Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году
Он вышел и вскоре вернулся, держа в руке развернутое письмо, скрепленное печатью и подписью короля.
— Вот грамота, в силу которой вы обязаны повиноваться мне, — сказал он. — Этот документ дает мне право управлять от имени короля Бретанью, Нормандией, провинциями Мэн и Анжу и устанавливать заслуги офицеров, отличившихся в королевских армиях.
Все сборище радостно всколыхнулось. Шуаны подошли к маркизу и почтительно его обступили. Все взгляды были прикованы к подписи короля. Молодой вождь стоял перед камином; вдруг он повернулся, бросил грамоту в огонь, и она сгорела в мгновение ока.
— Отныне я хочу командовать только теми, кто видит в короле — короля, а не добычу их алчности, — воскликнул юноша. — Вы свободны, господа! Можете меня покинуть.
Госпожа дю Га, аббат Гюден, майор Бриго, шевалье дю Висар, барон дю Геник и граф де Бован восторженно крикнули: «Да здравствует король!» Остальные вожаки секунду колебались, подхватить ли им этот возглас, но благородный поступок маркиза увлек их, все стали просить, чтобы он все забыл, заверяя, что и без королевской грамоты он по-прежнему будет их вождем.
— Идемте танцевать, — громко сказал граф де Бован, — и будь что будет! В конце концов, — весело добавил он, — лучше, друзья мои, просить господа бога, чем его святых! Давайте сначала сражаться, а там увидим.
— А! Вот это правильно. Прошу прощенья, барон, — тихо сказал Бриго, обращаясь к верному дю Генику, — я никогда не видел, чтобы с утра требовали плату за поденщину.
Все разошлись по гостиным, где уже собирались приглашенные. Маркиз тщетно пытался прогнать выражение печали, омрачавшее его лицо; ясно было видно, как тяжело подействовала эта сцена на человека, чья преданность еще сочеталась с прекрасными иллюзиями юности. И всем вожакам стало стыдно.
Пьянящая радость охватила это сборище, состоявшее из рьяных приверженцев роялистской партии: в глуши мятежной провинции они никогда не могли правильно судить о событиях революции и, естественно, принимали за действительность совершенно беспочвенные надежды. Смелые военные операции, начатые Монтораном, его имя, его состояние, его способности подняли во всех дух и вызвали политическое опьянение, самое опасное из всех видов опьянения, ибо охладить его могут только потоки крови, почти всегда проливаемой напрасно. Для всех собравшихся тут людей революция была лишь кратковременной смутой во французском королевстве, где, как им казалось, ничто не изменилось. Этот сельский край все еще принадлежал дому Бурбонов: роялисты так полновластно царили в нем, что Гош четыре года назад добился тут не столько мира, сколько перемирия. Дворяне весьма легкомысленно судили о республиканцах; Бонапарт был для них кем-то вроде Марсо[32], но более удачливым, чем этот его предшественник. Итак, женщины очень весело готовились танцевать. Лишь несколько главарей, которым уже приходилось драться с синими, сознавали, насколько положение серьезно; но, зная, что говорить о первом консуле, о его могуществе — бесполезно, ибо отсталые соотечественники их не поймут, они беседовали меж собой, равнодушно посматривая на женщин, которые в отместку вовсе не глядели на них и разбирали друг друга по косточкам. Г-жа дю Га, приняв на себя роль хозяйки дома, старалась успокоить нетерпение танцорок, обращаясь к каждой из них с обычными любезностями. Уже слышались визгливые звуки настраиваемых скрипок. Вдруг г-жа дю Га заметила маркиза, лицо его все еще хранило печальное выражение. Она быстро подошла к нему и сказала:
— Смею надеяться, что вас удручает не та весьма обычная сцена, которая произошла у вас с нашими грубиянами?
Она не получила ответа, маркиз был поглощен своими мыслями и как будто все еще слышал пророческий голос Мари, ее доводы, когда она среди этих самых вожаков в Виветьере убеждала его оставить борьбу королей против народа. Но слишком высока была душа у этого молодого человека, слишком много было в нем гордости и, может быть, убежденности, чтобы бросить начатое дело, и в эту минуту он решил мужественно его продолжать, невзирая на препятствия. Он гордо поднял голову и лишь тогда понял, что говорила ему г-жа дю Га.
— Вы, конечно, мыслями в Фужере? — сказала она с горечью, видя, что напрасны ее попытки развлечь маркиза. — Ах, сударь, я готова отдать всю свою кровь, лишь бы эта женщина принадлежала вам, лишь бы видеть, что вы счастливы с нею.
— Зачем же вы стреляли в нее?
— Хотела, чтобы она умерла или была в ваших объятиях. Да, сударь, я могла любить маркиза де Монторана, ибо видела в нем героя. Но теперь у меня осталось к нему лишь чувство горестной дружбы: я вижу, что его разлучило со славой непостоянное сердце какой-то оперной плясуньи.
— Что касается любви, — иронически сказал маркиз, — то вы неверно судите обо мне. Если бы я любил эту девицу, сударыня, я бы меньше желал ее... И если бы не вы, я, пожалуй, больше и не думал бы о ней.
— Вот она! — внезапно сказала г-жа дю Га.
Маркиз мгновенно обернулся, и от этой стремительности несчастной женщине стало мучительно больно; но яркий свет свечей позволял хорошо различить малейшие перемены в выражении лица человека, так страстно любимого ею, и, когда Монторан повернул голову, улыбаясь этой женской хитрости, в душе г-жи дю Га пробудился проблеск надежды на возврат счастья.
— Над чем вы смеетесь? — спросил граф де Бован.
— Над лопнувшим мыльным пузырем, — весело ответила г-жа дю Га. — Маркиз, если верить его словам, удивляется теперь, как могло его сердце хоть одно мгновение биться ради девки, которая называла себя мадмуазель де Верней. Помните ее?
— Ради девки?.. — с упреком повторил граф. — Сударыня, я — виновник зла и должен его исправить: даю вам честное слово, что эта девушка действительно дочь герцога де Верней.
— Граф! — воскликнул маркиз сразу изменившимся голосом. — Какому же вашему честному слову верить — тому, что вы дали в Виветьере, или сегодня, в Сен-Джемсе?
Громкий голос доложил о мадмуазель де Верней. Граф де Бован бросился к двери, предложил руку красавице незнакомке, с величайшей почтительностью провел ее через толпу любопытных и представил маркизу и г-же дю Га.
— Верить только тому, что сказано сегодня, — ответил он ошеломленному Монторану.
Госпожа дю Га побледнела, увидев ненавистную ей девушку. С минуту мадмуазель де Верней стояла неподвижно и гордым взором обводила залу, отыскивая гостей, бывших в Виветьере. Она дождалась вынужденного поклона соперницы, ответила легким покровительственным кивком, не взглянув на маркиза, дозволила де Бовану отвести ее на почетное место и усадить рядом с г-жой дю Га, которая, следуя женскому инстинкту, не выказала ни малейшей обиды и тотчас же приняла веселый, дружелюбный вид. Необычайный наряд и красота мадмуазель де Верней вызвали в зале шепот. Когда маркиз и г-жа дю Га посмотрели на участников сборища в Виветьере, они заметили, что поза каждого их них выражала почтение, казалось, непритворное, и, видимо, все старались придумать способ войти в милость к молодой парижанке, которую они еще недавно так унизили. Итак, враги встретились!
— Но ведь это колдовство, мадмуазель! В целом мире только вы можете так изумлять людей! Как? Вы приехали сюда совсем одна? — говорила г-жа дю Га.
— Совсем одна, — подтвердила мадмуазель де Верней. — Сегодня вечером, сударыня, вы можете убить только одну меня.
— Будьте снисходительны! — продолжала г-жа дю Га. — Я не могу выразить, как мне приятно снова увидеть вас! Право! Меня все время мучило воспоминание о моей вине перед вами, и я искала случая загладить ее.
— Мне легко простить вам, сударыня, все, в чем вы виноваты передо мною, но смерть синих, убитых вами, терзает мне сердце. Пожалуй, я могла бы еще посетовать на вашу резкую манеру вести корреспонденцию... Но я все вам прощаю в благодарность за услугу, которую вы мне оказали.
Госпожа дю Га утратила самообладание: прекрасная соперница пожимала ей руку, улыбаясь с оскорбительной любезностью. Маркиз стоял неподвижно, но в эту минуту он крепко схватил за руку графа де Бована.
— Вы недостойно обманули меня, — сказал он, — и даже бросили тень на мое честное имя. Я не какой-нибудь Жеронт[33] из комедии. Или вы, или я должны поплатиться за это жизнью.
— Маркиз, — высокомерно ответил де Бован, — я готов дать вам все объяснения, какие вы пожелаете.
И они направились в соседнюю комнату. Даже лица, наименее посвященные в тайну этой сцены, начинали понимать ее значение, и, когда скрипка заиграла ритурнель танца, никто не тронулся с места.
— Мадмуазель, какую же услугу я имела честь оказать вам? Услугу, столь важную, чтобы заслужить... — сказала г-жа дю Га и с каким-то бешенством сжала губы.
— А разве не вы, сударыня, сделали для меня ясным истинный характер маркиза де Монторана? Как равнодушно этот ужасный человек отдал меня на гибель!.. Я охотно уступаю его вам.
