Чжоу Ли-бо - Ураган
— Только что пол подмела. Нечего тут вам бегать. Пусть сама приходит. Уж я с ней поговорю.
Рябая Крошка, опасаясь, что Дасаоцза выведет и ее на чистую воду, отказала Сяо Ду в помощи. Тому ничего не оставалось делать, как отправиться с жалобой к Чжан Фу-ину.
Председатель заявил, что укрывательства преступников он в своей деревне не потерпит, и через старосту группы пригрозил Дасаоцзе, что пришлет милиционеров арестовать беглянку.
Тогда жена Бай Юй-шаня выбежала из своего дома и подняла крик на всю деревню:
— Никому Лю Гуй-лань не выдам! Пусть только попробуют сунуться, если духу хватит. Я с ним расправлюсь как следует! Пусть ваш собачий председатель не думает, что залез на высокую сопку и его не достанешь. Я его подлые дела наперечет знаю.
Когда Чжан Фу-ину доложили о таком неслыханном оскорблении, он вышел из себя и приказал милиционерам арестовать Дасаоцзу.
— Погоди! — остановил его Ли Гуй-юн. — Из этого может нехорошее дело получиться. Она — жена военного. Из района поступит запрос, а то и приедет кто-нибудь. Начнется дознание — и, чего доброго, еще нам с тобой попадет.
— Как же, по-твоему, быть? — задумался Чжан Фу-ин.
— Не будем впутываться в такое дело. Или ты не знаешь Дасаоцзу? Это же сущая дьяволица, и лучше не дразнить ее.
— Верно. Провались они все пропадом! — согласился председатель, радуясь, что у него такой дальновидный советчик.
Сяо Ду кинулся к своему богатому родственнику.
Добряк Ду был занят чтением газеты. Он часто доставал теперь «Дунбэйжибао» и тщательно изучал политику коммунистической партии и военное положение в Китае. Когда расстроенный Сяо Ду ворвался к нему в комнату, помещик читал статью о зимних успехах Народно-освободительной армии, о разгроме и уничтожении дивизий Чан Кай-ши. Он снял очки, невозмутимо выслушал захлебывавшегося от возмущения родственника и горестно вздохнул:
— Подождем… посмотрим…
Лю Гуй-лань так и осталась жить под охраной «дьяволицы».
Прошел месяц. Сяо Ду уже ничего не предпринимал, чтобы вернуть сбежавшую сноху. Десятилетний муж Лю Гуй-лань прибегал несколько раз, плакал и просил ее не уходить из дому. Вскоре в деревню вернулся Сяо Сян. Дасаоцза и Лю Гуй-лань вышли из своего убежища и теперь всюду появлялись вместе.
Когда группа Го Цюань-хая подошла к усадьбе Добряка Ду, ворота оказались крепко запертыми. Возчик Сунь, ехавший на санях позади всех, спрыгнул, первым подбежал к воротам и кнутовищем принялся стучать.
— Кто там? — раздался встревоженный голос.
— Родственники приехали. Отворяй живей! — хрипловатым басом ответил старик Сунь и, наклонившись к Го Цюань-хаю, шепнул:
— Это жена Добряка Ду.
Когда засов щелкнул и ворота заскрипели, старик быстро отбежал прочь и встал позади всех. Ему больше, чем кому-либо другому, были знакомы клыки двух помещичьих собак. Одно воспоминание о них приводило возчика в трепет.
Ворота распахнулись, и два свирепых пса вырвались на улицу. Один сразу же кинулся на Го Цюань-хая, а другой, обежав толпу, подкрался к возчику и грозно зарычал. Старик побледнел и отскочил к саням.
— Ты не смей! Ты не смей! На место! — прерывающимся от испуга голосом закричал Сунь и погрозил собаке кнутом. Но она уже сама оставила его в покое и налетела на У Цзя-фу.
Старик с облегчением вздохнул, вытер рукавом вспотевший лоб и, все еще дрожа от страха, пробормотал:
— Посмел бы ты только подойти ко мне, я бы тебе показал… Я бы тебя одним пинком уложил…
Пес вцепился мальчику в ногу и разорвал ему штаны. Люди камнями и палками загнали собак во двор.
— Скорей убейте их! — кричал возчик. — Никому проходу не дают.
Люди приволокли визжащих собак в конюшню и повесили их на столбе. И только после этого возбуждение несколько улеглось, точно повешены были не собаки, а сам помещик Ду со своей толстой женой.
Го Цюань-хай вошел в помещичий дом и раскурил у топившейся печи свою трубочку. С видом хозяина он оглядел просторную кухню, усмехнулся чему-то и снова вышел.
Дасаоцза и Лю Гуй-лань уже согнали всех женщин семьи помещика на кан в восточной половине дома. Женщины сидели, поджав под себя ноги, и испуганно следили за людьми, которые распоряжались в их доме, как в своем. Когда кто-нибудь на них поглядывал, они опускали головы и украдкой улыбались.
Комната быстро наполнилась любопытными.
— Расступитесь! Идет наш бог богатства! — крикнул из соседней комнаты У Цзя-фу.
Все оглянулись и увидели Добряка Ду. На нем был зимний старый халат, из дыр которого клочьями лезла грязная вата. На голове была надета рваная шапка. Помещик выглядел непомерно толстым. У Цзя-фу сразу сообразил, в чем тут дело, и со смехом рванул веревку, которой помещик был подпоясан. Халат распахнулся, и под ним оказалась новая шуба на лисьем меху, крытая черным узорчатым шелком. Помещик виновато опустил голову, и шляпа скатилась ему на нос. У Цзя-фу подпрыгнул и сорвал ее.
— Говори, куда спрятал свои богатства? — зашумели люди.
Ду поднял голову и, поведя заплывшими глазками, постарался изобразить на лице одну из своих самых добродушных улыбок, которые многих подкупали.
— Ведь у меня уже дважды конфисковали имущество. Посудите сами: что могло остаться?
Вперед протиснулся старик Сунь:
— Не прикидывайся бедняком! У тебя в нашей деревне и в других местах больше тысячи шанов земли. На деньги, которые собираешь за один год, можно отлить золотого Будду.
— Помилосердствуйте, братья! В самом деле ничего нет… Ведь я, памятуя о смирении верующего буддиста, своими руками все роздал крестьянам. Разве это не заслуга? У нашего народного государства и славной Восьмой армии такие зоркие глаза, что от них ничто не скроется. Да и стал бы я скрывать, если всем своим сердцем приветствую переворот. Я так люблю обездоленных, что жизнью готов пожертвовать, чтобы они познали великое счастье.
Из глаз его полились обильные слезы. Некоторые, особенно женщины, были искренне тронуты этими слезами. Иные до того растрогались, что были готовы оставить Добряка Ду в покое, и потихоньку стали подвигаться к двери.
Их удержал вошедший в этот момент Го Цюань-хай. Засунув за пояс трубку, он вскочил на кан и крикнул:
— Товарищи! Чего это вы размякли? Да разве можно верить словам помещика?! Они люди ученые: говорить красно и притворяться большие мастера. Глядите, как нюни распустил! А прежде, когда у нас, бедняков, рекой лились слезы, он что-то не плакал. Я вам расскажу один случай: когда Хань Лао-лю приказал в снежную метель выкинуть за ворота моего умирающего отца, так этот Добряк не только слезинки не пролил, а еще посоветовал злодею Ханю поскорее покончить с моим стариком.
— И вправду разжалобил нас, дураков! Как ему можно верить? Такой же злодей, как и другие! — воскликнула Дасаоцза.
— Верно, дочка! — поддержал ее старик Тянь. — Надо ему отомстить за отца нашего председателя Го!
— Постой, старина Тянь! — прервал Го Цюань-хай. — Дело не только в моем отце. Это я так, для примера сказал. Дело в том, что помещик Ду многим людям зло причинил. Он только и думал, как бы нам навредить!
— Я вам, бестолковые, всегда объяснял… — вмешался возчик Сунь, — что все помещики — гады. А помещик Ду (это очень правильно сказал председатель Го!) есть наш общий враг. Я у него служил, день и ночь возил для него лес с сопки. Как-то раз только что уснул после тяжелой работы, а этот самый Добряк пришел ко мне и говорит: «Вставай, лошадей поить пора». Я тогда угнетенный человек был. Встал, конечно, а все-таки, как он смел меня, сонного, поднимать? Это, по-вашему, разве не экс… как ее… не эксплуатацией стариков называется? Вот какой он есть этот Добряк Ду!
— Я слыхала от товарища Бай Юй-шаня, — заговорила Дасаоцза (с тех пор как Бай Юй-шань стал лицом официальным, она уже не называла его больше мужем или «хозяином»), — что Ду только лицом святоша, а в сердце у него такая же пакость, какая была и у Хань Лао-лю. Как-то раз Бай Юй-шань пошел к нему занять денег, а он под восемь процентов и то не дал… Тогда Бай Юй-шань…
— Ладно, Дасаоцза… — остановил ее Го Цюань-хай. — О дурных делах помещиков долго рассказывать. Мы сейчас не судить его пришли, а за имуществом, которое он награбил да еще и припрятал. Ты не бойся, Добряк, — обратился он к помещику, — мы тебе ничего не сделаем. Ты только скажи, куда спрятал ценности!
— Помещики — такая сволочь, что если их не бить, все равно ничего тебе не скажут, — возмутился милиционер и принялся засучивать рукава. — Давайте-ка отдубасим его как следует.
Го Цюань-хай схватил его за руку:
— Ты что? Бить не смей! Коммунистическая партия запрещает всякое самоуправство. Ду Шань-фа, ты должен добровольно сказать нам: где спрятал ценности?
