Кнут Гамсун - А жизнь идет...
Пока Август писал, остальные не должны были говорить. Он сейчас же остановил их болтовню:
— Так что же, писать мне этот документ, или нет?
Две сотенных бумажки появились на столе.
— А нет ли у нас кофе для дорогих гостей? — спросил Тобиас.
— Как же, но у нас только тёмный сахар, — отвечала жена.
Август встал, в десятый раз выхватил из кармана часы, пожелал спокойной ночи и вышел. Тобиас пошёл его проводить, больше никто: Корнелия не пошла. По мнению Августа, она могла бы его проводить.
— Я бы хотел поговорить с вами об одной вещи, — сказал Тобиас. — Может быть, вы не побрезгуете бросить взгляд в эту закуту?
Август сунул туда голову и спросил:
— Что здесь такое?
— Взгляните на эту овчину. Может быть, вам угодно купить её?
— Нет, — сказал Август.
— Ну да, этого и нельзя было ожидать. Но это отличная овчина, и последний, кто укрывался ею, был тот самый евангелист, который вас крестил. И потом вы бы быстро перепродали её.
Август покачал головой.
— Вы же покупаете овец, поэтому я подумал, что вы купите у меня эту замечательную овчину. Но этого нечего было ожидать. И потом вам, конечно, не нужна ни одна из всех моих вещей. Да у меня и нет никаких вещей, я до того припёрт к стене, что не знаю, куда мне деться. А когда понадобилась помощь вдове Солмунда, то ведь они не постеснялись придти ко мне в дом и потребовать, чтобы я купил билеты на какой-то увеселительный вечер, как они это называют, и пришлось выбросить три кроны. И так каждый день и каждый час всякие расходы...
Август поглядел на часы.
— Я не стану вас задерживать, — сказал Тобиас. — И стыдно так прямо просить вас, но сосед мой получил четыреста крон, а на меня пришлось только триста. Не то чтобы я завидовал ему...
— Но у него же было на четыре овцы больше, чем у тебя!
— Да. Не сердитесь на меня, но он всё-таки получил на целую сотню больше, чем я. И при этом ведь он меня же должен благодарить, потому что вы начали с меня. Поэтому я и решил, — если б вы заплатили мне сейчас за зимний корм...
— Нет, — сказал Август и пошёл.
— Ну, конечно, этого и нельзя было ожидать, — согласился Тобиас и пошёл за ним. — Ни в коем случае нельзя было ждать. Но если б вы согласились вытащить меня из пропасти и протянуть мне руку помощи, то я отдал бы вам в залог документ на мою избу. Что вы на это скажете?
Август спросил вдруг:
— А зачем Корнелия посылала за Беньямином?
— Что? За Беньямином?
— Она послала за ним брата.
— Да, — сказал Тобиас, — зачем она это сделала? Бог да простит меня, но это чёрт знает что за беготня с этим Беньямином! Недавно он подарил ей украшение, и потом он солидный и богатый муж для неё, — этого нельзя отрицать. Беньямин получит всё после своего отца, так что Корнелия ничего не потеряет. Да, вы же сами слыхали, они продали только семь овец, но в таком случае у них осталось по крайней мере две овцы с ягнятами и баран на племя. У них страсть сколько всяких вещей и всего! За Корнелию вы не беспокойтесь, — если что вам показалось не так, ей-то будет хорошо. И насколько я знаю, они скоро женятся.
Август поглядел на часы.
— Ну, так что же вы скажете относительно того, что я вам говорил? Совершенно новая изба с дверьми и окнами, и всё, что только можно пожелать.
— Мне не нужен твой дом, — сказал Август.
— Я в такой крайности. И это для вас сущий пустяк...
— Ступай к своему зятю, Беньямину, раз уж он такой молодец! — оборвал Август всю болтовню.
И он поступил тут, как настоящий мужчина и капитан...
Как раз теперь, когда он сделался богатым и важным и мог показаться во всем своём блеске, Корнелия оказалась потерянной для него. Потерянной? Совсем потерянной? Это ещё не известно. Они не видали ещё всего блеска. С каким удовольствием он покажет им своё овцеводство! У него было их теперь двадцать семь штук. Иёрн Матильдесен завтра же придёт за ними и отведёт их в горы. Август слыхал предание о том, как некто по имени Кольдевин, и позднее другой, по имени Виллац Хольмсен, пасли стада овец в горах. Это не было мечтой и чудачеством, над которым будут смеяться, наоборот, он основывает огромное дело; для начала он купит тысячу голов, может быть, ему придётся снять контору в городе...
На крутом повороте дороги перед ним очутилась вдруг Осе. Но Август прежде и Август теперь был уже не тот человек; он прошёл мимо, не поклонившись.
— Вот как! — сказала она. — Ты важничаешь.
Август шёл дальше.
— Ты опять был у неё, как я вижу.
Август обернулся:
— А тебе какое дело?
— Никакого. Но я предупредила тебя.
— Ты предупреждаешь? Неужели ты думаешь, что я обращу на это внимание?
— А вот увидишь! — закричала Осе. — Ты дрянь, ты родился в пятницу, и ты никуда не годишься.
— Ишь ты, леший! Как смеешь ты кричать людям в лицо такие вещи? — воскликнул Август и сделал по направлению к ней несколько шагов. — Я такой человек, что захочу — и тебя арестуют в любой день.
— Ха-ха-ха! — засмеялась Осе.
Но это не был смех: она не смеялась, а только сказала: «Ха-ха-ха».
Август сказал под конец:
— Разное я слышал о тебе, чудовище ты этакое. Ты ходишь и расплёвываешь несчастье перед дверьми у людей, ты так напугала человека и лошадь, что они упали в водопад, ты вырвала доктору глаз. Но я не боюсь тебя, и наступит время, когда власти закуют тебя в кандалы. Попомни моё слово!
И с ней также покончено.
Он выпрямился там, где стоял у дороги, и почувствовал себя большим человеком. Чудно, что Беньямин со своими семью овцами одержал победу над ним, бессмысленно, совершенно бессмысленно. Они его не знают, они думают, что он скупает овчину, а он купит десять тысяч овец...
Август шёл и напевал что-то себе под нос, а внутри у него звучала гордая музыка. Пусть уж они простят ему это, пусть как-нибудь привыкнут к нему, козявки.
Вид маленьких домиков возле моря пронзил его сердце. Он был так богат и могуществен: он мог оставить после себя в доме Тобиаса девятьсот крон и пятьдесят крон у вдовы Солмунда, кто из них мог поступить так же? Вот тут ещё со времён старого Сегельфосса стоят эти крошечные человеческие жилища, и внутри их, уж конечно, нужда. И до того убого и пугливо это племя, что каждый раз, когда он проходит по этой части города, он видит, как здешние дикари шныряют в дыры дверей и не выходят, прежде чем он не пройдёт мимо.
Перед домом играют дети, они не замечают, что Август приближается. Человек с непокрытой головой разбивает на дрова ящик, он увидал его слишком поздно, чтобы скрыться. Август протянул старшей девочке бумажку в десять крон и сказал, чтоб она разделила деньги между всеми. Девочка так и осталась стоять с бумажкой в руке.
— Бог в помощь! — поздоровался Август.
Человек поднял руку к волосам, как бы для того, чтобы снять шляпу, хотя и был простоволос.
— Спасибо, — сказал он.
— Это твоя девочка?
— Нет.
У человека были светлые, голубоватые, как разбавленное водой молоко, глаза, и сам он казался увядшим, но одет он был неплохо.
— Ты рыбак? — спросил Август.
— Нет.
— Кто же ты тогда?
— Могильщик.
— Так, могильщик. Да, мы все умрём, и всем нам понадобится могила! — «Чертовски неразговорчивое существо, интересно, как это он устроен?» — подумал, вероятно, Август. Он спросил: — Это твоя изба?
— Да, — отвечал человек. — Теперь она моя.
— Ты один в ней живёшь?
— Нет.
Боже, что за наказание, какой крест выдавливать слова из этого урода! Август послал девочку разменять деньги и ждал, пока она вернётся. Четверо других детей стояли и глядели на него.
— Среди этих малышей нет твоих ребят? — спросил он.
— Нет. У меня нет детей.
— Они умерли?
— Вроде того, уехали.
— Так, значит, они уехали. Ты, вероятно, остался только с женой?
— Да.
Но когда девочка принесла разменянные деньги и каждый из детей получил по две кроны, с которыми все тотчас разбежались по домам, старый могильщик сказал вдруг сам:
— Точь-в-точь так делал и покойный Виллац Хольмсен!
— Он тоже раздавал мелочь?
— Да, да, да, да, да, он раздавал! — отвечал старичок и, погрузившись в воспоминания, закачал головой.
— Так ты, значит, живёшь здесь со времён Виллаца Хольмсена?
— Да, а потом я работал на мельнице у Хольменгро. А потом всё кончилось.
Понемногу старичок стал более общителен; он не был глупым, а только глубоко подавлен нуждой. И Август получил от него сведение, которое стоило десяти крон, потраченных им во время остановки на этом месте: он узнал решение загадки, над которой ломал себе голову.
— Да, я хорошо знал покойного Хольмсена, — сказал старик, — и у него был единственный сын. Я был здесь всё время и не уезжал отсюда. У Хольменгро было тоже неплохо работать; он часто давал детям, которых встречал, шиллинги. У него у самого были сын и дочь, но только они были взрослые. А потом появился Теодор.
