Оноре Бальзак - Столетний старец, или Два Беренгельда
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Рассказ Смельчака. — Жюли приходит к генералу. — Беренгельд узнает об опасности, грозящей Марианине. — Успеет ли Беренгельд прийти на помощь?Пока Марианина бежала навстречу смерти, генерал с нетерпением ожидал возвращения своего верного денщика. Каждый раз, когда стук тяжелого молотка в ворота особняка возвещал о прибытии посетителя, генерал вздрагивал и бросался к окну; убедившись, что это не Смельчак, он в раздражении падал в кресло.
Было девять часов вечера, когда наконец генерал услышал тяжелые шаги старого солдата. Он бросился открывать дверь и тотчас же принялся тормошить гренадера, отнюдь не расположенного к подобной спешке и даже задержавшегося в гостиной, чтобы вытряхнуть в камин свою трубку.
— Ну же, Смельчак!.. Скорей, говори!..
— Вы же знаете, генерал, как я вас уважаю, вот я и решил погасить…
— Пустяки! Кури сколько угодно, только рассказывай скорей! Удалось ли тебе что-нибудь узнать?
Смельчак недовольно пробурчал: «Кажется, у генерала не все дома! Неужели он и вправду считает, что я стану Пускать дым в лицо своему командиру?»
Он положил трубку и, подкручивая усы, направился за Беренгельдом.
— Садись, Смельчак! Рассказывай!..
— Ни за что не сяду, генерал, это так же невозможно, как и раскурить трубку!.. — И упрямец Смельчак остался стоять.
— Давай начинай скорей! И садись… (Смельчак возмущенно взмахнул руками) или не садись, словом, делай, что хочешь, но довольно лишних слов, расскажи мне, что тебе удалось узнать?
— Генерал, согласно приказу я отправился в Люксембургский квартал, где и обыскал все закоулки и расспросил всех кумушек, не видел ли кто-нибудь нашего старика; уж внешность его я расписал — будьте спокойны, но никто не мог мне толком ничего сказать… Вот тут-то я резко изменил тактику: я превратился в часового и занял свой пост неподалеку от Обсерватории.
Вчера, ближе к вечеру я наконец увидел, как старик выполз из своей норы; я последовал за ним до самого Люксембургского сада. Вот тут-то, заметив, как почтенные горожане указывают на него пальцами и перешептываются друг с другом, я, не забыв выставить на всеобщее обозрение свои награды, чтобы меня случайно не приняли за полицейскую ищейку, принялся расспрашивать всех и каждого. Вот тут-то мне и попался тот старый пень, что сообщил мне кое-какие сведения о нашем голубчике. Похоже, что этот старикан здесь всего недели две, во всяком случае, раньше в квартале его никто не видел; да, несколько дней назад некая юная особа встретилась с ним в большой аллее Люксембургского сада, где моя старая калоша ее и заметила. Я попытался узнать имя юной особы, но… увы, он мог только описать ее.
Девушка эта бледная, высокая, худая, печальная, глаза ее блестят, словно новенькие серебряные монетки, лоб высокий и белый, волосы черные, словно начищенный патронташ. Иногда она выводит на прогулку старого отца… Так вот, юная особа, по словам моего старого хрыча, несчастна, и, судя по всему, у нее глубокая сердечная рана.
Описание Смельчака столь живо напомнило генералу Марианину, что он, забывшись, погрузился в дорогие его сердцу воспоминания. Заметив, что генерал больше не слушает его, старый гренадер, будто по команде, замолчал.
— Ты говорил, Смельчак, что она страдает от неразделенной любви?.. Продолжай!
— Тогда, генерал, я предложил своему старикашке отправиться вместе со мной промочить глотку, но тот решительно отказался; вот тут-то я развернулся и зашагал на свой пост.
— Какой еще пост?
— В маленький кабачок, откуда видно все, что происходит на улице, где расположен вход в сад нашего Вечновечного. Однако и местечко же он выбрал! Я не нашел там ничего, кроме полуразвалившейся хижины, готовой рухнуть от первого же ружейного выстрела, и груды развалин каких-то старых укреплений.
Вот тут-то я вернулся на свой пост и просидел на нем до темноты; завидев что старик возвращается в свою крепость, я, как лазутчик, последовал за ним, лавируя среди камней, колючих кустов и деревьев. Наша улитка вернулась в свою раковину, я пополз за ней… И тут, генерал, начинается магия: гнездо было пусто; я старательно обшарил домишко, но все напрасно: в его ветхих стенах гулял ветер, но никакого старика и в помине не было. И все-таки, генерал, даю слово сержанта и гренадера, я видел, как он туда входил!
— Живо, Смельчак, моих лошадей, едем в этот дом…
— Минутку, генерал! У меня есть еще кое-что… Сегодня утром, возвращаясь домой, в предместье Сен-Жак, я встретил своего старого товарища.
Вот тут-то мы решили возобновить знакомство и в честь этого зашли в кабачок пропустить по стаканчику; только мы устроились за столиком, как хозяйка заведения неожиданно воскликнула: «Смотрите, да вот же она, эта девица!..»
Тотчас же она вместе с дочерью выскочила на улицу; вскоре обе вернулись со словами: «Подумать только, она идет туда совсем одна…»
Вот тут-то я спросил:
— Что там стряслось, мамаша?
— О! — отвечала она. — Это та самая юная особа, хотя, конечно, ей уже минуло все тридцать, о которой пошли весьма странные слухи. Недавно ночью она вернулась к себе домой в полном беспамятстве… Господин Флеро, писарь полицейского комиссара, под большим секретом поведал моей дочери, что эта девица ходит на свидания к старику, похожему на выходца с того света, за которым давно наблюдает полиция. Рассказ его удивил весь квартал, ведь с тех пор, как они здесь поселились, она вела себя вполне порядочно, и вот на тебе…
Вот тут-то, генерал, я попросил показать мне дом этого писаря, и, вооруженный рекомендацией мадемуазель Памелы Балише, дочери толстой хозяйки кабачка, я отправился к нему. Надо сказать, мне пришлось прождать его до самого вечера, пока он не вернулся. После моей внушительной вступительной речи и позвякивания казной, — сказал Смельчак, руками делая движения, будто отсчитывает монеты, — писарь шепотом сообщил, что интересующая меня девушка проживает на улице Сен-Жак, № 309, а отец ее — бывший заговорщик, вынужденный во время правления «маленького капрала» бежать из страны.
— Смельчак, это она! Великий Боже!.. Это он!..
— Что вы сказали, генерал?
— Марианина, Верино!..
Генерал Беренгельд в ужасе вскочил с места.
— Нет, нет, генерал, его фамилия Мастерс, а девушку зовут Эуфразия; это не они. Вот тут-то я и отправился домой.
Генерал впал в задумчивость и после долгого молчания воскликнул:
— Не имеет значения, Смельчак, поспешим; мы должны спасти эту невинную жертву.
— Какую жертву, генерал?
— Иди, Смельчак, беги, скажи, чтобы закладывали черных коней, бери свою саблю…
Как только Смельчак вышел, в дверь трижды тихо постучал привратник; генерал, в волнении расхаживавший по комнате, открыл ему.
— Господин граф, какая-то девушка непременно хочет говорить с вами.
Решив, что это Марианина, Беренгельд сбивает с ног привратника и бросается вон из комнаты… Вихрем проносится он по дому, бегом сбегает по лестнице, и вот он уже у двери. Он видит Жюли, но не узнает ее… Убедившись в своей ошибке, генерал смертельно бледнеет, молча разворачивается и уходит. Жюли бежит за ним.
— Сударь, я пришла к вам по поручению своей хозяйки; ей осталось жить совсем недолго, и если вы не поможете ей… Господин Верино…
Едва прозвучало имя Верино, как Беренгельд обернулся, взглянул на горничную и воскликнул: — Так это вы, Жюли!.. — Взору же генерала уже виделась Марианина! Сколько радости было в этих простых словах! — Где Марианина? Где она?.. Говорите!
— Увы, господин граф, ей очень плохо, у меня для вас письмо от нее, она просила его передать только в том случае, если она не вернется сегодня вечером, но я не стала ждать… мне кажется…
— Давай скорее!.. — И генерал выхватывает у нее из рук письмо Верино. Распечатав его и узнав почерк своего старого друга, он протягивает руку и выхватывает у Жюли письмо Марианины, которое горничная попыталась удержать.
Письмо Марианины БеренгельдуПрощай, Туллиус, я любила тебя до последнего вздоха, последние слова мои и мой последний взор обращены к тебе! Теперь я могу тебе это сказать… О, если бы я могла увидеть тебя, прижаться к твоей груди и там уснуть навеки, доказав тебе, что клятвы мои не были пустыми словами, я была бы счастлива. Но судьба решила иначе. Я пишу эти строки, вкладывая в них всю свою душу, всю свою любовь: читая их, ты легко сможешь себе представить, как Марианина ловит твой взор, чтобы навечно запечатлеть его в своем сердце. Тешу себя надеждой, что еще не раз ты перечтешь это завещание любви и та, кто написала его, будет вечно жить в памяти твоего сердца. С радостью уношу я эту мысль с собой в могилу, она согревает меня в эти последние часы… Я скоро умру, Туллиус, тайный голос твердит мне об этом. Прощай.
