Герман Мелвилл - Белый Бушлат
В предшествующей главе говорилось о слишком юном возрасте, в котором кадеты поступают на службу. Это наводит на мысли, связанные с более существенным предметом.
В настоящее время весьма распространено мнение, будто для того чтобы досконально изучить все, что необходимо знать морскому офицеру, мальчика следует возможно раньше направлять на корабль. До известной степени это может оказаться ошибкой. Другие профессии, связанные с приобретением технических знаний и сведений, ограниченных какой-либо одной областью, часто осваиваются людьми начиная с двадцати одного года и даже позже. Лишь с середины семнадцатого века произошло отделение британских морских и сухопутных военных сил друг от друга. До этого времени те же самые офицеры его величества командовали и на суше и на море.
Роберту Блейку, быть может, одному из самых знающих и, без сомнения, одному из самых удачливых адмиралов, когда-либо поднимавших свой флаг на корабле, перевалило уже за полвека (ему шел пятьдесят второй год), когда он поступил во флот и оказался профессионально связанным с кораблями. Человек он был к учению прилежный и, окончив Оксфорд, до сорока двух лет спокойно жил помещиком на своих землях, а вскоре после этого связал свою судьбу с войсками Парламента.
Историк Кларендон [309] говорит о нем так: «Он был первый, кто показал, что эту науку (морское дело) можно превзойти за меньший срок, чем считалось раньше». И, без сомнения, его привязанности к берегу следует в значительной мере приписать его общеизвестную человечность и доброту в обращении с матросами.
Кадеты, посланные на корабль в очень раннем возрасте, не рассуждая, воспринимают взгляды офицеров о необходимости сохранять старые порядки, как бы бесполезны или вредны они ни были; предрассудки входят в их плоть и кровь и затвердевают вместе с их костями. По мере повышения в чинах они, естественно, переносят их в более высокие сферы, откуда и идет неистребимая неприязнь многих коммодоров и капитанов к любым новшествам, какими бы незначительными они ни были. Им дела нет, что нововведения эти могут казаться весьма полезными тем, кто живет и действует на суше.
Едва ли можно сомневаться, что в вопросах, связанных с условиями жизни во флоте, правительство слишком прислушивалось к мнениям офицерства, считая их людьми, чуть ли не рожденными для морской службы, а поэтому и более способными разобраться в этих вопросах, чем люди на берегу. Но в стране с либеральной конституцией никогда не рекомендуется слишком выделять и обособлять какой-либо род оружия. Правда, в такой стране, как наша, нет в настоящее время оснований опасаться, что военные захватят политическую власть. Однако следует страшиться того, как бы они не передали своим подчиненным традиции злоупотреблений или не создавали новых, если только штатские люди не будут полностью ознакомлены с их административными делами и не сочтут себя способными полностью контролировать их и давать соответственные распоряжения.
Мы поступаем неправильно, когда каким-либо образом способствуем распространению ложных взглядов о внутренних делах военно-морских сил. До сих пор дела эти рассматривались даже весьма высокопоставленными лицами как нечто, их разумению недоступное — одновременно и слишком специальное и слишком темное, чтобы быть до конца понятным неморяку. От этого и пошло во флоте много злоупотреблений, которые иначе в общем ходе прогрессивных реформ были бы давно искоренены. Армию время от времени перестраивают, но флот передается из поколения в поколение в почти нетронутом виде, он ни у кого не вызывает вопросов, как будто устав его непогрешим и улучшить его неспособен ни один государственный муж. Когда какой-нибудь морской министр дерзает изменить что-либо в установившихся порядках, сразу раздаются возгласы морских офицеров: «Что эта сухопутная крыса понимает в наших делах? Возглавлял ли он когда-либо вахту? Он, поди, правого борта от левого не отличит, горденя от бакштага».
В то время как мы почтительно и с легким сердцем можем предоставить морским офицерам исключительное право ставить паруса, убавлять их и совершать всевозможные иные морские маневры, которые могут представиться им уместными, остережемся всецело предоставить на их усмотрение те общие муниципальные узаконения, которые касаются благосостояния всей массы нижних чинов; не будем уж слишком поддаваться влиянию их взглядов в делах, где вполне естественно предположить, что ими руководят давно упрочившиеся в них предрассудки.
LVI
Сухопутный император на военном корабле
Пока мы стояли в Рио, к нам на корабль порой заглядывали с берега посетители. Как-то раз на нашу долю выпала непредвиденная честь. В один прекрасный день молодой император дон Педро II [310], обходя вместе со свитой гавань и посещая поочередно все военные суда, снизошел напоследок и до «Неверсинка».
Прибыл он на великолепной барже с гребцами, на которой было тридцать африканских рабов, кои, согласно порядку, заведенному в Бразилии, поднимались на ноги при каждом гребке, а затем, издав одновременный стон, опять опускались на банки.
Он восседал полулежа под балдахином из желтого шелка, подхваченного шнурами с зелеными кистями, что соответствовало национальным цветам Бразилии. На корме развевался бразильский флаг с большим ромбом посередине, долженствующим, быть может, напомнить форму кристаллов драгоценных камней, добываемых в глубине страны, а то и сам знаменитый «Португальский алмаз», найденный в Бразилии, в провинции Тежуко, на берегах Рио-Белмонте [311].
Мы приветствовали их грандиозным салютом, от громовых раскатов которого затряслись колена дубовых книц, мы послали людей на реи и проделали весь тот ритуал, который положен императору. Республиканцы по отношению к коронованным особам выказывают иной раз больше учтивости, нежели монархисты. Быть может, причиной тому служит благородное великодушие.
Император был принят у трапа коммодором собственной персоной, облаченным в свой самый блистательный мундир с изящнейшими французскими эполетами. Его слуга все утро начищал ему пуговицы тряпкой с толченым известняком, ибо морской ветер — заклятый враг всякого металлического блеска, отчего и проистекает наблюдаемое за последнее время повальное ржавление офицерских палашей, так что их лишь с превеликим усилием удается извлечь из ножен.
Замечательно было наблюдать, как император и коммодор обмениваются любезностями. У обоих были chapeaux de bras[312], которыми они все время помахивали. Инстинктивно император чувствовал, что почтенная личность перед ним является на море таким же монархом, как он на суше. Разве на боку у нашего коммодора не висела его парадная сабля? Ибо, хотя ее и не несли перед ним, она все же должна была быть парадной, поскольку выглядела слишком уж блестящей для сабли боевой. Та была лишь гибким стальным клинком с простым удобным эфесом, как ручка ножа у бойца на скотобойне.
Кто когда-либо в полдень мог разглядеть звезду? Но короля вам редко приходится видеть без сателлитов. За юным императором тянулась великолепная свита; она так сверкала драгоценными каменьями, что, казалось, только что вынырнула из копей Рио-Белмонте.
Видели ли вы когда-нибудь конусы выкристаллизовавшейся соли? Вот точно так сверкали все эти португальские бароны, маркизы, виконты и графы. Не будь их титулов и того, что они составляли свиту своего повелителя, вы бы поклялись, что это все старшие сынки каких-либо ювелиров, удравшие от папаши с его драгоценностями.
По сравнению со слепящим блеском всех этих бразильских баронов как потускнело золотое шитье наших вельмож, офицеров кают-компании! А длинные рапиры всех этих маркизов, усыпанные бриллиантами на эфесах, положительно затмевали кортики младших сыновей из благородных семейств — кадетов, у которых они выглядели какими-то десятипенсовыми позолоченными гвоздями, заткнутыми за пояс.
И вот они все стояли на палубе — коммодор с императором, лейтенанты и маркизы, кадеты и пажи. На полуюте грянул духовой оркестр. Морская пехота взяла на караул; а высоко на реях, люди, взирая сверху на эту картину, разразились энергичным «Ура!». Марсовой, стоявший рядом со мной на бом-брам-рее, снял шляпу и начал усердно кивать головой в честь этого события, но все было напрасно — он был слишком далеко, чтобы кто-либо обратил на него внимание.
Какая жалость, что в добавление ко всем этим почестям великий почитатель португальской литературы виконт Стрэнгфорд [313], англичанин, который однажды, если не ошибаюсь, был послан чрезвычайным послом в Бразилию; какая жалость, что сей муж не присутствовал на торжестве, ибо он без сомнения разродился бы чем-нибудь вроде стихотворения под названием «Стансы в честь Брагансы» [314], ибо наш коронованный гость был несомненным Брагансой, состоящим в свойстве почти со всеми знатнейшими домами Европы. Его дед Жоан VI [315] был королем Португалии, а его сестра Мария [316] занимала в то время португальский престол. И в самом деле, он выглядел весьма достойным молодым человеком, заслуживающим всяческого уважения, каковое уважение ему радостно и оказывалось.
