Оскар Лутс - Весна
– Сынаялг! Эстонское имя! – вскрикивают слушатели.
– Ну да, – отвечает рассказчик. – Эстонское имя, поди знай, может, он и был эстонец. Кто их разберет. А только нет, нет! Погоди! Он вовсе не был Сынаялг. Его иначе звали.
Тоотс сует палец в рот и задумывается. Мальчишки с нетерпением ждут.
– Сийэпокк,[17] черт побери, вот как его звали! – выкрикивает Тоотс после некоторого раздумья. – Верно, Сийэпокк, да!
– Ну так вот, – продолжает он, снова поймав нить своего рассказа. – Старый Йымм, значит, ему: «Ты не впускай этого проклятого разбойника, его потом отсюда и на четырех волах не увезешь. Это же беспробудный пьяница, он вечно в корчме торчит. А теперь и сюда является по ночам скандалить. Я знаю, – добавляет затем старый рыцарь господин Йымм, – он хочет пробраться к моей любимой дочери Розалинде, но пусть шестьсот тысяч дьяволов глиняного цвета пятьсот тысяч дней и ночей грызут мое тело, ежели я пущу его на порог спальни моей Розалинды. Иди и скажи ему от моего имени, чтобы немедленно убирался отсюда, не то, хоть я и очень болен – у меня сильный насморк, – я встану с постели и воткну ему раскаленное шило…»
Делать нечего… Ковыляет привратник обратно к воротам и в темноте теряет свою палку: дело стариковское. Ищет он ее, ищет наощупь по всему двору, топчется, как слепая курица.
– А фонаря у него разве не было? – спрашивают слушатели.
– Да где же там фонарю быть, раз не было, – отвечает рассказчик. – Кто ему фонарь даст, еще свечи тратить. Ну так вот, а Сийэпокк тем временем ломится в ворота, как безумный. От грохота просыпается наконец и сама Розалинда и выходит на вал посмотреть, кто это там с ума сходит. Поднимается она на вал, видит – Сийэпокк! И тут же в обморок падает – бац! – прямо вниз со стены. Сийэпокк хватает ее на руки и – давай домой! А привратник знай себе топчется во дворе, палку свою ищет.
– Это очень интересный рассказ, – замечает Имелик, – только ты страшно его растягиваешь. Скажи покороче, как это клад в часовне очутился и зачем ты туда ночью ходил?
– Покороче, покороче, вот чудак… Как я могу покороче рассказывать, раз в церковных книгах так записано, – возмущается Тоотс.
– Ну, так подробно там, наверно, не записано, – возражает Имелик. – Да и есть ли вообще в церковных книгах такая история? Может, ты в каком-нибудь романе вычитал, а говоришь, будто из церковной книги. Но нам все равно, главное, рассказывай покороче.
– Знаешь что, Имелик, – отвечает рассказчик, – ты можешь спорить сколько угодно, а в часовне все-таки замурован большой горшок со старинными монетами. Нужно только ночью туда пойти…
– Ага-а, ты, значит, и ходил этот горшок разыскивать.
– А ты думал, я в такое время на кладбище гулять пойду?
– Ах, вот как! Ну, ну, рассказывай дальше.
– Так вот, – продолжает исследователь церковных книг, – жених Розалинды, фон Сокк, возвращается с войны и руками всплескивает: нет его невесты. Хватает привратника за грудки, трясет старика и орет: «Куда ты мою невесту дел?» Привратник клянется всеми святыми, что ничего не знает. Тогда фон Сокк к фон Йымму: «Где моя невеста?» А старый Йымм ему в ответ: «И не спрашивай лучше; заклятый твой враг Сийэпокк схватил ее и умчался с нею». Тут зять его поднимает меч к небу и дает клятву жестоко отомстить. Он клянется не оставить от замка Сийэпокка камня на камне. Клянется уничтожить и корчму, куда Сийэпокк пьянствовать ходит. Ну, ладно…
Рассказчик поднимает глаза к потолку, поглядывает на свой глобус, почесываясь то тут, то там, и неожиданно заканчивает свое повествование.
– Ну да, так оно и было, – говорит он. – Жених бросился искать свою невесту и погнался за врагом, а старый барин Иымм горевал, что дочь его в плену у такого дикаря, да и… и помер… Но перед смертью замуровал все свои деньги и драгоценности в стене замка. Замок этот потом развалился, у развалин его сделали кладбище, а на остатках стен построили часовню.
– А драгоценности и сейчас еще в стене?
– Ясно, в стене, чудак, куда же они могли деваться? Кучер пастора даже план видел: в трех футах от северного угла…
– Ну хорошо, а Сокк нашел свою Розалинду? – спрашивает кто-то из слушателей.
– Да, нашел в конце концов. Но потом вернулся он и видит: замок разрушен, и призраков там видимо-невидимо. Ну, он и не стал с ними возиться, ушел и поселился в Кассинурме, – дополняет Тоотс свой рассказ.
– И живет там до сих пор, если еще не помер, – позевывая, заключает Тоомингас.
– Ну, а клад-то, клад? – допытывается Имелик. – Ты же говоришь, что ходил клад искать. Раздобыл ты его?
– Да… раздобыл! Попробуй так скоро раздобыть! Там его – всякие шишиги охраняют.
– Кто, кто? Шишиги? – спрашивают слушатели с любопытством. – Это что такое?
– Сами подите посмотрите, что это такое, – с таинственным видом отвечает Тоотс. – Я пошел, так чуть было котомки не лишился. Вовремя успел огреть одного глобусом по голове, а то повис у меня на мешке, как обезьяна, а сам только и знает: «вурра-вурра-вувра!» и «тот-тот-тот!» Что ты, нечистая сила, мне вурруешь и тотуешь!
– Постой, постой, говори яснее! – восклицают слушатели. – Кто же они такие и почему они у тебя котомку вырвать хотели? Что это, черти были?
– А то кто же еще. А впрочем, поди знай, много там было всякой дряни вперемешку, в темноте не разберешь, – отвечает этот бывалый, видавший виды человек сердитым тоном, точно ему неохота пускаться в дальнейшие рассуждения.
Но это еще больше разжигает любопытство слушателей, и хотя большинство из них прекрасно знает, что Тоотс давно не в ладах с истиной, им все-таки хочется послушать, как он станет описывать свое ночное столкновение с «шишигами».
И Тоотс описывает его так.
– Иду это я по дороге, – начинает он, – глобус за плечами, котомка в руке… то есть нет, котомка у меня была за плечами, а глобус в руке – и думаю: «Для чего мне так рано в школу идти, вся ночь еще впереди, успею выспаться. Пойду, думаю, лучше погляжу, авось удастся добыть клад старого Йымма; накуплю тогда нашим ребятам столько булок, чтоб до отвала наелись, а Юри-Коротышке скажу: „прощай!“» Иду я к часовне, прислушиваюсь – ни звука. Меряю от северного угла пядью – две пяди это как раз фут, отмеряю один фут, другой, третий, и вот я у того самого места, где спрятаны деньги и золотые цепочки. «Ну хорошо, – думаю, – а теперь надо поскорей слова сказать и камень отодвинуть».
– А что это еще за слова такие? – спрашивают ребята.
– Слова, ну! А как же ты, чудак, без слов клад получишь? Всегда сначала нужно сказать «кивирюнта-пунтаянта-паравянта-василинги-суски-товаари»; если клад откроется – хорошо. А без них, может, за ручку горшка и сумеешь ухватиться, но горшок с треском провалится сквозь землю, да и тебя за собой потащит, если сразу не выпустишь ручку.
– Вот дьявольская штука! Ну и возни же с ним, пока его достанешь, такой старинный клад, совсем уже сонным голосом говорит Тоомингас. – Только как же… ты когда-то говорил, что ими только духов можно вызывать в ночь под Новый год… А когда клад ищешь, те же самые слова надо говорить?
– А ты спи лучше, чего мелешь! – сердито кричит Тоотс и, не задерживаясь больше на колдовских словах, продолжает рассказы вать.
– Выговариваю я эти слова, – снова звучит в тишине спальной, – и осматриваюсь, где бы лом достать, чтобы за работу взяться. Зажигаю спичку и вижу – на земле огромная кость валяется. Ну, думаю, только бы эта падаль у меня в руках не закричала «умблуу! умблуу!» и не стала кровавую пену испускать, тогда все будет хорошо. Засовываю кость под камень и начинаю нажимать… вдруг слышу, за углом часовни кто-то почесывается и все время: «крыхва! крыхва!» Ну, думаю, что за оказия с нечистью этой, шелудивый он, что ли? Поглядываю в ту сторону чего он там, старый хрен, чешется… а они тут как стали налетать – только и слышно: фи-и-у да плюх! фи-и-у да плюх! Только огненные полосы мелькают. Я давай удирать. Они за мной! Оборачиваюсь, отбиваюсь мешком, а один – прыг! – ко мне на мешок! Ах ты, падаль, думаю, тебя еще не хватало! Двинул я его глобусом по башке только синий дым пошел!
– Тоотс, сатана, – не выдерживает Имелик, – у тебя самого изо рта синий дым валит! Так здорово ты врешь!
– Ну и дурак же ты, – отвечает Тоотс, – стоит мне только рот открыть, а ты сразу – вранье! Ну скажи, с какой стати мне врать? Что я такое наврал? Не верить не надо. А коли хочешь, поди спроси… поди спроси, у кого хочешь.
– Ладно! – отвечает Имелик. – Ты, видно, всегда прав останешься.
В спальной затихает. Тоотс в последний раз заботливым взглядом окидывает свой глобус, потом забирается в постель и бормочет:
– Посмотрим, приснятся мне эти черти или нет. Может, и во сне на мои харчи набросятся? Но мешок сейчас в кладовке под замком, придется им повозиться, пока до него доберутся.
Тут он вдруг начинает громко храпеть и свистеть, как будто сразу крепко уснул, но вскоре опять садится в постели, поправляет на себе одеяло, кашляет и сморкается; потом выхватывает из-под соседней кровати ботинок и, швырнув его о стенку, сам же укоризненно восклицает:
