Кан Кикути - Портрет дамы с жемчугами
К вечеру приехал отец госпожи Рурпко, барон Карасава. Он не виделся с ней почти год, поскольку не одобрял ее образа жизни. Но сейчас, увидев дочь умирающей, не мог сдержать слез. Рука его, которой он коснулся лба дочери, задрожала, когда он подумал о том, что является главным виновником ее несчастной судьбы. Старший брат мачехи, Коити, которому Минако тоже отправила телеграмму, не приехал, видимо, его не оказалось в Токио. Узнав о несчастье, приехали управляющий домом Сёды и служанки, шумно окружившие кровать, на которой лежала госпожа Рурико. Горе Минако, потерявшей самого близкого человека – мачеху, заменившую ей и мать и сестру, не знало границ. К десяти часам вечера дыхание госпожи Рурико стало более спокойным, бред прекратился. В комнате воцарилась гнетущая тишина.
Вдруг раздался едва слышный стук в дверь. Служанка открыла ее и сразу вернулась:
– Госпожа, – обратилась она к Минако, – вас спрашивает управляющий отелем.
– Пожалуйста, на одну минуточку, – раздался голос управляющего.
Встревоженная Минако вышла в коридор.
– Прошу простить меня, что я беспокою вас в такое неподходящее время. Но только что нам позвонили из города… Сообщили, что в озере Аси обнаружен утопленник, студент лет двадцати с лишним. В лодке им оставлено несколько писем с обратным адресом: «Отель «Фудзия», Аоки».
Минако почувствовала, как почва уходит у нее из-под ног, и покачнулась. Управляющий поддержал ее:
– Что с вами? Не надо так волноваться!
Минако собрала все свои силы, чтобы не упасть, хотя все кружилось у нее перед глазами.
– Простите, пожалуйста, я только хотел узнать токийский адрес Аоки-сан…
Дрожащим голосом Минако ответила управляющему, и он, еще несколько раз извинившись, ушел. Сердце девушки было вконец разбито и опустошено. Когда она вернулась в номер, лицо ее было такого же землистого цвета, как и у мачехи. В этот момент госпожа Рурико пришла в себя и ласково улыбнулась Минако.
– Мама! – радостно воскликнула Минако.
– Ах, Мина-сан! Он еще не приехал?
Жизнь госпожи Рурико постепенно угасала, как тлеющий огонек. На следующий день жар спал, боль утихла. Но смерть уже наложила свой отпечаток на ее прекрасное лицо. Не отходивший от больной профессор Кондо становился все мрачнее и мрачнее.
– Есть хоть какая-нибудь надежда, профессор? – спросил барон Карасава, улучив момент, когда они остались вдвоем.
– Надежда есть, но… – Профессор нахмурился и умолк.
Минако боялась задавать подобные вопросы. Она только ждала, напряженно ждала. Прошлую ночь она не спала и еле держалась на ногах от усталости, но ни за что не соглашалась отойти от мачехи. Всякий раз, как к госпоже Рурико возвращалось сознание, она задавала один и тот же вопрос. Однако человек, которого она так ждала, все не являлся, и неизвестно было, получил ли он телеграмму. Около трех часов дня госпожа Рурико открыла глаза и остановила свой угасающий взгляд на Минако, потом, будто вспомнив о чем-то, спросила:
– А что с Аоки-сан?
От страха Минако не сразу ответила.
– Что с Аоки-сан? – повторила мачеха.
– Неизвестно, куда он скрылся! – дрожащим голосом произнесла наконец Минако. – С той самой ночи о нем нет никаких вестей.
Но госпожа Рурико, видимо, обо всем догадалась по выражению лица Минако и с грустной улыбкой произнесла:
– Мина-сан, скажите правду! Я ко всему готова. Все равно я не выздоровею.
Минако молчала.
– Он сам заявил о себе в полицию?
Девушка покачала головой. На лице мачехи появилось выражение глубокого отчаяния.
– Тогда самоубийство?
Минако молчала. Она была не в силах пошевелить губами.
– Вот как… Я так и думала… Но на этот раз у меня не было злого умысла.
Госпожа Рурико устало закрыла глаза. Минако все поняла.
Мачеха оттолкнула от себя юношу лишь из жалости к Минако. Любовь к девушке стала причиной гибели госпожи Рурико.
К вечеру состояние госпожи Рурико заметно ухудшилось. Резко понизилась температура, дыхание стало совсем слабым. Профессор Кондо объявил, что ночью следует ожидать кризиса.
В тот момент, когда госпоже Рурико был вынесен смертный приговор, к подъезду подкатил автомобиль. Это был Наоя. Узнав, что некогда любимая им девушка смертельно ранена, он примчался, чтобы побыть с ней последние минуты ее жизни. Два года тяжелой борьбы за существование в тропических странах сильно изменили его. Изнеженный, белолицый аристократ превратился в сильного мужчину с крепким телосложением, с бронзовым от загара лицом. От него так и веяло здоровьем и силой. Взгляд остался прежним – полным решимости и надежды.
Когда Наоя вошел в номер, госпожа Рурико находилась в полузабытьи. Совсем обессилевшая, с печатью приближающейся смерти на бледном лице, госпожа Рурико являла собой резкий контраст полному жизненной силы Наое. Какая страшная пропасть пролегла между этими молодыми людьми, еще два года назад сиявшими молодостью и красотой, счастливыми и влюбленными!
Минако попросила сиделку выйти, склонилась к уху мачехи и громко сказала:
– Мама! К вам пожаловал Наоя-сама!
Но слова Минако, видимо, не достигли сознания госпожи Рурико, и Минако пришлось повторить:
– Мама! К вам пожаловал Наоя-сама!
Уже принявшее землистый оттенок лицо мачехи слегка дрогнуло.
– Мама! Наоя-сама пожаловал к вам!
Мертвенно-бледные щеки мачехи слегка порозовели. Из ее глубоко запавших глаз неудержимо полились крупные слезы. Наоя тоже не смог сдержать слез.
Минако хотела оставить их наедине и сказала:
– Мама, я побуду в соседней комнате!
Но, к ее удивлению, мачеха слабым голосом произнесла:
– Мина-сан… останьтесь, пожалуйста.
– Остаться? – переспросила Минако.
Мачеха слегка кивнула, вернее – попыталась кивнуть. В ее угасающем взоре отразилось беспокойство, словно она кого-то искала.
– Рури-сан, это я! Вы меня узнаете? Это я, Сугино! – громко произнес Наоя, низко склонившись над умирающей. На губах госпожи Рурико появилось какое-то подобие улыбки.
– Наоя-сан… – вырвалось у нее, словно стон.
– Что? Что вы хотели сказать? – спросил Наоя, силой своего голоса стараясь удержать быстро угасавшее сознание госпожи Рурико.
– Я ничего не хотела сказать, хотела лишь попросить…
– О чем?
– Вы… исполните мою просьбу?
– Конечно! – решительно ответил Наоя.
– Я… я хотела просить вас… о Мина-сан… Мина-сан… она… сиро… сирота.
Это были последние слова госпожи Рурико. После них умирающая совсем ослабела, словно лопнувшая струна. Теперь Минако поняла, зачем мачеха приглашала Наою. Она хотела поручить ее заботам человека, которому доверяла больше всех на свете. Тут Минако поняла, что любовь мачехи к ней оказалась сильнее смерти, и исступленно зарыдала.
В эту ночь душа госпожи Рурико навеки рассталась, со своей прекрасной земной оболочкой. Движимая пламенными страстями и сгоревшая, словно факел, эта гордая душа без раскаяния и сожаления отлетела в мир иной. Горю Минако, потерявшей мачеху, не было предела. Чем только она не пожертвовала бы, чтобы вернуть ее к жизни. После того, как тело покойной было положено в гроб, Минако, обливаясь слезами, стала прибирать вещи, принадлежавшие мачехе. Наконец осталось убрать нижнюю рубашку, в которой мачеха была в ту роковую для нее ночь. На рубашке темнели пятна крови. Минако страшно было коснуться ее. Но она не могла допустить, чтобы это сделали чужие люди, и робко взяла рубашку в руки. Вдруг в том месте, где должно было находиться сердце, она нащупала что-то вроде листка бумаги. Приглядевшись повнимательней, Минако увидела с внутренней стороны небольшой карман, в котором и в самом деле лежал листок бумаги. Минако не знала, что делать: вынуть его или нет. Она боялась, что вдруг узнает какую-то тайну мачехи. Но затем она подумала, что это может быть завещание. Решившись наконец, Минако робко вынула листок бумаги и неожиданно для себя обнаружила фотокарточку, срезанную с картона, немного выцветшую. На ней изображен был Наоя в студенческой форме. Теперь Минако все поняла. Выходя замуж, мачеха не прельстилась золотом, не изменила своему сердцу. Сколько ни забавлялась она со своими поклонниками, ее честь и ее любовь оставались святы и сияли своей чистотой, как драгоценная жемчужина. Храня верность тому, кого она полюбила на всю жизнь, она мстила всем остальным мужчинам за свою растоптанную любовь.
Минако с плачем бросилась в соседнюю комнату, где сидел Наоя, и молча показала ему фотографию и рубашку. Некоторое время Наоя неподвижно смотрел на эти дорогие для него вещи, потом не выдержал и разрыдался.
* * *
Столичные газеты много писали о смерти Аоки Минору и госпожи Рурико, помещая о них всевозможные сведения, занимавшие в отделе хроники больше половины полосы. И все газеты сходились на одном: что госпожа Рурико была очаровательной женщиной и в то же время вампиром, безжалостно губившим свои жертвы. Одна из газет даже сравнивала ее с Кармен. Наслышанные о ее роскошной и бурной жизни читатели нисколько не сомневались в истине газетных сообщений. Но все эти строгие критики, превозносившие красоту госпожи Рурико и решительно осуждавшие ее поведение, не знали сердца этой женщины. Его знали только два человека: Наоя и Минако. И пусть ее осуждал весь мир, какой радостью было бы для нее узнать, что ее, погибшую подобно срезанному под корень пиону, поняли два самых любимых, самых близких для нее существа.
