Эдвард Форстер - Говардс-Энд
— Боюсь, что по «Георгу» поползли какие-то слухи. Хелен не уехала бы, если бы не услышала сплетни. Я повела себя неправильно. Это скверно. Надо было сразу же увести ее от этой женщины.
— Маргарет! — воскликнул он, с чувством отпустив ее руку.
— Да? Да, Генри?
— Я далеко не святой — на самом деле скорее наоборот, — но, так или иначе, ты берешь меня в мужья. Что прошло, то прошло. Ты обещала меня простить. Обещания надо выполнять, Маргарет. Больше никогда не вспоминай эту женщину.
— Без практической нужды — никогда.
— Практическая нужда! И это ты-то практичная женщина!
— Да, я практичная, — пробормотала она, наклонившись над косилкой и перебирая траву, которая, как песок, проскальзывала у нее между пальцами.
Хотя Генри заставил Маргарет замолчать, ее опасения вселили в него беспокойство. Не в первый раз ему угрожали шантажом. Он богат, а значит, должен быть нравственно безупречен. Басты знали, что это не так, и могли попытаться извлечь выгоду, намекнув о чем следует в нужном месте.
— В любом случае, — сказал он, — ты не должна беспокоиться. Это мужское дело. — Он глубоко задумался. — Ни в коем случае никому ничего не рассказывай.
Получив такой элементарный совет, Маргарет даже покраснела, но на самом деле Генри подготавливал почву для лжи. Если возникнет необходимость, он станет отрицать знакомство с миссис Баст и подаст на нее в суд за диффамацию. А может, он никогда ее и не знал. Вот перед ним стоит Маргарет, которая ведет себя так, словно он никогда не встречал ту женщину. Вот дом. А за ними — полдюжины садовников, которые убирают лужайку после свадьбы его дочери. Все такое добротное и аккуратное, что прошлое взлетело и скрылось точно роликовая штора, оставив нескрутившимися лишь последние пять минут.
Вспомнив про эти пять минут, он понял, что еще через пять за ними придет машина, и начал действовать. Зазвучал гонг, посыпались распоряжения. Маргарет отправили одеваться, а горничной велели подмести длинную полоску скошенной травы, которую Маргарет оставила в холле. Сознание мистера Уилкокса было тем же для сознания некоторых людей, чем был Человек для Вселенной — сконцентрированным на маленькой точке лучом света, недолгие, но самодостаточные Десять Минут, которые движутся по назначенным им годам. Тот, кто живет Настоящим, никакой не язычник, и, возможно, он мудрее всех философов. Мистер Уилкокс жил прошедшими пятью минутами и будет жить следующими пятью — таково сознание делового человека.
Что волновало его теперь, когда автомобиль плавно выехал из Онитона и направился к огромным округлым холмам? До Маргарет дошли кое-какие сплетни, но она выдержала их молодцом. Она простила его, да благословит ее Бог. И сейчас, после случившегося, мистер Уилкокс еще больше чувствовал себя мужчиной. Чарльз и Иви ничего не слышали и никогда не должны услышать. Это касается и Пола. К детям мистер Уилкокс испытывал большую нежность, истоки которой ему не приходило в голову искать: слишком далеко в прошлое ушла из его жизни миссис Уилкокс. Он не связывал умершую жену с неожиданно возникшей мучительной любовью, которую испытывал к Иви. Бедная малышка Иви! Он надеялся, что Кахилл будет ей хорошим мужем.
А Маргарет? Что было с ней?
Ее беспокоили некоторые обстоятельства. Ясно, что сестра что-то узнала. И Маргарет боялась встречи с ней в Лондоне. Она волновалась и по поводу Леонарда, за судьбу которого они, конечно, несли ответственность. Да и миссис Баст не должна была голодать. Но главное в ее жизни не изменилось. Она не перестала любить Генри. Ее расстраивал не его характер, а его поступки, но их она могла пережить. Еще она полюбила свой будущий дом. Поднявшись в машине во весь рост, точно так же как два дня назад, когда она выпрыгнула из нее, она смотрела назад, на Онитон, с глубокой нежностью. Теперь рядом с усадьбой и главной башней замка она могла различить церковь и черно-белый конек крыши «Георга». Ей были видны мост и река, подтачивающая берега зеленого мыса. Она разглядела даже домик для переодевания, но, пока высматривала новый трамплин Чарльза, появившийся холм закрыл собою всю картину.
Всего этого ей больше не суждено было увидеть. День и ночь река несет свои воды в Англию, день за днем солнце исчезает за валлийскими горами, и колокол на башне выводит: «Вот он идет, украшенный венком».[48] Но Уилкоксам здесь нет места, как нет им места и в окрестностях Онитона. Не их имена заносятся в местную приходскую книгу. Не их призраки вздыхают вечерами в ольшанике. Они промелькнули в валлийской долине и унеслись дальше, оставив после себя немного пыли и немного денег.
30
Тибби оставалось учиться в Оксфорде последний год. Он переехал из колледжа и теперь размышлял о Вселенной или о тех ее уголках, которые касались его лично, проживая в удобных комнатах пансиона «Лонг уолл». Не многое его волновало. Когда молодого человека не беспокоят страсти и он искренне безразличен к тому, что о нем думают окружающие, его мировоззрение неизбежно становится ограниченным. Тибби не желал ни усиливать позиции богатых, ни улучшать положение бедных, и поэтому был вполне счастлив, наблюдая, как за зубчатыми парапетами колледжа Магдалины кивают вязы. У некоторых жизнь бывает и хуже. Эгоистичный, он никогда не был жестоким; вычурный в манерах, он никогда не красовался. Как и Маргарет, он презирал героическую позу, и лишь после долгого общения окружающие обнаруживали, что у Шлегеля есть и характер, и ум. Он хорошо сдал экзамены, к вящему удивлению тех, кто все-таки посещал лекции и, как положено, занимался спортом. Однако сейчас Тибби с презрением косился на учебник китайского языка, ибо опасался, что однажды ему придется избрать дипломатическое поприще. В таком расположении духа и застала его Хелен. Ее появлению предшествовала телеграмма.
Тибби заметил, правда, несколько отстраненно, что сестра изменилась. Обычно она казалась ему слишком решительной, и раньше он никогда не замечал в ее лице такого выражения мольбы, жалкой, но не утратившей достоинства, — выражения, какое бывает у мореплавателя, потерявшего в море все, что у него было.
— Я приехала из Онитона, — заговорила она. — Там случилось кое-что очень неприятное.
— Так вот кто явился к ленчу! — сказал Тибби, взяв бутылку кларета, которая согревалась в камине. Хелен покорно села за стол. — Почему ты так рано оттуда уехала?
— Ну, солнце уже встало, и вообще нужно было убираться.
— Так я и предполагал. Почему?
— Я не знаю, что делать, Тибби. Меня очень огорчает одна новость, которая касается Мег, но я не хочу с ней встречаться, поэтому на Уикем-плейс не поеду. Я завернула к тебе, чтобы все рассказать.
Вошла хозяйка с отбивными котлетами. Тибби сунул закладку в страницы китайской грамматики и разложил котлеты по тарелкам. Оксфорд — каникулярный Оксфорд — дремал, шелестя, снаружи, а в комнате неяркий огонь становился блеклым там, где на него падали солнечные лучи. Хелен продолжала свою странную историю.
— Передай Мег, что я ее люблю, но хочу побыть одна. Я собираюсь в Мюнхен или Бонн.
— Это передать не трудно, — ответил брат.
— Что касается дома на Уикем-плейс и мебели — той доли, что принадлежит мне, — то вы с Маргарет можете поступать как сочтете нужным. Мне представляется, что лучше все продать. Зачем нам пыльные книжки об экономике, так и не сделавшие мир лучше, или мамины чудовищные шифоньерки? У меня есть к тебе еще просьба. Доставить одно письмо. — Хелен встала. — Я его еще не написала. Однако почему я его сама не отправлю? — Она снова села. — Бедная моя голова! Надеюсь, никто из твоих друзей сейчас не придет?
Тибби закрыл дверь на ключ. Друзья часто обнаруживали его дверь именно в таком виде. Потом он спросил, не случилось ли что на свадьбе.
— Не на свадьбе, — проговорила Хелен и разрыдалась.
Тибби знал, что Хелен часто впадает в истерику — это было одно из ее свойств, нисколько его не беспокоившее, — однако эти слезы тронули его своей необычностью. Они были близки тому, что, так или иначе, его волновало, — например музыке. Положив нож, он с любопытством взглянул на сестру. Затем, поскольку она продолжала всхлипывать, снова приступил к трапезе.
Подошло время второго блюда, а Хелен все еще плакала. Вот-вот должны были принести шарлотку, которая теряет вкус, если не съесть ее сразу.
— Ты не против, если войдет миссис Марлетт? — спросил Тибби. — Или мне взять у нее блюдо в дверях?
— Можно, я умоюсь, Тибби?
Он отвел Хелен в ванную и принялся за пудинг без нее. Съев кусок, положил оставшуюся часть в камин, чтобы не остыла. Его рука потянулась к грамматике, и вскоре он уже листал страницы, пренебрежительно вскидывая брови, что относилось то ли к человеческой природе, то ли к китайскому языку. Таким его и застала Хелен, выйдя из ванной. Она взяла себя в руки, но мрачная мольба не исчезла из ее глаз.
