Пэрл Бак - Земля
— Что это за безумие! И неужели мои сыновья никогда не дадут мне покоя?
Он спорил с юношей, но, видя, что его черные брови сдвинуты над переносицей, старался быть ласковым и кротким и говорил:
— Сын мой, еще в старину говаривали, что не берут хорошее железо на гвозди, а честных людей — в солдаты. А ты — мой сын, мой любимый младший сын, и как же мне спать спокойно, зная, что ты скитаешься по всей стране вместе с армией?
Но юноша стоял на своем и сказал, сдвинув черные брови:
— Я уйду.
Тогда Ван-Лун стал его уговаривать:
— Я позволю тебе поступить в любую школу и пошлю тебя в большие школы на Юге, и даже в иностранную школу, где учат любопытным вещам, ты поедешь учиться, куда захочешь, если не пойдешь на войну. Позор для такого человека, как я, у которого есть земля и серебро, иметь сына-солдата.
И так как юноша все еще молчал, то он добавил:
— Скажи своему старому отцу, почему ты хочешь быть солдатом?
И вдруг глаза юноши засверкали из-под бровей, и он ответил:
— Будет такая война, о которой мы не слыхивали, будет революция, будут бои и небывалая война, и наша земля станет свободна!
Ван-Лун слушал в изумлении: ни один из сыновей еще не изумлял его до такой степени.
— Не знаю, что это за вздор, — сказал он удивленно. — Наша земля и так свободна. Вся наша хорошая земля свободна. Я сдаю ее кому хочу, и она приносит мне серебро и хороший рис, и ты одет и сыт благодаря земле. Не знаю, какой тебе еще нужно свободы?
Но мальчик прошептал с горечью:
— Ты не понимаешь… ты слишком стар… Ты ничего не понимаешь…
Ван-Лун в раздумьи смотрел на своего сына и, видя страдальческое выражение молодого лица, размышлял: «Я дал этому сыну все, даже жизнь. Я позволил ему бросить землю, и после меня ни один из сыновей не станет заботиться о земле. Я позволил ему читать и писать, хотя моей семье это уже не нужно».
И, не сводя глаз с юноши, он добавил про себя: «Этот сын все получил от меня».
Потом он пристально вгляделся в сына и увидел, что он был высок, как взрослый мужчина, хотя все еще юношески тонок, и нерешительно пробормотал вполголоса, не замечая в нем признаков возмужалости:
— Что же, может быть, ему нужно еще одно.
И потом он сказал громко и медленно:
— Ну, мы тебя скоро женим.
Но юноша гневно сверкнул глазами из-под густых, нахмуренных бровей и ответил презрительно:
— Тогда я и в самом деле убегу. Для меня женщина не ответ на все, как для старшего брата.
Ван-Лун сразу понял, что ошибся, и в оправдание себе поторопился сказать:
— Ну, нет, мы тебя не женим, я хотел сказать, что если ты хочешь, какую-нибудь рабыню…
И мальчик ответил надменно и с достоинством, сложив руки на груди:
— Я не такой, как другие… У меня есть свои мечты. Я хочу славы. А женщины есть везде.
И потом, словно вспомнив о чем-то, он вдруг потерял свой достойный вид и, опустив руки, сказал обыкновенным голосом:
— Впрочем, наши рабыни на редкость безобразны. Если бы я хотел… Но я не хочу. Что же, у нас на дворах нет ни одной красавицы, кроме, может быть, бледной маленькой девушки, которая ухаживает за Лотосом.
Ван-Лун понял, что он говорит о Цветке Груши, и сердце его сжалось странной ревностью. Он вдруг почувствовал себя старше своих лет, — стариком с толстой талией и седеющими волосами, и он увидел, что сын его молод и строен, и в эту минуту они были уже не отец и сын, а двое мужчин: один старый, а другой молодой. И Ван-Лун сказал гневно:
— Оставь рабынь в покое! Я не желаю, чтобы мои домашние были распущены, как молодые господа. Мы честные крестьяне и порядочные люди, и в своем доме я этого не потерплю!
Юноша приподнял черные брови, широко раскрыл глаза и, пожав плечами, сказал отцу:
— Ты первый об этом заговорил! — Потом он повернулся и вышел.
Ван-Лун остался один в комнате и, чувствуя скуку и одиночество, пробормотал про себя:
— Нигде в доме мне нет покоя!
Его смутно тревожило и сердило многое, но, сам не зная почему, он всего больше сердился на то, что сын его посмотрел на маленькую бледную рабыню в его доме и нашел ее красивой.
Глава XXXIII
Ван-Лун не переставал думать о том, что сказал его младший сын о Цветке Груши, и не спускал с нее глаз, когда она проходила мимо. Мысли его были полны ею, и, сам того не зная, он любил ее до безумия. Но он никому ничего не говорил.
Как-то ночью в начале лета, в то время, когда мягкий ночной воздух бывает насыщен теплом и благоуханием, он сидел один на своем дворе под цветущим деревом кассии, вдыхая тяжелый и нежный запах ее цветов, и кровь его струилась в жилах быстро и горячо, как у молодого человека.
Весь день он чувствовал это, и ему хотелось пройтись по своим полям и ощутить добрую землю под ногами, — сняв чулки и башмаки, почувствовать ее прикосновение к своей коже.
Он сделал бы это, если б не боялся, что его увидят; а он считался уже не крестьянином, живущим в городе, но землевладельцем и богачом. И он беспокойно бродил по дворам, избегая заходить в тот двор, где Лотос сидела в тени и курила кальян, потому что она хорошо знала признаки тревоги в человеке и зорко видела причину тревоги, и он ходил один и не хотел видеть ни своих сварливых невесток, ни даже внуков, часто радовавших его.
День тянулся для него очень долго, и он чувствовал себя одиноким.
Он не мог забыть, как его младший сын стоял перед ним, высокий и прямой, нахмурив черные брови с юношеской серьезностью, и девушку он тоже не мог забыть. И он сказал себе:
«Я думаю, они ровесники: ему, должно быть, уже восемнадцать, а ей не больше восемнадцати лет».
Тут он вспомнил, что пройдет всего несколько лет, и ему стукнет семьдесят, и он устыдился и подумал: «Было бы хорошо отдать девушку моему сыну». И он повторял это снова и снова, и каждый раз эти слова отзывались в нем болью, словно удар по больному месту, но он не мог не повторять их.
День тянулся для него очень долго, и он чувствовал себя одиноким.
Когда наступила ночь, он все еще сидел во дворе один, и ни к кому из своих домашних он не мог пойти, как к другу. И ночной воздух был мягок и тепел и был густо насыщен запахом цветов кассии.
И в то время как он сидел в темноте под деревом, кто-то прошел мимо ворот двора, где росло дерево, под которым он сидел. Он быстро поднял голову и увидел Цветок Груши.
— Цветок Груши! — позвал он шопотом.
Она сразу остановилась и склонила голову, прислушиваясь. Тогда он позвал снова, с трудом выговаривая слова.
— Подойди ко мне!
Услышав его голос, она боязливо прокралась в ворота и стала перед ним. Он едва мог различить ее во тьме, но чувствовал, что она здесь, и, протянув руку, ухватился за ее одежду и сказал, задыхаясь:
— Дитя!
И на этом слове он запнулся, перебирая пальцами ее халат. Он говорил себе, что он старик и что нечестно сходиться с ней, имея внуков и внучек почти одного с нею возраста.
Тогда она почувствовала жар в его крови и нагнулась, словно цветок, поникший на стебле и соскользнула на землю, обнимая его ноги. И он сказал медленно:
— Дитя, я стар, я очень стар.
И она ответила, и голос ее доносился из тьмы, словно благоухание кассии:
— Я люблю стариков, я люблю стариков: они такие добрые.
Он сказал с нежностью, слегка нагнувшись к ней:
— Такой маленькой девушке нужен был бы высокий стройный юноша!
А про себя добавил: «вроде моего сына», но вслух он этого не сказал, чтобы не внушить ей мысли о сыне, — этого он не перенес бы.
Но она отвечала:
— Молодые люди не добры, они жестоки!
Он слушал ее тонкий детский голосок, и в сердце его волной хлынула любовь к этой девушке. Он взял ее за руку, тихо поднял с земли и увел к себе.
Когда это произошло, он удивлялся своей поздней любви больше, чем какой-либо из прежних, потому что, как ни любил он Цветок Груши, он не был с ней так страстен, как с другими, кого он знал до сих пор.
Нет, он был с ней нежен и довольствовался тем, что ее легкая юность касается его отяжелевшего тела, довольствовался тем, что видит ее днем, что ее развевающиеся одежды касаются его руки и что ночью ее тело спокойно отдыхает рядом с ним. И он удивлялся старческой любви, которая так нежна и довольствуется немногим.
То, что сделал Ван-Лун, обнаружилось не скоро, потому что он никому об этом не сказал. Да и зачем стал бы он говорить, будучи господином в своем доме? Но Кукушка заметила это первая, и, увидев, как девушка выскользнула на рассвете с его двора, она задержала ее и засмеялась, и ее ястребиные глаза заблестели.
— Ну, ну! — сказала она. — Опять то же, что и при старом господине.
И Ван-Лун, услышав ее из своей комнаты, быстро подпоясал свой халат и вышел, улыбаясь застенчиво и гордо и бормоча:
— Я говорил, что лучше бы ей взять молодого человека, а она захотела старика!
![Джек Вэнс - Умирающая Земля. Сб. [Умирающая Земля. Машина смерти. Глаза Верхнего мира. Большая планета.]](/uploads/posts/books/60504/60504.jpg)