Эрих Ремарк - Триумфальная арка
– Нет… Поверь, это недолго продлится. Но сразу я не могу. – Она откинулась на подушку. – А что касается квартиры, Равик… То это совсем не так, как ты, может быть, думаешь. Я сама зарабатываю деньги. Больше, чем прежде. Он помог мне. Он актер. Я снимаюсь в кино в эпизодах. Он устроил меня.
– Это можно было предположить.
Она пропустила его слова мимо ушей.
– У меня не бог весть какой талант, и я ничуть не обольщаюсь на этот счет, – сказала она. – Но мне так хотелось вырваться из «Шехерезады». Там бы я ничего не добилась. А здесь добьюсь. Даже и без особого таланта. Я хочу стать независимой. Тебе это кажется смешным?..
– Наоборот, – сказал Равик. – Разумным. Она недоверчиво взглянула на него.
– Ведь ты и в Париж приехала затем, чтобы стать независимой, – добавил он.
Вот ты сидишь передо мной, подумал он, невинная тихоня, скорбная страдалица; как тяжка твоя судьба, сколько мук ты приняла от меня! Теперь ты спокойна – первая буря пронеслась. О, конечно, ты простишь меня и, если я сейчас не уйду, во всех подробностях расскажешь мне о последних месяцах своей жизни… Орхидея из стали. Я пришел, чтобы раз и навсегда порвать с тобой, а ты уже почти достигла того, что я должен во всем признать тебя правой.
– Все хорошо, Жоан, – сказал он. – Ты уже многого добилась и добьешься еще большего.
Она приподнялась на подушке.
– Ты действительно так думаешь?
– Действительно.
– Это правда, Равик?
Он встал. Еще три минуты, и она вовлечет его в профессиональный разговор о кино. С ними не следует заводить дискуссий, подумал он. Всегда остаешься в проигрыше. Что им логика? Они выворачивают ее наизнанку. Словами тут не поможешь, тут нужны дела.
– Я не имел в виду твою карьеру. Поговори об этом со своим специалистом.
– Ты уже уходишь?
– Да, я должен идти.
– Может быть, останешься?
– Мне надо вернуться в клинику.
Она взяла его за руку и заглянула в глаза.
– По телефону ты сказал мне, что придешь, когда освободишься совсем.
Он подумал, не сказать ли сразу, что он больше не придет. Но на сегодня и без того было достаточно. Достаточно и для него, и для нее. Сегодня он так и не заговорил о разрыве – она помешала этому. Но разрыв неминуем.
– Останься, Равик, – сказала она.
– Не могу.
Она встала и тесно прижалась к нему. Еще и это, подумал он. Старый прием. Дешевый, испытанный. Она испробовала все средства. Впрочем, можно ли требовать от кошки, чтобы она питалась травой? Он высвободился.
– Я должен идти. В клинике умирает человек.
– У врачей всегда находятся веские доводы, – медленно проговорила она.
– Как и у женщин, Жоан. Мы ведаем смертью, вы – любовью. На этом стоит мир.
Она ничего не ответила.
– Кроме того, у нас, врачей, вполне исправные желудки, – сказал Равик.
– Они нам очень нужны. Просто необходимы. Ведь нам приходится всякое переваривать… Прощай, Жоан.
– Ты придешь снова, Равик?
– Не думай об этом. Не торопись. Со временем ты сама во всем разберешься.
Не оглядываясь, он быстро прошел к двери. Жоан не удерживала его. Но Равик чувствовал спиной ее взгляд. Он ощущал какую-то странную глухоту – словно шагал под водой.
XXII
Крик раздался из окна супругов Гольдберг. Равик прислушался. Неужели старик Гольдберг запустил чем-нибудь в свою жену или ударил ее? С минуту все было тихо, затем внизу забегали, захлопали дверьми, а из номера эмигранта Визенхофа донесся взволнованный гул голосов.
Вслед за тем раздался стук в дверь и в комнату вбежала хозяйка отеля.
– Скорее, скорее… мсье Гольдберг…
– Что случилось?
– Повесился. На окне. Скорее…
Равик отбросил книгу.
– Полиция пришла?
– Конечно, нет. Иначе бы я вас не позвала!
Жена только что обнаружила его.
Равик побежал вместе с ней вниз по лестнице.
– Веревку обрезали?
– Нет еще. Они его держат…
В сумрачном свете у окна темнела группа людей. Рут Гольдберг, эмигрант Визенхоф и кто-то еще. Равик включил свет. Визенхоф и Рут, словно куклу, держали Гольдберга на весу, а третий дрожащими руками пытался отвязать галстук от ручки окна.
– Да вы обрежьте…
– У нас нет ножа!.. – крикнула Рут Гольдберг.
Равик достал ножницы. Галстук был из плотного гладкого шелка. Прошло несколько секунд, пока удалось его перерезать. Совсем близко перед собой Равик видел лицо Гольдберга. Выпученные глаза, открытый рот, жиденькая седая бородка, вывалившийся язык, темно-зеленый в белую горошину галстук, глубоко врезавшийся в морщинистую вздувшуюся шею… Тело слегка покачивалось па руках Визенхофа и Рут, будто они убаюкивали Гольдберга. На губах у него застыла страшная, словно окаменевшая улыбка.
Покрасневшее лицо Рут было залито слезами. На лбу у Визенхофа выступили капли пота – тело Гольдберга вдруг стало очень тяжелым, казалось, он никогда не был таким грузным при жизни. Два вспотевших, отчаявшихся, стонущих человека, а над ними ухмыляется загробному миру беспорядочно мотающаяся из стороны в сторону голова. Когда Равик перерезал галстук, голова упала на плечо Рут. Вскрикнув, она отпрянула назад, тело с безвольно болтающимися руками соскользнуло с подоконника и словно устремилось за ней в каком-то нелепом клоунском прыжке.
Равик подхватил Гольдберга и вместе с Визенхофом положил его на пол. Он снял галстук и приступил к осмотру.
– В кино… – бессвязно говорила Рут, – он послал меня в кино. Дорогая, сказал он, ты так мало развлекаешься, почему бы тебе не пойти в кино? В «Курсель» идет «Королева Христина» с Гретой Гарбо… Почему бы тебе не посмотреть?.. Возьми билет на хорошее место, в партер или в ложу… Пойди в кино, и ты забудешь об ужасе, в котором мы живем, забудешь хотя бы на два часа. Он сказал это так спокойно, так ласково… потрепал меня по щеке… А потом, говорит, съешь шоколадное или сливочное мороженое в кондитерской у парка Монсо. Доставь себе удовольствие, дорогая, сказал он, и я пошла. А когда вернулась, он уже…
Равик встал. Рут умолкла.
– По-видимому, это произошло сразу после вашего ухода, – сказал он.
Она поднесла сжатые кулаки к губам.
– Он уже…
– Попробуем кое-что сделать. Сперва искусственное дыхание. Вы умеете делать искусственное дыхание? – спросил он Визенхофа.
– Нет… совсем… не умею…
– Тогда смотрите.
Равик поднял руки Гольдберга, отвел их назад до пола, затем прижал к груди, снова отвел до пола, опять прижал к груди… В горле у Гольдберга что-то захрипело.
– Он жив! – вскрикнула Рут.
– Нет. Это воздух вошел в легкие.
Равик еще несколько раз проделал те же самые движения.
– Так, а теперь попробуйте сами, – сказал он Визенхофу.
Визенхоф нерешительно опустился на колени возле тела Гольдберга.
– Приступайте, – нетерпеливо сказал Равик. – Возьмите за запястья. Или лучше за предплечья. Визенхоф мгновенно вспотел.
– Сильнее, – сказал Равик. – Выжмите из легких весь воздух.
Он повернулся к хозяйке. В комнату тем временем набились люди. Равик кивнул хозяйке, и они вместе вышли в коридор.
– Все кончено, – сказал он ей. – Искусственное дыхание уже не поможет. Это просто ритуал, который надо соблюсти, не больше. Если оно что-нибудь даст, я поверю в чудеса.
– Что же делать?
– Все, что обычно делается в подобных случаях.
– Вызывать «скорую помощь»? Но тогда через десять минут явится полиция.
– Полицию придется известить так или иначе. У Гольдберга были документы?
– Да. Настоящие. Паспорт и удостоверение личности.
– А у Визенхофа?
– Вид на жительство с продленной визой.
– Хорошо. Значит, документы в порядке. Пусть Рут и Визенхоф не говорят, что я здесь был. Она пришла домой, увидела его, закричала, Визенхоф отрезал галстук и попробовал делать искусственное дыхание, пока не прибыла «скорая помощь». Скажете им это?
Хозяйка посмотрела на него своими птичьими глазами.
– Ну конечно, скажу. А придет полиция – не отойду от них ни на шаг. Все будет в порядке.
– Хорошо.
Они вернулись в номер: Визенхоф, склонившись над Гольдбергом, продолжал свои отчаянно-неуклюжие попытки. На мгновение Равику показалось, что оба они выполняют вольные упражнения. Хозяйка остановилась в дверях.
– Мадам и мсье! – сказала она. – Я обязана вызвать «скорую помощь». Фельдшер или врач должен будет немедленно известить полицию. Она явится не позже чем через полчаса. У кого нет документов, тому советую немедленно собрать вещи, по крайней мере, те, что лежат на виду, снести их в «катакомбу» и оставаться там. Не исключено, что полиция осмотрит номера или будет разыскивать свидетелей.
Комната мгновенно опустела. Хозяйка кивнула Равику, давая понять, что она сама поговорит с Рут Гольдберг и Визенхофом. Равик подобрал сумку и ножницы, лежавшие на полу рядом с разрезанным галстуком. На нем была видна фирменная этикетка: «С. Фердер. Берлин». Такой галстук стоил, по крайней мере, десять марок. Гольдберг купил его еще в добрые старые времена. Равик помнил эту фирму – сам в свое время покупал галстуки у Фердера. Он уложил свои вещи в два чемодана и отнес их к Морозову. Из предосторожности. Полиция едва ли станет заглядывать в другие номера. Но на всякие случай это не мешало сделать – память о Фернане из полицейского участка была еще слишком свежа.
