Сиро Алегрия - Золотая змея. Голодные собаки
Все пошли спать. Гости растянулись на галерее, у двери, прибавив к своим скудным одеялам те, что принесла Хуана.
Но никто не мог уснуть. Часы шли, а они лежали без сна, прислушиваясь к вою собак и ветра.
XII. «ПРЕСВЯТАЯ БОГОРОДИЦА, СПАСИ НАС!»
Там, на небесах, живут святые! Все они, мужчины и женщины, творят чудеса в вышине, на небе, от которого теперь столько горя. И каждый святой приспособлен к какому-то делу. А на земле стоят их статуи, чтобы святых можно было о чем-нибудь попросить.
Святой Исидор ведает урожаем, а про дожди ему и не говорите: в этом деле — по крайней мере, у нас — знает толк богоматерь Кармильская. От молнии да грома бережет святая Варвара. Когда гремит гром, к ней взывают так:
Пресвятая Варвара,
упаси от грозы и пожара.
Святой Христофор — покровитель путников, а святой Николай — мореплавателей. Его особенно почитают плотовщики на Мараньоне. Святая Рита — защитница слабых, а в помощь ей дан апостол Фаддей. Святой Каетан смотрит, чтоб в семье были хлеб и деньги. Все они так, каждый — свое. Мы оставили напоследок святого Антония, великого чудотворца, самого доброго, простого и терпеливого из всех святых. Он и пропажу найдет, и работу подыщет, и сосватает; от болезни исцелит и спасет от бедности и от супружеской измены. Да и надо ему немного: небольшую свечечку и несколько молитв. А вдобавок, если он не выполнит просьбы, потерпевший может его заставить, и он все сделает. Некоторые его бьют. Тот, кто злее, — ставит вверх ногами. Иные тыкают носом в мочу. Иные забирают красивую мантию, если она у него есть. Так и наказывают, пока не совершит чуда. А не совершит — бывает, и голову снимут. Это и случилось с тем святым Антонием, которого носил в сумке погонщик мулов, дед Симона Роблеса. Однажды, в бескрайней пуне Кальякуяна, он потерял табун — ни много ни мало в тридцать голов — и три дня искал. На четвертый день в совершенном отчаянии вытащил погонщик святого Антония, положил на землю и одним ударом мачете отрубил ему голову. Но никогда не спеши кощунствовать! Поднявшись на холм, он увидел вдалеке стадо, и погонял его человек, сидевший верхом, без седла, на одном из мулов. Они быстро приближались, это были его мулы. Все целы и невредимы, все до одного. А того человека и след простыл. Тут погонщик все понял. Поставил он святого на ноги, приспособил к шее голову — она сидела как-то боком — и бросился перед ним на колени, плачет, молит о прощении. С того дня он сделался куда набожней. Голову он, конечно, приделал, а набожность его передалась детям, и статуя стояла теперь у Симона на самодельной полке, в углу. Этот святой с приклеенной головою помогал лучше всех других.
Но засухой святой Антоний не ведает. Нужно просить хозяйку дождей, богоматерь Кармильскую, которую особенно почитают в маленькой церкви Саукопампы.
И вот Симон Роблес вместе с другими крестьянами и со своей семьей пошел туда. Эта богоматерь была покровительницей округа, и каждый год в ее честь устраивали крёстный ход; выносили ее и во время засухи, и тогда она нагоняла тучи. Сколько раз бывало! На памяти Симона — а ведь он был уже стар — только один страшный голод случился, да и то давно, когда Симон еще сам пас овец.
Ночью служили молебен. Горели желтым огнем свечи на алтаре, и громко вопили молящиеся: «Пресвятая богородица, спаси нас!», а черная толпа теснилась в маленькой церкви, и пахло сальными свечами и шерстью, и глаза с мольбой устремлялись на статую; а потом люди улеглись спать тут же, в храме, в ближних хижинах или под открытым небом, и видели землю во сне.
Наутро начался крестный ход. В небе, покрытом прозрачными облачками, сверкало солнце. Индейцы и чоло шли отовсюду, извилистыми тропами спускались по кручам и склонам, спешили на площадь селения. Одежды были пестрые, праздничные, а на душе лежал камень. Дин-дон, дин-дон… — звонил колокол, созывая христиан. Наконец из церкви вынесли богоматерь, белолицую и румяную, в лиловом атласном платье, усыпанном блестками. Все хотели нести носилки. Величавая и статная богоматерь смотрела большими глазами в печальную даль, где серели гибнущие посевы. Индейцы и чоло теснились вокруг носилок или плелись позади длинной вереницей. Целая река голов, гладких и лохматых. Смуглые, угрюмые, набожные лица. Черные накидки, фиолетовые пончо, шляпы с разноцветными лентами. Красные, желтые, зеленые юбки, черные и серые штаны. В одной руке восковая чадящая свеча, побледневшая в солнечном свете, в другой — белая или желтая шляпа. Все читали молитвы, то и дело кто-нибудь кричал: «Пресвятая богородица, спаси нас!» Процессия минула переулок, двинулась дальше проселочной дорогой, взошла на холм и остановилась у огромного каменного креста. Люди опустились на колени. «Пресвятая богородица, спаси нас! Пошли нам дождь, пошли нам дождь!» Возвращались они медленно, очень медленно. Шествие замыкала целая армия собак, среди которых был и Косматый. Псы глядели равнодушно. Медленный шаг утомлял их, да и голод не располагал к веселью. Где-то среди толпы шли Тимотео с Хасинтой. Эх, кабы не такое время! Тимотео вонзил бы свой плуг в землю по самую рукоятку и сказал бы красавице: «Еда у нас будет. Пойдем со мной».
Он взял бы ее в жены. А теперь это невозможно. К тому же он редко ее видит. Старый Маше ушел с семьей к ольховой роще, построил там хижину и вспахал наудачу сухую землю. Ах, если бы сейчас пошел дождь! «Пресвятая богородица, спаси нас!» И Тимотео хотел засеять участок. «…спаси нас!»
В деревню вернулись поздно вечером.
Симон Роблес шел домой и обнадеженный и грустный. Раньше пресвятая дева всегда приносила радость. Просить у нее было почти нечего, и на ее праздниках всегда вдоволь ели, пили и плясали. Симон любил поиграть и на свирели, и на барабане, и без устали танцевал, когда другой музыкант сменял его. Любил он и рассказать о необыкновенном происшествии, случившемся на празднике в селении Пальяр. Дело было вот как. Жители этого местечка всякий год носили почитаемую там богоматерь на вершину ближнего крутого холма. Статуя была очень большая и тяжелая, тяжелы были и носилки, так что тащить их узкой, каменистой дорогой было нелегко. Носильщики выбивались из сил и обливались потом, но чего не сделаешь во славу богоматери! Позади носилок шли певцы и плясуны и вместе с другими пели:
Все это заслужила
пречистая Мария.
И большего достойна
спасительница мира.
Дорога змеилась вдоль скал и была так извилиста, что шедшие в конце процессии часто теряли носилки из виду; однако все усердно подпевали, понимая, как тяжело нести статую. Вдруг один из носильщиков поскользнулся, остальные растерялись на мгновение, носилки ударились о выступ скалы, ремни лопнули, и богоматерь полетела вниз по круче, подскакивая на уступах, меж тем как певцы тянули свое:
Все это заслужила
пречистая Мария.
И большего достойна
спасительница мира.
Пока им растолковали, что петь уже не нужно, несчастная богоматерь успела разлететься на куски.
Но в этот раз Симон даже и не помыслил рассказать свою историю. Губы его не услаждала ни шутка, ни праздничная чича, и молитва была пресна или скорее горька, как страсти господни. И все-таки он верил, что будет дождь, и это его ободряло. Велики чудеса богородицы!
Жена и дети молча шли за ним. Косматый ковылял рядом, глядя в землю. От сухого и пыльного ветра то и дело перехватывало дыхание. Далеко, над южными вершинами, плыла по небу большая черная туча.
«Пресвятая богородица, спаси нас!»
XIII. ГОЛОС И ПОВАДКИ ЗАСУХИ
— Нет дождя, — говорили земледельцы на десятый день после крестного хода.
Посевы уже погибли, но люди все ждали дождя. Поля ведь можно снова засеять. Семена еще могут взойти, особенно — если их орошает надежда.
И однажды ночью случилось чудо. Все услышали долгожданный шум дождя. Вода лилась долго, щедро, и от земли шел живительный запах. Настало утро, а благодатный дождь все еще падал на поля. И люди вновь запрягли волов, схватили плуги, взбороздили землю и бросили в нее семена. Сердце — как земля: оно легко оживает.
Опять зазеленели всходы, казалось, они рады появиться там, где их так ждут. Дождь лил не переставая много дней. Все шло хорошо. Велики чудеса богородицы!
Но страдания, голод и смерть посылает само небо. Тучи снова исчезли, земля высохла, и все живое стало гибнуть.
Потекли томительные дни ожидания. Однажды вечером Симон Роблес пошел на скотный двор и долго смотрел на овец. В прошлом году их и резали, и продавали — думали, не скоро придется их снова трогать. И вот теперь осталось меньше пятидесяти пар, а дожди кончились.
Неужели суждено всех зарезать? Неужели не будет и шерсти для одежды? Симону стало жаль овец; они тихо лежали на земле и ведать не ведали о своей участи. Потом он пошел на псарню и посидел с собаками. Они отощали от голода и все же, завидев хозяина, приветливо замахали хвостами. Ванка ощенилась еще два раза, но всех щенков утопили. Бедная Ванка! Что ж, иначе нельзя.
