Джон Стейнбек - Зима тревоги нашей
Год на год не похож, так же как и день на день: разная погода, разные пути, разные настроения. 1960 год был годом перемен. В такие годы подспудные страхи выползают на поверхность, тревога нарастает и глухое недовольство постепенно переходит в гнев. Так было не только со мной и не только в Нью-Бэйтауне. Нам предстояли президентские выборы, и тревога, носившаяся в воздухе, постепенно сменялась гневом, а гнев поднимал, будоражил. И так было не только в нашей стране – во всем мире зрела тревога, зрело недовольство, и гнев закипал, искал выхода в действии, и чем оно неистовее, тем лучше. Африка, Куба, Южная Америка, Европа, Азия, Ближний Восток – все дрожало от беспокойства, точно скаковая лошадь перед тем, как взять барьер.
Я знал, что вторник пятого июля будет большой день – больше всех других дней в году. Я будто даже знал наперед, как все сложится, но, поскольку все так и сложилось, проверить меня трудно.
Я будто знал, что амортизированный, на семнадцати камнях мистер Бейкер, который тиканьем отсчитывал время, забарабанит в дверь лавки за час до открытия банка. Так он и сделал еще до того, как я открыл торговлю. Я впустил его и запер за ним дверь.
– Какой ужас! – сказал он. – Я был в отъезде, понятия не имел, что тут происходит, но как только узнал, так сразу приехал.
– О чем это вы, сэр?
– Как о чем? О том, что разыгралось у нас в городе. Ведь это всё мои друзья, мои старые друзья… Надо что-то предпринять.
– До выборов следствия не начнут, только предъявят обвинение.
– Знаю. Но, может быть, нам следует заявить, что мы убеждены в их невиновности. Если понадобится, даже дать платное объявление в газете.
– В какой, сэр? «Бэй-харбор мессенджер» выйдет только в четверг.
– Но что-то надо сделать.
– Да.
Вот такими казенными фразами мы с ним и обменивались. Он, вероятно, знал, что я знаю. И все-таки смотрел мне в глаза и как будто на самом деле был искренне взволнован.
– Если мы ничего не сделаем, на выборах все пойдет вкривь и вкось. Надо выдвинуть новых кандидатов. Ничего другого нам не остается. Тяжело поступать так со старыми друзьями, но кому, как не им, знать, что мы не можем дать волю всякой шушере.
– А вы бы поговорили с ними.
– Они потрясены, они вне себя. У них не было времени обдумать все, что случилось. Марулло вернулся?
– Он прислал человека вместо себя. Я купил лавку за три тысячи долларов.
– Прекрасно. Это очень дешево. А бумаги у вас?
– Да.
– Если он что-нибудь выкинет, номера купюр у меня записаны.
– Ничего он не выкинет. Он сам хочет уехать. Ему надоело все это.
– Я никогда не доверял вашему Марулло. Никогда не знал, где и как он орудует.
– По-вашему, он жулик, сэр?
– Он большой хитрец и всегда двурушничал. Если ему удастся реализовать все свое имущество, он богач. Но три тысячи за лавку – это просто даром.
– Он благоволил ко мне.
– Да, видимо. Кого он прислал, кого-нибудь из мафии?
– Нет, государственного чиновника. Марулло, знаете ли, доверял мне.
Мистер Бейкер схватился за голову – жест совсем не в его духе.
– Как же я сразу не сообразил! Вы, вот кто! Из хорошей семьи, человек положительный, владелец лавки, бизнесмен, всеми уважаемый. Врагов у вас здесь нет. Конечно, вы!
– Что я?
– Кандидат в мэры.
– Бизнесменом я стал только с субботы.
– Вы меня прекрасно понимаете. Вокруг вас мы можем создать новую солидную группировку. Да, это самый лучший выход.
– От продавца бакалейной лавки до мэра?
– Никто никогда не считал Хоули всего лишь продавцом.
– Я сам себя считал. Мэри меня считала.
– Но теперь все по-другому. Мы можем заявить об этом до того, как шушера вылезет вперед.
– Мне надо обдумать это, как следует обдумать, сверху донизу.
– Некогда.
– А кого вы прочили раньше?
– Когда это раньше?
– До того, как муниципалитет погорел. Хорошо, мы с вами потом поговорим. Суббота у меня такая выдалась, что все раскупили. Впору было весы продавать.
– Вы можете хорошо обернуться с этой лавкой, Итен. Советую вам поставить торговлю на более широкую ногу, а потом продать. Вы будете важным человеком в городе, такому неудобно обслуживать покупателей. А как там Дэнни? Слышно о нем что-нибудь?
– Нет. Пока ничего не слышно.
– Напрасно вы дали ему денег.
– Да, пожалуй. Я думал, что делаю доброе дело.
– Конечно, конечно!
– Мистер Бейкер, сэр… Скажите мне, что случилось с «Прекрасной Адэр»?
– Как что случилось? Она сгорела.
– В гавани. Отчего возник пожар, сэр?
– Нашли время спрашивать! Я знаю обо всем этом с чужих слов. Сам был мальчишкой – не помню. Старые корабли насквозь пропитаны китовым жиром. Наверно, кто-нибудь из матросов бросил спичку. Шкипером был ваш дед. Кажется, он находился на берегу. Только что пришел из плавания.
– Плавание было неудачное.
– Да, так рассказывали.
– Страховку трудно было получить?
– Обследование всегда производится. Да, насколько я помню, выдали ее не сразу, но мы, Хоули и Бейкеры, все-таки получили сколько следовало.
– Мой дед считал, что «Прекрасную Адэр» подожгли.
– Господи помилуй, зачем?
– Чтобы получить деньги. Китобойный промысел шел на убыль.
– Никогда не слышал, чтобы он так говорил.
– Не слышали?
– Итен! К чему вы клоните? Почему вы вдруг извлекли на свет божий такую давнюю историю?
– Сжечь корабль – страшное дело. Это убийство. Когда-нибудь я все-таки подниму со дна ее киль.
– Ее киль?
– Я знаю, где он лежит. В полукабельтове от берега.
– Зачем это вам?
– Хочу посмотреть, прогнило дерево или нет. Ведь на «Прекрасную Адэр» пошел дуб с Шелтер-Айленда. Если киль еще жив, значит, она не совсем умерла. Вам, пожалуй, пора идти, если вы хотите благословить открытие сейфа. И мне тоже пора открывать. «
Тут колесики у него внутри заработали, и он – тиктак, тик-так – проследовал к себе в банк.
Появления Биггерса я, надо думать, тоже ожидал. Ему, бедняге, наверно, то и дело приходилось караулить у дверей. Должно быть, и сейчас сторожил где-нибудь за углом и едва дождался, когда мистер Бейкер уйдет.
– Надеюсь, сегодня вы не будете затыкать мне рот?
– Какая в этом нужда?
– Я понимаю, почему вы тогда обиделись. Я был недостаточно… дипломатичен.
– Может быть.
– Ну как, обмозговали мое предложение?
– Да.
– И что решили?
– Решил, что шесть процентов лучше, чем пять.
– Боюсь, что фирма на это не пойдет.
– Их дело.
– Пять с половиной еще куда ни шло.
– А вторую половину вы от себя добавите.
– Ой-ой-ой! А я-то думал, что имею дело с простачком! Ну и хватка у вас!
– Вот так и не иначе.
– Ну, а какие будут заказы?
– Вон у кассы лежит список, но это еще не все.
Он взял обрывок бумаги, на котором я писал.
– Кажется, подцепили вы меня на крючок. Боюсь, несдобровать мне. А нельзя ли получить сегодня полный список?
– Лучше завтра, и завтра будет полнее.
– Понимай так, что все заказы перейдут к нам?
– Если поладим.
– Да вы, приятель, своего хозяина за горло держите! Сойдет вам это с рук?
– Там видно будет.
– Ну, что ж, до завтра я, может быть, успею заглянуть – к усладе коммивояжеров. А вы, братец, видать, не мужчина, глыба льда. Такая, скажу вам, дамочка!
– Подруга моей жены.
– Вот оно что! Понятно. Слишком близко к дому не разгуляешься. Хитрец вы. Теперь-то уж я это понял. Шесть процентов. Ай-ай-ай! Значит, завтра утром.
– Если успею, может быть, сегодня к концу дня.
– Нет, давайте уж завтра утром.
В субботу покупатели шли пачками. Сегодня, во вторник, темп торговли был совсем другой. Люди не торопились. Им хотелось поговорить о событиях, разыгравшихся в городе. Они восклицали: как это прискорбно, отвратительно, ужасно, позорно, – но вместе с тем упивались всем этим. У нас в городе давно такого не случалось. И хоть бы кто-нибудь обмолвился словом о предстоящем съезде демократической партии в Лос-Анджелесе! Правда, Нью-Бэйтаун республиканский город, но у нас вообще больше интересуются тем, что нам ближе. Тех людей, на могилах которых мы сейчас плясали, каждый из нас хорошо знал.
Часов в двенадцать в лавку вошел Стонуолл Джексон, какой-то усталый, грустный.
Я поставил на прилавок байку с маслом и куском проволоки выудил оттуда револьвер.
– Вот, начальник. Избавьте меня от этой улики. Она мне покоя не дает.
– Протрите его чем-нибудь. Глядите-ка. Ведь это «айвер-джонсон», старого образца. У вас есть кто-нибудь, кто может побыть в лавке?
– Нет.
– А где Марулло?
– Он уехал.
– Придется вам ненадолго закрыть торговлю.
– Что случилось, начальник?
– Да такое дело… сынишка Чарли Прайора убежал сегодня утром из дому. Чего-нибудь выпить похолоднее у вас не найдется?
– Все что угодно. Оранжад, крем-сода, лимонад, кока-кола?
– Ну, лимонаду. Чарли у нас чудной какой-то. Его сынишке Тому восемь лет. Он решил, что весь мир против него, надо убегать из дому и податься в пираты. Другой на месте Чарли всыпал бы ему горячих, а Чарли – нет. Ну что же вы, откройте лимонад.
![Джон Стейнбек - Зима тревоги нашей [litres]](/uploads/posts/books/139161/139161.jpg)
