Гарриет Бичер-Стоу - Хижина дяди Тома
Ева всегда была добра, но сейчас в ее отношении к окружающим появилась какая-то трогательная заботливость. Она по-прежнему охотно играла с Топси и другими негритянскими ребятишками, но казалось, что она скорее наблюдает за их играми, чем участвует в них. Случалось, она полчаса по-детски забавлялась и смеялась над фокусами Топси, и вдруг словно облако пробегало по ее лицу, глаза заволакивались туманом, и мысли ее уходили куда-то далеко-далеко.
— Мама, — сказала она однажды, обращаясь к матери. — Почему мы не учим наших слуг читать?
— Что за вопрос? Это не принято!
— А почему не принято?
— Потому что это им ни к чему. Они от этого не станут лучше работать… а созданы они только на то, чтобы работать.
— Но ведь нужно же человеку уметь читать и писать!
— Пусть кто-нибудь читает им вслух.
— А ведь кузина Офелия научила же Топси читать!
— Научила. Но какой из этого вышел толк? Топси — самое отвратительное создание, какое мне только приходилось видеть.
— Или вот хотя бы наша бедная Мэмми… Она так любит своих детей, а написать им не может. И читать она не умеет. Что же она будет делать, когда я не смогу ей читать вслух?
Миссис Сен-Клер рылась в своих ящиках и ответила на слова дочери рассеянно:
— Ну, конечно, конечно, у тебя скоро будут другие заботы… Не станешь же ты всю жизнь читать вслух твоим неграм! Твое усердие, разумеется, очень похвально, я тоже иногда читала вслух неграм, когда была здорова… Но тебе пора подумать о своих туалетах, ты скоро будешь выезжать в свет, и у тебя не останется времени ни для чего другого. Погляди, вот драгоценности, которые я подарю тебе, когда ты начнешь выезжать. Они были на мне, когда я впервые отправилась на бал. Можешь мне поверить, девочка, я произвела настоящий фурор!
Ева взяла в руки шкатулку и вынула из нее бриллиантовое ожерелье. Большие задумчивые глаза ее на мгновение остановились на сверкающих камнях. Но мысли ее были далеко.
— О чем ты замечталась, девочка?
— Много ли денег стоит это ожерелье? — вдруг спросила Ева.
— Должно быть, много. Твой дед посылал за ним во Францию. Я думаю, что оно стоит чуть ли не целое состояние.
— Как хорошо, если бы эти бриллианты были моими и я могла бы с ними сделать все, что я захочу.
— Что бы ты сделала?
— Я продала бы их и купила ферму в свободных штатах… увезла бы туда всех наших негров и наняла бы учителей, которые научили бы их писать и читать.
Смех матери оборвал мечты Евы.
— Стала бы содержательницей пансиона для негров! Ха-ха-ха! Ты, может быть, научила бы их также играть на рояле и рисовать по бархату!
— О, я научила бы их многому, но прежде всего грамоте, — ответила девочка спокойным и решительным тоном. — Я знаю, мама, как им тяжело бывает оттого, что они не умеют ни читать, ни писать. Спроси у Тома и у многих других… Нет, их непременно нужно учить читать!
— Довольно, довольно, ты еще ребенок и ничего не понимаешь в этих вопросах. Кроме того, у меня от твоей болтовни разболелась голова.
У миссис Сен-Клер всегда бывала в запасе головная боль в тех случаях, когда разговор приходился ей не по вкусу.
Ева вышла из комнаты.
С этого дня она настойчиво принялась за обучение Мэмми чтению.
Глава XXIII
Энрик
Вскоре после описанной сцены брат Сен-Клера, Альфред, приехал со своим сыном, мальчиком лет двенадцати, на несколько дней погостить в вилле у озера.
Трудно представить себе нечто более необычайное, чем эти два брата-близнеца, когда они бывали вместе. Природа, вместо того чтобы сделать их похожими, словно задалась целью создать их во всех отношениях совершенно отличными друг от друга. И все же в них было что-то общее.
Они любили, держась под руку, прогуливаться по аллеям сада: Огюстэн — голубоглазый, с золотистой шевелюрой, стройный и гибкий, и Альфред — темноволосый, с резко очерченным профилем, крепко сложенный. Они никогда и ни в чем не бывали согласны друг с другом, спорили по всякому поводу, но и не скучали вдвоем, словно контраст связывал их.
Энрик, старший сын Альфреда, был красивый черноглазый мальчик, полный огня и жизни. Он был очарован своей маленькой кузиной.
У Евы был любимый маленький, белый как снег пони, обладавший удивительно мягкой рысью и кротким нравом.
Однажды Том подвел пони к заднему крыльцу как раз в тот момент, когда туда подошел мальчик-мулат лет тринадцати, ведя под уздцы невысокую вороную арабскую лошадку, которую, не страшась расходов, выписали для Энрика.
Энрик был горд своим новым приобретением. Принимая из рук юного грума поводья, он внимательно оглядел лошадь, и лицо его потемнело от гнева.
— Что это, Додо, ленивый щенок?! — закричал он. — Ты опять не вычистил сегодня утром мою лошадь?
— Простите, мастер… — робко начал Додо. — Конь, верно, сейчас запылился…
— Молчать, наглая тварь! — крикнул Энрик, замахиваясь хлыстом. — Как ты смеешь раскрывать рот!
Грум был красивый мулат одного роста с Энриком. Вьющиеся волосы обрамляли высокий и благородный лоб. Глаза его при окрике Энрика сверкнули, и румянец залил щеки.
— Мастер Энрик… — попробовал он снова заговорить.
Не дав ему возможности оправдаться, Энрик стегнул его хлыстом по лицу, затем, схватив за плечо, швырнул наземь и продолжал стегать до тех пор, пока не выбился из сил.
— Пусть это послужит тебе уроком, как отвечать, когда я с тобой разговариваю! — сказал он. — А теперь отведи лошадь обратно и хорошенько вычисти ее!
— Молодой мастер, — сдержанно произнес Том, — я знаю, что он хотел сказать вам: конь молодой, горячий, выйдя из конюшни, он вывалялся в пыли. Я сам видел, как парень утром чистил лошадь…
— Молчи и жди, пока тебя спросят!
Круто повернувшись на каблуках, он направился к Еве, которая в амазонке стояла на ступеньках веранды.
— Мне очень жаль, кузина, что из-за этого болвана тебе пришлось дожидаться. Присядь пока… он сейчас вернется. Но что с тобой, Ева? Почему ты такая невеселая?
— Как вы могли так грубо, так жестоко поступить с бедным Додо? — воскликнула девочка.
— Грубо? Жестоко? — с искренним удивлением переспросил мальчик. — Что ты хочешь этим сказать, дорогая Ева?
— Я не желаю, чтобы вы называли меня «дорогая Ева»!
— Дорогая сестрица, ты, право, не знаешь Додо! С ним иначе никак не справиться. Он вечно лжет и обманывает! Его нужно обрывать на первом же слове и не позволять даже рот раскрыть! Так поступает и мой отец…
— Но дядя Том сказал, что Додо не виноват. А Том никогда не говорит неправды.
— В таком случае этот старый негр — редкое исключение среди своих сородичей. Додо лжет, едва начав говорить…
— Ты сам, обращаясь с ним таким образом, заставляешь его из страха лицемерить и лгать.
— Ева, ты так горячо заступаешься за Додо, что я, кажется, готов тебя приревновать!
— Но ведь ты избил его, а он ни в чем не был виноват!
— Ерунда! Пусть запишет в счет будущего. Следующий раз, когда он будет виновен, я не побью его! Додо всегда успеет заслужить порку. Но при тебе я больше не стану его бить, раз это тебя огорчает.
Объяснения Энрика не удовлетворили Еву. Но она поняла, что бесцельно продолжать разговор: ее кузен все равно не поймет ее чувств.
— На этот раз ты все сделал как надо, Додо, — снисходительно улыбаясь, произнес Энрик. — Подойди сюда и подержи лошадь мисс Евы, пока я подсажу ее в седло.
Додо подошел и встал около пони Евы. Лицо его выражало обиду, глаза были заплаканы.
Энрик с рыцарской любезностью подсадил Еву в седло и вложил в ее руки поводья.
Но Ева, не глядя на Энрика, склонилась к мулату.
— Ты славный мальчик, Додо, — произнесла она. — Благодарю тебя.
Пораженный ее голосом, Додо снизу вверх взглянул в это чудесное, кроткое личико. Он почувствовал, как слезы подступают к его глазам и кровь приливает к щекам.
— Сюда, Додо! — повелительно крикнул Энрик.
Додо бросился к нему и придержал лошадь, пока господин его вскакивал в седло.
— Вот тебе деньги, купи себе конфет! — Энрик бросил ему мелкую монету и, пришпорив коня, помчался вдогонку за Евой.
Оба брата Сен-Клер были свидетелями этой сцены. Грубость племянника возмутила Огюстэна, но он сдержался.
— Мне кажется, — произнес он с обычной иронией, — что перед нами яркий образец воспитания будущего республиканца!
— Энрик настоящий дьявол, когда в нем закипает кровь! — ответил Альфред.
— Ты, должно быть, считаешь это полезной школой для него? — довольно сухо спросил Огюстэн.
— Как бы я ни относился к этому, но помешать не в силах. Это не мальчишка, а ураган. Мать и я давно уже отступились от него. Но Додо — проходимец, и проучить его хлыстом только полезно.
