы хотите лугового масла, а даете всего по одиннадцать су за фунт. Не надо было тогда за мной посылать! А масло-то какое! — сказал он, открывая корзинку и показывая два комочка свежего масла, сбитого Барбетой. — Дайте настоящую цену, добрая госпожа, прибавьте хоть одно су.
В его трубном голосе не чувствовалось ни малейшего волнения, а зеленые глаза под лохматыми седеющими бровями спокойно выдержали пронизывающий взгляд Корантена.
— А ну-ка, помолчи, дядюшка! Ты не масло явился продавать, — ведь ты пришел к женщине, которая никогда в жизни не торговалась. Опасным ремеслом ты занимаешься, друг, оно доведет тебя до того, что в один прекрасный день ты станешь на целую голову короче.
И Корантен добавил, дружески похлопывая шуана по плечу:
— Нельзя долго служить и нашим и вашим — и шуанам и синим.
Налей-Жбану понадобилось все его самообладание, чтобы подавить бешеную злобу и не отвергнуть это обвинение, которое он вполне заслужил своей жадностью. Он сдержался и лишь ответил:
— Шутки надо мной шутите, сударь...
Корантен повернулся к нему спиной; но, здороваясь с мадмуазель де Верней, у которой забилось сердце, он легко мог наблюдать за шуаном в зеркале. Налей-Жбан, думая, что шпион не видит его, вопрошающе поглядел на Франсину, и бретонка, указав ему на дверь, сказала:
