Иннокентий Федоров-Омулевский - Проза и публицистика
Чаще выступая как поэт, И. В. Омулевский развил в "Восточном обозрении" и свой опыт публициста. Критический материал для "Набросков сибирского поэта" дала захолустная жизнь Верхоянска, Якутска, Минусинска и других "медвежьих углов" Сибири, многочисленные факты рутины, невежества, лихоимства, вымогательства. Не пощадил писатель и родной Иркутск, негласно признанный столицей Восточной Сибири. В архиве И. В. Омулевского сохранился автограф последней части "Набросков сибирского поэта" (ЦГАЛИ, ф. 371, оп. 1, д. 7), содержащий незначительные разночтения с журнальным текстом.
Ученые разговоры
Рассказ из путевых впечатлений
I
Сумерки. Священник села Рассушинского отец Николай только что восстал от послеобеденного сна; собственно говоря, даже и не восстал еще,– ибо лежит пока на диване,– а просто открыл свои заспанные глаза и как-то усладительно почесывает у себя жирную спину.
– Кваску бы теперь испить знатно было...– приговаривает его преподобие, не относя, по-видимому, ни к кому своей речи.
Молчание.
– Поди-ка, Аксинья, принеси...– обращается он через минуту уже прямо к работнице, греющейся в этой же комнате у печки.
Толстая работница Аксинья, глуховатая, но разбитная бабенка, приносит ему целую муравленую чашку мутно-красноватой жидкости.
– Знатная штука этот квас! – говорит отец Николай, залпом выпивая почти всю чашку и ставя ее подле себя на пол.
– Докуда ты будешь, страмник, эту гущу-то дулить? – ядовито замечает из другой комнаты золотушная попадья, тоже отдыхающая или, лучше сказать, нежащаяся на высоком пуховике.
– Нельзя, Нюрочка: жажда...
– Ты бы еще с утра-то бочку винища выпил!
– Ну уж, Нюрочка, и бочку! – обидчиво возражает отец Николай:– в бочке-то ведь сорок ведер, говорят...
– Да тебе, страмнику, что! – тоже вытянул бы, поди, и бочку, кабы поставили...
– Не может быть, Нюрочка, этого; по медицине невозможно...
– Дурака-то вот только такого не найдется,– не выставят тебе бочки-то...
– Где же мне сорок ведер выпить... чудная ты!
Попадья молчит.
– Это теперь и по физике даже не приходится...– аргументирует отец Николай.
Попадья и на это ничего не отвечает; не отвечает, впрочем, только потому, что в физике и медицине она смыслит не больше своей работницы, а способности батюшки – знает, как свои пять пальцев. Отец Николай на минуту задумывается... должно быть, над любопытным вопросом: может ли он, действительно, не стесняя законов двух помянутых наук, вытянуть один сорок ведер водки, если бы и в самом деле нашелся дурак, рекомендованный ему попадьею.
– Шнежку бог дает...– говорит, лениво зевая, снова приютившаяся у печки работница.
– А что?
– Да я шойчас на улице была,– крупной такой шыплет...
– Сы-ы-плет?.. Так вот видишь оно как!.. А что, ты как теперь думаешь, Аксинья...– спрашивает он, помолчав: – снег отчего бывает?
– Известно, отец Николай,– от бога...
– Это-то так, что от бога; да средствами-то какими?
– Да какими шредствами?.. Надо быть, ангела божии шлют...
– Ну ты это все так больше; нет, а ты по науке-то... как?
– И что это у тебя, у страмника, за разговоры такие всегда! – еще ядовитее замечает попадья, нетерпеливо повертываясь на другой бок.
– Смерть люблю, Нюрочка, ученые разговоры...
Молчание.
– И ты, дура этакая, туда же! – строго обращается попадья уже к Аксинье:– поди-ка лучше ставь самовар...
Работница уходит, по всему заметно, в крайнем неудовольствии.
– Ты у меня опять с бабой связался!.. Постой же ты... дай только благочинному приехать! – говорит злобно попадья, дождавшись ее ухода.
– Да я что ж, Нюрочка? – робко басит отец Николай.
– А то, что как с тебя рясу-то снимут, так ты и узнаешь, как под чужие-то юбки заглядывать!
– Эка ты, Нюрочка, страмоту какую опять выдумала...– заметно конфузится отец Николай, несмотря на сумерки.
– Ладно!.. у тебя ведь все с эдаких разговоров штуки-то твои начинаются... Лукерью-то я на той неделе отчего прогнала?
Молчание.
– Ну-ка скажи?
Молчание.
– С крестом-то ходишь,– небось глаза-то на сторону выворачиваешь...
– Ты мне этого про религиозное не говори...
– Молчи уж ты, пока я тебе косу-то не расплела!
И родолжительное молчание.
– Это, Нюрочка, борение духа одно... То-то вот и есть... ты вот все, Нюрочка, по-своему, а я все... больше по-ученому .... так вот видишь оно как!..
– Пьешь-то ты, я знаю, что по-ученому...
– Не-ет; теперь хоть бы насчет снегу...
– В снегу-то тоже ты не один раз валялся: кто у дьячихи то, на именинах, нос-то себе отморозил?
– Да не-ет; я то есть хочу сказать: наука такая есть про снег – метрологии прозывается...
– Да ты кому эти сказки-то рассказываешь?.. мне, что ли?
Молчание.
– По-ученому-то, Нюрочка, совсем не так выходит, как по-твоему...
– Вот сорока-то, прости господи!.. не сядет тебе на язык-то ничего!.. Да ты откуда ученым-то сделался? Я хоть, по крайности, у мадамы одной обучалась, а тебя водка, что ли, врать-то выучила?
Молчание.
– Я, Нюрочка, в семинарии науки изучал... так вот, видишь, оно как!
– В семинарии-то тебя по три раза в день драли,– вот какую ты там науку-то изучал! Мать же ведь мне твоя и сказывала-то, как ты еще женихом-то к нам таскался, в пономарской-то скорлупе...
– Ну же, Нюрочка, и то три раза!..– скромно обижается отец Николай.
– Да тебя, точно что, еще по десяти раз в день пороть-то бы следовало!
– Чего опять выдумала... чудная ты!
– Скоро-то тебя проймет, что ли?
Молчание.
– Этого, Нюрочка, и по физике невозможно допустить...
– Тебя-то и по физике можно: небось скажешь, не пробовала она моих-то гостинцев?
– Это действительно, что ты не однажды грешила против моего священнического сану...
– Сам-то ты праведник: черти-то у тебя только в рукавах не сидят!.. уж молчал бы лучше...
Отец Николай опять задумывается, но не над словами попадьи, вероятно, а над другим любопытным вопросом: мог ли бы он действительно, не противореча законам физики, вынесть ежедневную порку в десять приемов?
– Ты, Нюрочка, никуды по вечеру не пойдешь? – спрашивает он через минуту, не придя, должно быть, ни к какому определенному выводу.
Молчание.
– Дьяконица наша мне давеча пеняла: спесивая, говорит, Анна Митровна наша, никогда ко мне вечерком не зайдет посидеть...
Молчание.
– Я говорю: матушка, что, может, сегодня в ваши Палестины забредет... так вот видишь, Нюрочка, оно как!
Молчание.
– А я вот хочу после чаю к новому заседателю наведаться...
Упорное молчание со стороны попадьи.
– Хороший, говорят, человек...
Попадья раздраженно соскакивает с кровати и торопливо накидывает на себя старый салопишко.
– Да ты что из меня душу-то вытягиваешь? что ты выпытываешь-то, страмник? По мне, хоть сейчас ступай!.. Хоть век не кажи глаз!..
– Нет, то-то, я так только, к слову пришлось сказать...
Молчание. Попадья нетерпеливо повязывает голову шалью.
– Ты уж не думаешь ли у меня нахрюкаться, как по утру?!
– Я, Нюрочка, теперь смотреть просто не могу на эту жидкость: совсем она меня расстроила давеча... не приведи господь!..
– Да тебе чего у заседателя-то делать? Благочинный он, что ли, что ты первый к нему с рапортом-то полезешь?
– Все же начальство гражданское... как это ты не понимаешь?
– Ты же у меня пониманье-то пропил, беспутный! Да ступай ты, ступай... Сегодня я целовальницу видела: заседатель-то у них еще и водки-то не брал; он, говорит, и в рот-то ее не берет совсем... К ним вчера его писарь, которого он с собой привез, заходил выпить, так сказывает...
– То-то, Нюрочка, и я слышал, что хороший, говорят, человек: надо сходить...
– Ты поди да с сестрой-то его шашни и заведи: он тебе пулю в лоб-то и посадит!– хохлы ведь эти сердитые бывают...
– Ну уж, Нюрочка, и пулю в лоб! – еще раз обижается отец Николай.
– А ты думаешь, за эти дела-то по голове гладят вашего брата?
– Ну! в моем-то сане?.. чего опять выдумала... чудная ты!
Отец Николай еще раз задумывается, сравнительно, даже очень сильно задумывается, правда, над вопросом, не настолько ученым, как два первые, по во всяком случае – над любопытным вопросом: можно ли, точно, человеку в его сане посадить пулю в лоб?
Попадья собирается идти.
– Ты что же лежишь-то? – иди к заседателю: ночью, что ли, пойдешь?
– Да ты, Нюрочка, сама-то куда шествуешь?
– Не бойся, не (провалюсь, па десятой-то улице не очужусь...)
