Элизабет Гаскелл - Север и Юг
— Да, да. Каждый сам за себя. У вас — плохая погода или плохие времена, у меня — хорошие. Когда торговля плохая, вы, жители Милтона, начинаете тревожиться о здоровье и чаще думать о смерти.
— Только не я, доктор. Я сделан из железа. Даже известие о том, что я не смогу выплатить долг, не изменит частоту моего пульса. Эта забастовка, которая затронула меня больше, чем любого другого в Милтоне, — больше, чем Хэмпера, — никогда не лишит меня аппетита. Ищите пациента где-нибудь еще, доктор.
— Между прочим, вы рекомендовали мне хорошую пациентку. Бедная женщина! Я полагаю, что миссис Хейл — той даме из Крэмптона, вы знаете — осталось недолго жить. У меня никогда не было надежды, что лечение поможет, я уже говорил вам. Но я навестил ее сегодня и думаю, что ей стало хуже.
Мистер Торнтон молчал. На мгновение пульс, которым он так недавно хвастался, подвел его.
— Я могу что-нибудь сделать, доктор? — спросил он изменившимся голосом. — Вы знаете… они ведь не богаты. Ей требуются какие-нибудь удобства или деликатесы?
— Нет, — ответил доктор, покачав головой. — Правда, она все время просит фруктов. У нее не спадает жар. Груша-скороспелка отлично подошла бы, ее полно на рынке.
— Вы, конечно, скажете мне, если я что-то смогу сделать, — ответил мистер Торнтон. — Я полагаюсь на вас.
— О! Не бойтесь! Я не буду беречь ваш кошелек. Я знаю, насколько он глубок. Если бы вы так же могли предоставить мне полную свободу в отношении всех моих пациентов и выполнении всех их желаний…
Обычно у мистера Торнтона не было склонности к щедрости или филантропии. Не многие поверили бы в то, что он способен на сильные чувства. Но, едва расставшись с доктором, он зашел в первый же фруктовый магазин в Милтоне и выбрал гроздь фиолетового винограда с самыми крупными ягодами, самые спелые персики, самые свежие виноградные листья. Продавец уложил фрукты в корзину и спросил:
— Куда нам отправить их, сэр?
Ответа не последовало.
— На фабрику Мальборо, я полагаю, сэр?
— Нет! — ответил мистер Торнтон. — Дайте мне корзину. Я сам отнесу ее.
Ему пришлось пройти через самую оживленную часть города, где было много женских магазинов. Многие молодые дамы, знакомые с ним, оборачивались ему вслед, удивляясь, что он сам несет свою ношу, как простой носильщик или посыльный.
Он думал: «Меня не испугает этот поступок, как пугали мысли о ней. Я просто хочу принести фрукты бедной матери — это мое право. Она никогда не будет презирать меня за поступки, которые мне приятны. Забавно, в самом деле, если я испугаюсь надменной красавицы и не смогу проявить доброту к человеку, который мне нравится. Я сделаю это ради мистера Хейла. Я сделаю это, не считаясь с ней».
Мистер Торнтон шел необычно быстро и скоро оказался в Крэмптоне. Он поднялся по лестнице через две ступеньки и прошел в гостиную прежде, чем Диксон успела доложить о его приходе. Его лицо раскраснелось, а взгляд выражал искреннюю озабоченность. Миссис Хейл лежала на диване, страдая от лихорадки. Мистер Хейл читал вслух. Маргарет шила на низеньком стульчике возле матери. При этой встрече ее сердце затрепетало, а его — нет. Он едва обратил на нее внимание, едва заметил мистера Хейла. Он подошел с корзиной прямо к миссис Хейл и сказал тем мягким и нежным голосом, который звучит так трогательно, когда им говорит сильный и здоровый человек, обращаясь к немощному больному:
— Я встретил доктора Дональдсона, мэм, и он сказал, что фрукты полезны вам. Я взял на себя смелость… большую смелость принести вам то, что показалось мне прекрасным.
Миссис Хейл была очень удивлена, очень растрогана и вся дрожала. Мистер Хейл в нескольких словах выразил глубокую благодарность.
— Принеси тарелку, Маргарет, корзину… что-нибудь.
Маргарет встала у стола, боясь пошевелиться или промолвить хоть слово и тем самым выдать перед мистером Торнтоном свое присутствие в комнате. Она полагала, что они оба при встрече будут чувствовать себя неловко. И надеялась, что, поскольку она сначала сидела на низком стульчике, а теперь стоит за спиной отца, мистер Торнтон в спешке мог ее не заметить. Как будто все это время он не знал о ее присутствии, хотя и не взглянул на нее ни разу?!
— Я должен идти, — сказал он. — Я не могу остаться. Надеюсь, вы простите мне мою смелость, мои грубые манеры, боюсь, слишком грубые. Но в следующий раз я буду более воспитанным. Вы позволите мне снова принести вам фрукты, если увижу что-то замечательное? Всего хорошего, мистер Хейл. До свидания, мэм.
Он ушел. Ни одного слова он не сказал Маргарет, ни разу не посмотрел на нее. Она поверила в то, что он не заметил ее. Она вышла за тарелкой в молчании, а затем выложила фрукты, нежно касаясь их кончиками тонких пальцев. С его стороны было любезно принести их, несмотря на то что произошло вчера.
— О, они просто восхитительные! — слабым голосом сказала миссис Хейл. — Как любезно с его стороны подумать обо мне! Маргарет, дорогая, попробуй этот виноград! Разве не мило с его стороны?
— Да! — тихо ответила Маргарет.
— Маргарет! — капризно сказала миссис Хейл. — Тебе не нравится все, что делает мистер Торнтон. Я никогда не видела такого предубеждения.
Мистер Хейл очистил персик для жены и, разрезая его на маленькие кусочки, сказал:
— Если бы у меня были какие-то предубеждения, то такой щедрый подарок развеял бы их. Я не пробовал таких фруктов даже в Хэмпшире, с тех пор как был мальчиком. А для мальчиков, я полагаю, все фрукты хороши. Я помню, с каким удовольствием я ел терновые ягоды и дикие яблоки. Ты помнишь матовые кусты смородины, Маргарет, на углу у западной стены в саду?
Разве она могла забыть? Разве она не помнит каждое пятно на старой каменной стене, серо-желтый лишайник, что разметил ее, как карту, маленькую герань, что выросла в расщелине? Она была потрясена событиями последних двух дней. Вся ее жизнь сейчас была испытанием силы духа, и почему-то эти небрежные слова отца, оживившие воспоминания о солнечном прошлом, заставили ее вздрогнуть и уронить шитье на пол. Маргарет поспешно вышла из комнаты и ушла в свою маленькую комнатку. Она едва сдержала душившие ее рыдания, заметив Диксон, которая стояла возле комода и, очевидно, что-то там искала.
— Господи, мисс! Как вы меня напугали! Миссис не стало хуже, правда? Что-нибудь случилось?
— Нет, ничего. Как же я глупа, Диксон, принеси мне стакан воды. Что ты ищешь? Я храню свои муслиновые платья в этом ящике.
Диксон ничего не ответила, а продолжала искать. Запах лаванды распространился по комнате.
Наконец Диксон нашла то, что хотела. Маргарет так и не увидела, что это было. Диксон повернулась к ней и сказала:
— Мне не хочется говорить вам то, что я хотела сказать, с вас и так достаточно переживаний, и я знаю, вы будете беспокоиться. Мне хотелось утаить это от вас до ночи, может быть, или до лучших времен.
— Что случилось? Прошу, расскажи мне, Диксон, немедленно.
— Та девушка, которую вы навещали… Хиггинс, я имею в виду.
— Ну?
— Она умерла этим утром, и ее сестра здесь, пришла со странной просьбой. Кажется, та девушка, что умерла, хотела быть похороненной в чем-то из ваших вещей. И ее сестра пришла попросить об этом. Я пришла поискать ночной чепчик, который было бы не жалко отдать.
— О, позволь мне поискать, — заливаясь слезами, ответила Маргарет. — Бедная Бесси! Я не думала, что больше не увижу ее.
— Ну и еще кое-что. Эта девушка внизу хотела, чтобы я спросила вас, не захотите ли вы повидать ее.
— Но она мертва! — бледнея, сказала Маргарет. — Я никогда не видела мертвых. Нет! Я не смогу.
— Я бы никогда вас не спросила, если бы вы не вошли. Я сказала ей, что вы не пойдете.
— Я спущусь и поговорю с ней, — сказала Маргарет, боясь, как бы грубые манеры Диксон не обидели бедную девушку.
Поэтому, прихватив чепчик, она прошла на кухню. Лицо Мэри распухло от слез, и она снова заплакала, увидев Маргарет.
— О мэм, она любила вас, она любила вас в самом деле! — И продолжительное время Маргарет не могла добиться от нее ничего другого.
Наконец ее сочувствие и ворчание Диксон заставили Мэри все рассказать. Николас Хиггинс ушел из дому утром, оставив Бесси в том же состоянии, что и прежде. Но через час ей стало хуже. Какая-то соседка прибежала туда, где работала Мэри. Они не знали, где найти отца. Мэри пришла домой за несколько минут до смерти сестры.
— День или два назад она настаивала, чтобы ее похоронили в чем-то вашем. Она никогда не уставала говорить с вами. Она обычно говорила, что вы — самое прекрасное создание, которое ей доводилось видеть. Она искренне вас любила, ее последние слова были: «Передай ей мой нежный поклон и не позволяй отцу пить». Вы пойдете и повидаете ее, мэм. Она бы посчитала это большой любезностью, я знаю.
