Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 8. Личные воспоминания о Жанне дАрк. Том Сойер – сыщик
Тут старика прервали: гонец от короля принес Жанне записку, которую я ей прочел; там говорилось, что король подумал и посоветовался со своими военачальниками и просит ее остаться во главе армии и взять назад свое прошение об отставке. Не может ли она немедленно прийти на военный совет? И тотчас же в ночной тиши раздались слова команды и треск барабана — это шли ее телохранители.
На лице ее выразилось глубокое огорчение, но только на миг — потом это выражение исчезло. Исчезла девочка, тоскующая о родном доме, и перед нами снова была Жанна д'Арк, главнокомандующий армией, готовая выполнять свой долг.
Глава XXXVIII
КОРОЛЬ КОМАНДУЕТ: «ВПЕРЕД!»
В качестве пажа и секретаря я последовал за Жанной на военный совет. Она вошла туда с видом оскорбленной богини. Куда девалась простодушная девочка, которая только что радовалась ленте и хохотала до упаду над злоключениями старого простака, наскочившего на похоронную процессию верхом на быке, искусанном пчелами? Вы не нашли бы в ней и следа этой девочки. Она подошла прямо к столу, за которым заседал совет, и остановилась. Она обвела всех глазами; и одних ее взгляд зажигал, как факел, других словно клеймил раскаленным железом. Она знала, куда направить удар. Указав кивком головы на полководцев, она сказала:
— С вами мне не о чем толковать. Не вы потребовали созвать совет. Обернувшись к королевским приближенным, она продолжала: — Вот с кем придется говорить. Военный совет! Просто диву даешься: перед нами один путь, и только один, а вы созываете совет! Военный совет нужен, чтобы выбрать одно из нескольких решений. А к чему он, когда перед нами только один путь? Вот, скажем, человек в лодке, а родные его — в воде; так что ж, он будет собирать совет из приятелей и спрашивать, как лучше поступить? Военный совет! Боже ты мой! А что на нем решать?
Она перевела глаза на Ла Тремуйля и молча мерила его взглядом; волнение среди присутствующих возрастало, и сердца бились все сильней. Жанна сказала раздельно и твердо:
— Каждый здравый умом человек, — если он служит королю от чистого сердца, а не напоказ, — знает, что для нас возможно только одно — идти на Париж!
Ла Гир одобрительно стукнул кулаком по столу. Ла Тремуйль побелел от гнева, но сдержался и промолчал. Ленивая кровь короля зажглась, глаза его сверкнули: — в нем все же где-то таилась воинская отвага, и смелая речь всегда находила в нем отклик. Жанна подождала, не станет ли первый министр защищать свои позиции, но он был мудр и опытен и не склонен тратить попусту силы, выгребая против течения. Он лучше подождет: король всегда выслушает его наедине.
Слово взял набожный лис — канцлер Франции. Потирая мягкие руки и вкрадчиво улыбаясь, он сказал Жанне:
— Прилично ли будет, ваша светлость, выступить столь внезапно, не дождавшись ответа от герцога Бургундского? Вам, быть может, неизвестно, что мы ведем с герцогом переговоры и надеемся договориться о двухнедельном перемирии. А он может обязаться сдать Париж без единого выстрела и даже без утомительного похода.
Жанна обернулась к нему и сказала серьезно:
— Здесь не исповедальня, господин канцлер. Вам не было надобности обнаруживать перед всеми свой позор.
Канцлер покраснел и сказал:
— Позор? Что же тут позорного?
Жанна проговорила ровно и бесстрастно:
— Я вам отвечу, и на это не придется тратить много слов. Я знала об этой жалкой комедии, господин канцлер, хотя ее и думали утаить от меня. Что ж, пожалуй это даже служит к чести ее сочинителей — то, что они хотели держать ее в тайне. Ведь ее можно выразить двумя словами.
Канцлер сказал с иронией:
— Вот как? Осмелюсь спросить вашу светлость, какими именно?
— Трусость и измена!
Теперь уже все полководцы разом стукнули по столу, а глаза короля снова весело сверкнули. Канцлер вскочил и обратился к королю:
— Я прошу вашей защиты, сир!
Но король отмахнулся от него и сказал:
— Спокойствие! С ней следовало посоветоваться заранее, раз дело касается не только политики, но и войны. Так пусть она выскажется хотя бы теперь.
Канцлер сел, дрожа от негодования, и сказал Жанне:
— Из сострадания к вам я готов считать, что вы не знаете, кто предложил эти переговоры, которые вы осудили в столь резких выражениях.
— Приберегите сострадание до другого случая, господин канцлер, сказала Жанна все так же спокойно. — Когда затевается что-нибудь противное интересам и чести Франции, каждый знает, кто тут двое главных…
— Сир, это клевета!..
— Нет, не клевета, господин канцлер, — сказала Жанна невозмутимо, это — обвинение. Я предъявляю его первому министру короля и канцлеру.
Тут они вскочили оба, требуя, чтобы король запретил Жанне подобную откровенность; но он и не подумал запрещать. Советы бывали обычно стоячей водой, а сейчас дух его отведал вина и нашел его вкус отличным. Он сказал:
— Сядьте и наберитесь терпения. Что позволено одной стороне, надо позволить и другой; этого требует справедливость. Вы-то разве щадите ее? Когда вы говорите о ней, вы не скупитесь на бранные клички и гнусные обвинения. — И он добавил с озорным огоньком в глазах: — Если это считать оскорблениями, то и вы оскорбляли ее; только она говорит вам обидные вещи в глаза, а вы — за ее спиной.
Он остался явно доволен своим метким ударом, от которого оба виновника съежились. Ла Гир громко хохотал, остальные воины тихонько посмеивались. Жанна продолжала спокойно:
— Все эти промедления мешали нам с самого начала. Все советы, советы да советы, когда нужно не совещаться, а драться! Мы взяли Орлеан восьмого мая и могли бы в каких-нибудь три дня очистить всю округу, и не понадобилось бы проливать кровь при Патэ. Мы могли бы быть в Реймсе шесть недель тому назад, а сейчас были бы уже в Париже и через полгода выпроводили бы из Франции последних англичан. А мы после Орлеана, вместо того чтобы нанести следующий удар, повернули и ушли из-под города. А зачем? Затем, видите ли, чтобы совещаться, а на самом деле для того, чтобы Бедфорд успел послать Тальботу подкрепления. Он так и сделал, и нам пришлось драться при Патэ. А после Патэ опять начались совещания, и опять мы теряли драгоценное время. О король мой, позвольте мне убедить вас! — Теперь она говорила с жаром. — Сейчас нам снова представляется удобный случай. Если мы немедля ударим на врага, нас ждет удача. Велите мне идти на Париж. Через двадцать дней он будет ваш, а через полгода вся Франция будет ваша! Дела всего на полгода, а если мы упустим время, нам не наверстать его и за двадцать лет. Прикажите, милостивый король, скажите одно только слово!..
— Помилуйте! — прервал ее канцлер, заметив на лице короля опасное воодушевление. — Идти на Париж? Вы, как видно, забыли, сколько на пути английских укреплений.
— Вот цена этим укреплениям! — сказала Жанна, презрительно щелкнув пальцами. — Откуда мы сейчас пришли? Из Жиена. А куда? В Реймс! Что было на пути? Сплошные английские крепости. А что с ними теперь? Они стали французскими, и притом без единого выстрела! — Полководцы начали громко выражать одобрение, и Жанна немного выждала, прежде чем продолжать. — Да, на нашем пути были сплошь английские крепости, а сейчас позади нас — сплошь французские. Что же это доказывает? На это вам и ребенок может ответить. В крепостях на пути к Парижу те же англичане, а не какие-нибудь другие. Они тоже боятся, тоже сомневаются, тоже пали духом, обессилели и ждут Божьей кары. Нам стоит только выступить, немедленно выступить, и крепости — наши, Париж — наш, Франция — наша! Повелите, о мой король, повелите вашей служанке.
— Стойте! — вскричал канцлер. — Было бы безумием так оскорбить герцога Бургундского. По договору, который мы надеемся с ним заключить…
— Ах, вы надеетесь заключить с ним договор? А сколько лет он презирал вас и глумился над вами? Разве уговорами вы его смягчили и склонили вас слушать? Нет — ударами! Ударами, которые мы ему нанесли! Других уговоров этот матерый мятежник не понимает. Что для него слова? Вы надеетесь заключить с ним договор? Чтобы он сдал вам Париж? Да ведь последний нищий в стране имеет столько же власти над Парижем, сколько он. Это он-то берется сдать вам Париж? То-то посмеялся бы Бедфорд! О, жалкие отговорки! Да тут и слепому видно, что ваши переговоры, шитые белыми нитками, и двухнедельное перемирие — все это только для того, чтобы Бедфорд успел двинуть на нас войско. Предательство, вечно предательство! Мы собираем военный совет, когда и совещаться-то не о чем! А Бедфорд небось не совещается, — он и так видит, что ему надо делать. Он знает, что сделал бы и на нашем месте. Он перевешал бы изменников и пошел на Париж! О милостивый король, пробудись! Путь открыт, Париж тебя ждет, Франция тебя призывает. Скажи только слово, и мы…
