Франц Кафка - Замок
К. узнал затем от Ольги, что приходили к нему: это был один из помощников, который искал его по поручению Фриды. Ольга решила защитить К. от помощника; если К. захочет впоследствии признаться Фриде, что посетил их, он сможет это сделать, но это не должно было открыться через помощника. К. одобрил это. Однако от предложения Ольги провести у них ночь и подождать Барнабаса он отказался; вообще говоря, он, возможно, и принял бы его, ведь была уже глубокая ночь, и ему казалось, что, хочет он того или нет, он теперь уже так связан с этой семьей, что здесь для него — может быть, неудобное по другим причинам, но, учитывая эту связь, — самое естественное место для ночлега во всей деревне, и все же он отказался от предложения: приход помощника испугал его, ему было непонятно, каким образом Фрида, которая ведь знала его волю, и помощники, которые научились его бояться, снова так сошлись, что Фрида не побоялась послать за ним одного из помощников, кстати — только одного, в то время как второй, очевидно, остался при ней. Он спросил Ольгу, есть ли у нее кнут; кнута у нее не было, но был хороший ивовый прут, К. его взял; потом он спросил, есть ли в доме какой-нибудь другой выход, такой выход был — через двор, но для того, чтобы попасть на улицу, нужно было еще перелезть через забор соседского сада и пройти сквозь этот сад. Так К. и намерен был сделать. Пока Ольга вела его через двор к забору, К. постарался быстро рассеять ее тревоги; он заявил, что за ее маленькие уловки в рассказе он совсем на нее не сердится, а напротив, очень даже ее понимает, поблагодарил за доверие к нему, которое она выказала своим рассказом, и поручил ей сразу же, как только вернется Барнабас, послать его в школу, даже если еще будет ночь. Хотя послания Барнабаса — не единственная его надежда (иначе его дело было бы плохо), но отказываться от них он ни в коем случае не намерен, он намерен за них держаться и не забывать при этом Ольгу, потому что для него очень важна, чуть ли не важнее этих посланий, сама Ольга, ее храбрость, ее осмотрительность, ее ум, ее самопожертвование во имя семьи. Если бы он должен был выбирать между Ольгой и Амалией, ему не пришлось бы долго раздумывать. И уже запрыгивая на забор соседского сада, он еще успел сердечно пожать ей руку.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Выбравшись на улицу, он вверху, поодаль, разглядел, насколько позволяла хмурая ночь, помощника, который все еще ходил взад-вперед перед домом Барнабаса; иногда помощник останавливался и пытался через занавешенное окно посветить в комнату. К. окликнул его, тот без видимого испуга прекратил свое разнюхивание и направился к К.
— Кого ты ищешь? — спросил К. и проверил на колене гибкость ивового прута.
— Тебя, — ответил помощник, подходя.
— А кто ты, собственно? — спросил вдруг К., так как это, кажется, был не помощник.
Он выглядел старше, утомленнее, морщинистей, но круглей лицом, и походка его была совсем не похожа на юркую, словно намагниченную походку помощников, она была медленной, немного хромающей, лениво-расслабленной.
— Ты меня не узнаешь? — спросил человек. — Иеремия, твой старый помощник.
— Так, — сказал К. и снова слегка выставил ивовый прут, который уже было спрятал за спину. — Но ты выглядишь совсем иначе.
— Это потому, что я один, — сказал Иеремия. — Когда я один, тогда и веселой юности больше нет.
— А где же Артур? — спросил К.
— Артур? — переспросил Иеремия. — Этот славный малыш? Он бросил службу. Но ты тоже был немного груб и суров с нами. Его нежная душа не выдержала. Он возвратился в Замок и подает жалобу на тебя.
— А ты? — спросил К.
— Я мог остаться, — сказал Иеремия, — Артур подает жалобу и за меня.
— На что же вы жалуетесь? — спросил К.
— На то, — ответил Иеремия, — что ты шуток не понимаешь. Что мы такого сделали? Немного пошутили, немного посмеялись, немного твою невесту подразнили. Но все, кстати, согласно заданию. Когда Галатер посылал нас к тебе…
— Галатер? — спросил К.
— Да, Галатер, — сказал Иеремия. — Он тогда как раз замещал Кламма. Когда он посылал нас к тебе, он сказал (я это точно запомнил, потому что мы же из этого исходили): «Вы отправляетесь туда как помощники землемера». Мы сказали: «Но мы ничего не понимаем в этой работе». А он нам: «Это не самое важное, если потребуется, он вам объяснит. Самое важное — чтобы вы его немного развеселили. Как мне сообщают, он все воспринимает слишком серьезно. Он сейчас пришел в деревню, и это для него сразу же — большое событие, в то время как в действительности это вообще ничто. Это вы должны объяснить ему».
— И что же, — спросил. К., — Галатер был прав, и вы выполнили задание?
— Этого я не знаю, — ответил Иеремия. — За такое короткое время это было, наверное, и невозможно. Я знаю только то, что ты был очень груб, и на это мы жалуемся. Я не понимаю, как ты — ведь ты тоже всего лишь служащий, и даже не служащий Замка — не можешь понять, что такая служба — это тяжелая работа и что очень некрасиво — так нарочно, почти по-детски затруднять работнику его работу, как ты это делал. С какой беспощадностью ты оставил нас замерзать у решетки! — а как ты Артура, человека, который по нескольку дней переживает каждое сердитое слово, чуть не пришиб кулаком на матраце, или как ты за мной сегодня гонялся по всей деревне по сугробам, — что я потом час в себя приходил после этой травли. Я ведь уже не молод!
— Дорогой Иеремия, — сказал К., — во всем этом ты прав, только тебе бы следовало изложить это Галатеру. Он послал вас, потому что сам так захотел, я вас у него не выпрашивал. И поскольку я не просил вас, то вполне мог отправить вас обратно и, между прочим, с удовольствием сделал бы это мирно, а не силой, но вы, очевидно, хотели, чтобы все произошло именно так. Кстати, почему ты сразу, когда вы ко мне пришли, не говорил так же прямо, как теперь?
— Потому что был на службе, — сказал Иеремия, — это же само собой понятно.
— А теперь ты уже не на службе? — спросил К.
— Теперь уже нет, — ответил Иеремия, — Артур в Замке от этой службы отказался, или, по крайней мере, там идет разбирательство, которое должно окончательно освободить нас от нее.
— Однако ты все еще ищешь меня так, словно ты на службе, — заметил К.
— Нет, — сказал Иеремия, — я ищу тебя, только чтобы успокоить Фриду. Потому что, когда ты ради Барнабасовых девочек ее бросил, она была очень несчастна — не столько из-за потери, сколько из-за твоего предательства; правда, она уже давно видела, что к этому идет, и уже много из-за этого выстрадала. Я просто еще раз подошел к окну школы посмотреть, не образумился ли ты наконец. Но тебя там не было, только Фрида сидела на скамье в классе и плакала. Тогда я, следовательно, пошел к ней, и мы соединились. И вообще, все уже устроено. Я теперь коридорный в господском трактире, по крайней мере до тех пор, пока в Замке не рассмотрят мое дело, а Фрида снова в пивной. Так для Фриды лучше. Не было ей никакого смысла становиться твоей женой. Даже ту жертву, которую она собиралась тебе принести, ты не сумел оценить. Сейчас, правда, эта добрая душа еще временами сомневается, не получилось ли с тобой несправедливо: что, может быть, ты все-таки не был у этих Барнабасовых, и хотя, естественно, никакого даже сомнения не могло быть насчет того, где ты, я все-таки пошел установить это раз и навсегда, потому что после всех волнений Фрида в конце концов заслужила право спокойно спать — и я, разумеется, тоже. Так что я, следовательно, пошел и не только нашел тебя, но, кроме того, еще убедился, что эти девочки бегают за тобой как на веревочке. Особенно эта черная тебя защищала, прямо дикая кошка. Ну, у каждого свой вкус. Но во всяком случае, обход через соседский сад можно было не делать: я эту дорогу знаю.
Итак, это все-таки произошло: это можно было предвидеть, но нельзя было предотвратить. Фрида ушла от него. Ну это не окончательно, не должно быть, так плохо это не будет. Фриду можно будет отобрать обратно, она легко поддается чужому влиянию, даже влиянию этих помощников, которые считают положение Фриды аналогичным своему, и раз они теперь уходят, то и ее потащили за собой; К. надо будет только появиться перед ней, напомнить ей все, что говорит в его пользу, — и, полная раскаяния, она снова будет его, в особенности если ему как-нибудь удастся оправдать визит к этим девицам успехом, которого он достиг у них. Но несмотря на эти рассуждения, которыми он пытался успокоить себя в отношении Фриды, К. не успокаивался. Еще недавно в разговоре с Ольгой он хвастался Фридой и называл ее своей единственной опорой, — что ж, опора оказалась не самой прочной; чтобы отнять Фриду у К., не понадобилось даже вмешательства кого-то могущественного, хватило и этого не очень аппетитного помощника, этого тела, которое иногда производило такое впечатление, словно оно не совсем живое.
