Эмиль Золя - Западня
— Понятно, вы нас не стесните, — сказала наконец Жервеза. — Ничего, как-нибудь устроимся…
— Нет, нет, спасибо, — повторял Лантье. — Вы слишком любезны, это было бы просто нахальством с моей стороны.
Но тут Купо рассердился. Долго он еще будет кочевряжиться? Говорят же ему, что это от души! Он окажет им услугу, ясно? И кровельщик гаркнул:
— Этьен! Этьен!
Мальчик дремал, облокотясь на стол. Он испуганно поднял голову.
— Послушай, скажи ему, что ты этого хочешь… Да, да, вот этому господину… Ну скажи громко: «Я хочу!»
— Я хочу, — пролепетал Этьен сонным голосом.
Все засмеялись. Тут Лантье снова принял степенный вид. Он перегнулся через стол и, пожимая руку Купо, проникновенно сказал:
— Я согласен… раз дело идет о дружеской услуге с обеих сторон. Соглашаюсь ради ребенка.
На другой день, как только домовладелец Мареско зашел к Бошам в привратницкую, Жервеза заговорила с ним о переделках в прачечной. Сначала он забеспокоился, рассердился и отказал, словно его просили снести целое крыло дома. Затем, после тщательного осмотра квартиры, когда Мареско, подняв голову, убедился, что верхние этажи от этого не пострадают, он дал разрешение, но при условии, что не будет нести никаких расходов; и супругам Купо пришлось подписать бумагу, в которой они обязались по истечении срока найма оставить квартиру в прежнем виде. В тот же день кровельщик привел с собой товарища — каменщика, плотника и маляра, обещавших обтяпать это дело вечерком, сразу же после работы: надо же удружить приятелю. Новая дверь и ремонт комнаты обошлись, однако, франков в сто, не считая вина, которым вспрыснули начало работы. Купо сказал товарищам, что рассчитается с ними немного погодя, как только получит деньги от своего квартиранта. Затем речь зашла об обстановке. Жервеза оставила в комнате шкаф мамаши Купо да принесла еще из своей спальни стол и два стула; и все же ей пришлось купить тумбочку и кровать со всеми постельными принадлежностями — это обошлось в сто тридцать франков с рассрочкой по десяти франков в месяц: если первое время квартирная плата Лантье и будет уходить на погашение долга, то потом они получат немалый доход.
Переезд Лантье состоялся в начале июня. Накануне Купо предложил приятелю вместе сходить за его сундуком, чтобы сэкономить тридцать су на извозчика. Но тот смутился и сказал, что сундук у него слишком тяжелый; казалось, он до последней минуты хочет скрыть, где живет. Лантье явился днем, часа в три. Купо не было дома. Жервеза, стоявшая на пороге прачечной, побледнела, узнав знакомый сундук. Да, это был их старый сундук, тот самый, с которым они приехали из Плассана в Париж, но только ободранный, поломанный, стянутый веревками. И вот теперь сундук вернулся обратно, как она это часто видела во сне; быть может, его даже привез тот самый фиакр, на котором укатила когда-то с Лантье эта шлюха полировщица. Между тем Бош помог Лантье внести багаж. Взволнованная Жервеза молча последовала за ними. Когда мужчины поставили сундук посреди комнаты, она сказала, чтобы скрыть замешательство:
— Ну вот и делу конец!
Затем, видя, что Лантье возится с сундуком и не обращает на нее никакого внимания, она справилась с собой и спросила:
— Не выпьете ли винца, господин Бош?
И молодая женщина принесла бутылку со стаканами. Как раз в эту минуту по тротуару в полной форме проходил Пуассон. Она кивнула ему с улыбкой, прищурив глаза. Полицейский понял, в чем дело. Когда он находился при исполнении служебных обязанностей и кто-нибудь из жителей квартала подмигивал ему, это значило, что его приглашают промочить горло. И он часами прогуливался перед прачечной, ожидая, не подаст ли Жервеза условного знака. Затем он пробирался с черного хода и опрокидывал стаканчик, но так, чтобы с улицы этого никто не видел.
— А, это вы, Баденге! — приветствовал его шляпник.
Он прозвал полицейского Баденге [2] в насмешку над императором. Пуассон принимал это шутливое прозвище со своим обычным непроницаемым видом, и даже нельзя было понять, обижен он в глубине души или польщен. Впрочем, Лантье и Пуассон были добрыми приятелями, несмотря на различие политических убеждений.
— А вы знаете, что император служил в Лондоне полицейским? — спросил в свою очередь Бош. — И подбирал пьяных баб на улице, честное слово!
Жервеза тем временем наполнила три стакана. Сама она не хотела пить: сердце у нее было не на месте. Но она не уходила, наблюдая, как Лантье развязывает последний узел, — она сгорала от желания узнать, что у него там, в сундуке. Ей вспоминалась, что с краю должна лежать куча носков, две грязные рубашки и старая шляпа. Неужели она вновь увидит знакомые вещи — эти отрепья прошлого? Прежде чем открыть сундук, Лантье поднял стакан и чокнулся:
— За ваше здоровье!
— За ваше, — разом ответили Бош и Пуассон.
Прачка снова наполнила стаканы. Мужчины вытерли губы рукой. Наконец Лантье открыл сундук. В нем были напиханы вперемешку газеты, книги, поношенная одежда, небрежно скомканное белье. Лантье принялся вытаскивать вещи: кастрюлю, пару ботинок, бюст Ледрю-Роллена с отбитым носом, вышитую рубашку, рабочие штаны. Склонившись над сундуком, Жервеза чувствовала, что от всех этих вещей несет табаком, запахом нечистоплотного мужчины, который заботится только о внешнем лоске. Нет, старой шляпы в левом углу уже не было. Там лежала незнакомая ей подушечка для булавок, очевидно, подарок какой-нибудь женщины. Тогда Жервеза успокоилась; она вглядывалась в предметы, которые он вынимал один за другим, и с легкой грустью старалась припомнить, были ли они еще при ней или появились при других женщинах.
— А что вы на это скажете, Баденге? — спросил шляпник.
И он сунул под нос Пуассону изданную в Брюсселе книжонку с гравюрами: «Любовные похождения Наполеона III». Среди прочих игривых историй там рассказывалось, как император соблазнил тринадцатилетнюю дочку повара; на картинке был изображен Наполеон III с голыми икрами и с лентой Почетного легиона вместо всякой одежды; он преследовал девочку, пытавшуюся ускользнуть от его похотливых объятий.
— Вот это ловко! — воскликнул Бош, пяля глаза на картинку, которая тешила его тайное сластолюбие. — Так-то оно и случается!
Пуассон был потрясен, уничтожен; он не находил ни слова в защиту императора. Раз уж написано в книге, значит, все правильно. И так как насмешник Лантье продолжал совать ему под нос картинку, он крикнул, разводя руками:
— Что ж тут такого? Мало ли что в жизни бывает!
Лантье ничего не нашелся ответить и молча стал раскладывать в шкафу книги по газеты; он казался крайне раздосадованным, что над столом нет книжной полки, и Жервеза обещала достать ему полочку. Лантье привез кое-какие книги: «Историю десятилетия» Луи Блана — без первого тома, которого, впрочем, и раньше у него не было, — «Жирондистов» Ламартина, выпусками по два су, «Парижские тайны» и «Вечного Жида» Эжена Сю, и еще массу философских и политических брошюрок, случайно купленных у торговцев всяким хламом. Но особенно дорожил Лантье своей коллекцией газет и смотрел на нее с любовью и почтением. Он собирал ее в течение многих лет. Когда ему случалось прочитать в кафе какую-нибудь занозистую статью, соответствовавшую его взглядам, он покупал и сохранял газету, в которой она была напечатана. Таким образом, у него накопилось множество самых разнообразных газет, которые были свалены в кучу без всякой системы. Вытащив газеты из глубины сундука, он ласково похлопал по ним рукой и сказал приятелям:
Вот поглядите! Никто, кроме меня, не может похвалиться такой знатной затеей. Вы и представить себе не можете, сколько здесь всего понаписано! Если бы провести в жизнь хоть половину этих идей, общество сразу очистилось бы от всякой мрази. Да, ваш император кубарем слетел бы с трона вместе со своими прихлебателями…
Но тут его прервал полицейский, рыжие усы и эспаньолка которого взъерошились на землистом лице:
— Ну, а как с армией? Что вы с ней намерены делать?
Лантье вскипел, он стал кричать, стуча кулаком по пачке газет:
— Я требую уничтожения милитаризма, я стою за братство народов!.. Я требую отмены привилегий, титулов, монополий!.. Я требую справедливой платы за труд, участия в прибылях, торжества пролетариата!.. И всех свобод, слышите? Всех без исключения!.. А также права на развод!
— Да, да, и права на развод для поддержания нравственности, — поддакнул Бош.
Пуассон принял величественный вид. Он возразил:
— А если я не желаю ваших свобод? Свободен я в этом или нет?
— Не желаете… не желаете… — бормотал Лантье, задыхаясь от ярости. — Нет, вы не свободны! Если вы не желаете свобод, вам место в Кайенне, да, в Кайенне, вместе с вашим императором и всей его грязной шайкой.
