Ирвин Шоу - Нищий, вор
— Надо пройти через спальню, — сказал Билли. — Там, правда, жуткий беспорядок. Мы с Моникой уезжаем на работу рано утром и чаще всего возвращаемся лишь к ужину. — Ему не хотелось, чтобы отец подумал, что Моника неряха, хотя сам он изредка упрекал ее за хаос, в котором они живут. В учениях Маркса, Мао и Че Гевары, недавно сказал он ей, ничего не говорится о том, что настоящие революционеры должны швырять белье на пол, чтоб оно так там и лежало. — Мы убираем квартиру по субботам, — сказал он отцу.
— Я не собираюсь делать никаких замечаний о том, как вы живете, — отозвался Эббот. — Я сам не принадлежу к числу аккуратных людей, но, как это ни парадоксально, очень ценю аккуратность в женщине. Однако все это не имеет значения. Мы довольствуемся тем, что нам достается. — Он вопросительно посмотрел на Билли. — Послушай, солдат, а как это получается: ты служишь в благородной и нужной армии Соединенных Штатов и не носишь форму?
— Вне службы нам разрешают ходить в штатском.
— В мои времена было по-другому. Я не ходил в штатском четыре года. Ну ладно, войны теперь уже не те. — Он твердой походкой направился в уборную. Когда он вернулся. Билли подумал: костюм на нем по крайней мере десятилетней давности. Разрешит ли он мне купить ему новый?
За ужином отец много говорил на самые разные темы. Он настоял, чтобы Билли заказал себе вина, но, когда официант хотел налить и ему, перевернул свой бокал. Он сказал, что еда первоклассная, однако едва к ней притронулся. Он то принимал покровительственный тон, то оправдывался и выражал сожаление; его цинизм и агрессивность тут же сменялись верой и надеждой на лучшее будущее, он то ругал себя, то безудержно хвастался.
— Не считай меня человеком конченым, — говорил он, — хотя на вид, может, именно так и представляется. У меня миллион идей. Если бы я не прикладывался к бутылке, я был бы первым в сфере информации и рекламы. Так мне говорили все лучшие специалисты Чикаго в этой области… мне предлагали работу, за которую готовы были платить шестизначную сумму, если только я вступлю в общество трезвенников… но я просто не представляю себе, как это я стану публично каяться перед сборищем людей, сделавших покаяние своей профессией. Вот если бы ты отказался от своей безумной идеи остаться в армии… у меня просто в голове не укладывается, честное слово, такой блестящий молодой человек, образованный и даже не офицер… ну, что ты там целый день делаешь — выпускаешь машины из гаража, как девчонка-диспетчер, которая вызывает такси по радио? Вот если бы ты поехал со мной в Чикаго, мы могли бы организовать агентство — «Уильям Эббот и сын». Я ведь помню твои письма… я все время держу их при себе… первое, что я беру при переезде с одного места на другое, — это коробка, в которой я их храню… так вот, скажу я тебе, ты здорово пишешь. Мне бы твой талант, и в моем письменном столе не валялась бы куча незаконченных пьес, нет, сэр, уж такого бы не случилось. Мы бы их поразили… я ведь знаю эту механику и мог бы взять на себя всю техническую сторону дела, у нас отбою не будет от заказов на рекламу. Ты не думай, что Чикаго какая-то дыра. Реклама и родилась-то в Чикаго.
Я знаю, что ты думаешь о рекламном бизнесе, — продажная девка потребительского общества и все такое прочее. Но как ни крути, мы живем в этом обществе, и по закону джунглей либо ты глотаешь других, либо они проглотят тебя. Посвяти рекламе два года жизни, и потом сможешь делать все что твоей душе угодно. Хочешь, пиши книгу, хочешь — пьесу. Когда я вернусь в Чикаго, я сниму копии с твоих писем и пришлю их тебе, ты будешь поражен, когда прочтешь их все вместе. Послушай, твоя мать зарабатывала себе на жизнь — и совсем недурно — статьями для разных журналов, а в твоих письмах, написанных за несколько минут, есть нечто большее… как бы это сказать? Больше настроения, больше души, больше понимания, чем у нее даже в лучшие времена. А ведь ее многие умные люди очень высоко ставили… издатели всегда заказывали ей статьи… непонятно, почему она все это бросила. То, что она писала, нравилось издателям, нравилось публике, только ей не нравилось. Она мечтала достичь совершенства… смотри, чтоб с тобой этого не случилось… и в конце концов перестала писать. Господи, должен же хоть кто-то из семьи выбиться в люди! Она жалуется, что ты почти ей не пишешь. Я, конечно, рад, что мне ты часто пишешь, но ведь она тебе мать, и ничего с тобой не случится, если время от времени ты черкнешь ей пару строчек. Я знаю, что вел себя по отношению к ней как последняя скотина и не оправдал ее надежд, оказался плохим мужем. Она была слишком хороша для меня… во всех отношениях… и физически, и умственно, и морально. Она поглотила меня, но это не мешает мне столько лет спустя оценивать ее по достоинству. Вполне возможно, что, если бы рядом был другой человек или ей чуть больше повезло, она бы далеко пошла… А Колин Берк погиб…
Возьми ты этих Джордахов: старик покончил с собой, Томаса убили, святошу Рудольфа тоже чуть не прикончили в его же собственной квартире. Умри он, твоя мать совсем бы пала духом. Трое из троих. Два сына и муж. Каков процент? А этот парень Уэсли… я, кажется, писал тебе, что он приезжал в Чикаго и разыскал меня. Хотел, чтобы я рассказал ему про его отца… прошлое отца не дает ему покоя… дух Эльсинора… его, конечно, нельзя за это винить… но он точно привидение, и взгляд у него жуткий… одному богу известно, чем он кончит. Я с его отцом и знаком-то не был, но начал говорить, что слышал о нем много хорошего, и, наверно, хватил через край, потому что паренек вскочил на середине фразы и сказал: «Спасибо, сэр. Мне кажется, мы напрасно теряем время».
Ты наполовину Джордах… а может, и больше, чем наполовину… если женские гены вообще берут верх, то Гретхен Джордах — это именно тот случай… так что будь осторожен и не думай, что удача досталась тебе по наследству: унаследовать тебе ее было не от кого…
Я тебе вот что скажу: кончай ты с этой проклятой армией, приезжай в Чикаго, будем работать вместе, и, клянусь тебе, я никогда больше в жизни не возьму в рот ни капли. Я знаю, ты меня любишь… мы взрослые люди, можем называть вещи своими именами… ты имеешь возможность, какая редко выпадает на долю сына, — спасти жизнь своего отца. Ты сейчас ничего не говори, но по возвращении в Чикаго я хотел бы получить письмо, в котором ты сообщаешь о своем приезде. Я буду там примерно через неделю. Завтра я уезжаю в Страсбург повидаться с одним человеком. Довольно щепетильные переговоры по поводу старого долга. Химическая компания. Я должен прощупать француза — возьмет ли он плату, ну, гонорар… а попросту говоря, взятку, чтобы перевести дела моего клиента в свою фирму. Не буду говорить тебе, какие деньги с этим связаны, — ты просто ахнешь, назови я цифру. И если все пройдет удачно, я получу свою долю. Это, конечно, не самый приятный способ зарабатывать на жизнь, но только на таких условиях мне удалось занять денег, чтобы приехать сюда. Не забывай, что я тебе говорил о законе джунглей.
Время позднее, твоя девушка уже заждалась, да и я порядком устал. Итак, если тебе не совсем безразлично, как твой отец проведет остаток жизни, то, вернувшись в Чикаго, я найду твое письмо. Это, конечно, шантаж, не думай, что я не понимаю. И последнее: за ужин плачу я.
Посадив отца в такси. Билли медленно пошел домой по мокрому городу, освещенному туманным светом уличных фонарей. Войдя в квартиру, он сел за письменный стол и уставился на пишущую машинку.
Безнадежен, думал он, совершенно безнадежен. Бедный, жалкий фантазер — и такой любимый. И я так и не сказал, что мне хотелось бы купить ему новый костюм.
В постель он лег один.
Моника в эту ночь не пришла.
Она явилась утром, когда он уже собирался уходить на работу, и принесла пакет, который ему предстояло доставить на улицу Гро-Кайю в Седьмом округе Парижа. Пакет был сравнительно безобидный: всего-навсего десять тысяч французских франков в потертых купюрах и американский автоматический пистолет с глушителем.
Пистолет и запасные обоймы лежали в его теннисной сумке, когда в двадцать минут четвертого он вылез из такси на углу авеню Боске и улицы Святого Доминика. Он предварительно нашел на карте Парижа улицу Гро-Кайю, которая находилась между улицами Святого Доминика и Гренель, недалеко от Высшей военной школы. Конверт с десятью тысячами франков лежал во внутреннем кармане его пиджака.
Он пришел слишком рано. Моника сказала, что его будут ждать в три тридцать. Про себя он повторил адрес, который она заставила его заучить наизусть. Он шел не торопясь, разглядывая витрины магазинов в надежде, что его принимают за праздного американского туриста, у которого есть несколько свободных минут до встречи с партнерами по теннису. Когда до арки, за которой начиналась нужная ему улица, оставалось метров тридцать, по улице Святого Доминика против движения с воем пронеслась полицейская машина и остановилась, загородив вход на Гро-Кайю. Из нее выскочили пятеро полицейских с пистолетами в руках и бросились в арку. Билли ускорил шаг и прошел мимо арки. Перед одним из зданий уже стояли трое полицейских, подбежавших с другого конца улицы. Он услышал крики и увидел, как эти трое бросились в подъезд. Раздались выстрелы.
