Мигель Астуриас - Зеленый папа
— Она-то как раз и мутит воду. Арсения, жена этого Хуансоса, говорит, что наденет на себя шляпу, если потребуют, если уж необходимо будет, как в церкви, где хочешь не хочешь голову покрывать надо.
— Арсения… Вчера я встретила Пьедрасанту, кабатчика, который свою таверну за лавочку выдает… Остановил он меня и рассказал, что Лусеро болтают, будто мы подыскиваем себе благородные имена, потому как наши, мол, слишком простые, даже неприличные, и что Лусеро нам не назло такое говорят, а по глупости. Арсения, мол, кличка собаки, Гауделия — имя лошади.
— А Корона, мое-то имя, для чего же годится?
— Для головки, милая… — и обе заулыбались, довольные, — для крепкой головки. Пускай-ка попробует тебя кто-нибудь задеть: мужчинам надо иной раз дать понять, кто их коронует…
— Сейчас-то они своими землями заняты, а вот, погоди, освободятся… Мужчины есть мужчины…
В столовой шел разговор; слышались громкие возгласы, дымились сигареты «Честер». Виски пили без воды: пить «по-гринговски», с водой не годится — сколько пьешь, столько потом и льешь. Да и глупо пить разбавленный спирт, все равно что глотать бешенство вместе с сывороткой.
— Неурядица у нас с землей получается, — сказал Макарио, осунувшийся, посеревший.
— Почему неурядица? — поднял брови алькальд.
— То, что вы, дон Паскуалито, предлагаете, может вызвать беспорядки, а потом с комендантом неприятностей не оберешься, — продолжал Макарио, — он ведь нас предупреждал, чтобы все обошлось тихо-мирно.
— Я уже думал об этом и разговаривал с младшим лейтенантом, — вмешался Хуан Состенес, большеголовый и кривоногий. — Он говорит, что не видит ничего плохого в публичных торгах: кто больше даст, того и земля.
— Самое правильное, — подтвердил судья. — Кто хочет купить — приходи на распродажу и покупай. Все на равных правах.
— Не так это просто, — заметил сеньор Лисандро. Я бы советовал продавать землю частным порядком, как предлагает сеньор Бастиан. Кроме того, я хочу добавить, что моя жена считает нужным дать участок священнику: он его продаст и достроит церковь.
— Нельзя, это противозаконно, — сказал судья. Закон не разрешает употребить даже часть наследства таким образом.
— Да если еще с подарков начать, — пробасил Хуан Состенес, — вообще ничего не получится.
— Каждый волен делать со своим добром, что вздумает. Так я мыслю.
— Не спорю, Лисандро, но мы хотим, чтобы все были довольны, и к тому же речь идет не только о продаже земли, — для этого зайди к юристу, он все и обстряпает, — а о том, как бы заткнуть глотку братцам Лусеро, сделав доброе дельце…
— Помолчи, Хуан Состенес, — прервал его Макарио.
— Погоди, дай сказать. Я хочу объяснить Лисандро, что из денег, полученных за землю, мы сможем и церкви уделить…
— Мы обсуждаем… Прошу вас… прошу… Минуточку… — послышался голос алькальда, — мы обсуждаем вопрос не о дарах церкви, а о том, производить или нет публичную распродажу земель на площади, чтобы все могли принять равное участие и чтобы земля досталась тем, кто больше даст.
— Так и сделаем, и толковать больше не о чем, решил Хуан Состенес. — Все будут нами довольны, и мы вышибем у людей из памяти болтовню Лино насчет нашей охраны.
— Ладно, если надо поставить на место этих Лусеро, согласен, — сказал сеньор Бастиан. — Устроим распродажу на площади в присутствии представителя власти.
Смеркалось, а жара густела, жара вечернего неба, — влажной губки, прятавшей в желтых отблесках умирающего дня, в разлившемся по небосводу тусклом пламени массу воды, которая обрушилась наконец мутной лавиной на землю, неся прохладу. Хлынул ливень.
— То льет, то перестанет… Ох, Гауделия, мне так грудь сжимает; не знаю, как и терплю. Выносить не могу лифчика!
— Бюстгальтера, Корона, бюстгальтера… Смешное словечко. Но ведь, говорят, мы теперь должны поблагородному выражаться.
Дождь вдруг стих, и послышались голоса двух других невесток.
— Сухой ниточки на нас нету… — заверещала в дверях сеньора Арсения, супруга Хуана Состенеса, и почти в ту же секунду послышался грубый голос Игнасии, жены Лисандро:
— Как чувствуешь себя, Корона? Ну и дождичек! Насквозь промокли! А каким чудом Гауделия в этих краях оказалась?
— С мужем пришла.
— Да, да, — я его видела в столовой с алькальдом и судьей.
— А почему вы не пойдете к огню? — спросила донья Корона. — Идите, скажите прислуге, чтобы помогли вам просушить волосы, одежду… Не дай бог, схватите воспаление легких!
Гости отправились на поиски полотенец и огня, туфли тоже промокли насквозь, — а донья Гауделия заметила им вслед:
— Кумушки-то наши еще больше свихнулись, чем ихние мужья.
— И свихнулись, и от спеси надулись!
— От спеси не прибавишь в весе, Корона!
— Сумасбродки! Настоящие сумасбродки! Как только узнали, что стали богатыми, совсем сдурели и ведут себя как девчонки.
— Деньги — это истинный образ дьявола. Это сам дьявол — с хвостом, с рогами, с копытами. Он и их тоже околдовал…
— Да хранит нас господь бог, Иисус Христос и пресвятая дева Мария!
— Поглядели бы, как мои сыновья с ума сходят.
— И мои, Гауделия… А Макарио-то, мой муж, велит нам всем не по-людски разговаривать, а на крик орать.
— Чтобы, значит, подражать этим гринго, которые кричат, как зазывалы на праздниках, дерут горло, как уличные мальчишки.
— По мне, они не говорят, а лают. Какая глупость учиться лаять на старости лет!
— Эх, Корона, в проповедях говорят, что все надо испытать.
— Знаешь, Гауделия… — В дверях показался Бастиан. — Надо бы справить девятины святому Иуде Тадео.
— А я думал — другому Иуде, — загоготал Бастиан.
— Явился, горлопан! — недовольно поморщилась Гауделия. — Хотя бы уж с нами говорил по-человечески, не по-гринговски. А другому Иуде мы не молимся. Это вы ему поклоняетесь, искариоты, продающие землю… Слыханное ли дело! Продавать землю без надобности! Это все равно что продавать нашего господа бога… Унаследовали богатство несметное, а над каждой монетой трясутся. Моя бы воля была, Корона, отдала бы я землю самым бедным, пусть обрабатывают.
— Земля, — заявил Бастиан, — будет пущена с торгов на площади. И бедняки и богатые, все смогут свою цену предложить.
— Скажи прямо «богатые», Бастиан, потому что бедным или вовсе не подступиться, или столько выкладывать надо, сколько ты запросишь, не иначе.
— А где же Игнасия и Арсения? — осведомился Бастиан.
— Пришли насквозь промокшие, — сказала сеньора Корона, — и сушатся на кухне.
— Пойдем, Бастиан, — сеньора Гауделия поднялась с края постели, где сидела, — а то нас дождь захватит…
— Эх, зря я в автомобиле не приехал, — ответил тот.
Сеньора Корона закашлялась, словно чем-то поперхнулась.
— Хороша больная… А мы слыхали: рукой шевельнуть не может…
— Мы болеть не привыкли, скажи ему, Корона.
— Вот именно. Спасибо, что пришли. Мы к вам заглянем с Макарио, как только у меня с глазами получше станет.
— Заварите мальву и сделайте теплую примочку. Гной-то идет из слезного фитилька, потому и струпья на веках.
— Какая там примочка из мальвы! Не будет плакать, и все пройдет, авторитетно заявил Бастиан. Здоровье от вас самих зависит. Другие бы на вашем месте были бы счастливы с половиной того, что имеете.
— Ах, Бастиан, не в одних деньгах дело! Если бы у меня было все золото мира, а моих бедных сыновей обратили бы там, на чужбине, в евангелистов, разве могла бы я быть счастливой? Если их сделают евангелистами, протестантами или масонами, они не попадут на небо, и тогда смерть нас разлучит навеки, а у католички ведь одна надежда — попасть в рай.
— Вон вы о чем печалитесь, Корона…
— Это моя главная забота, Бастиан. Богатая ли, бедная ли, я хочу соединиться на небе со всеми своими детьми, и каждодневно молю об этом господа бога и пресвятую деву. Здесь, на земле, нам приходится разлучаться. Но на небе, где вечное блаженство, я хочу, чтобы со мной были все они, все до единого.
— А сейчас они где? Их что-то совсем не слышно.
— Английский язык учат, Гауделия. Ваши тоже небось этим же занимаются?
— Да уж конечно. Бастиан хотел, чтобы и мы подучились, но я сказала, что не подобает нам на старости лет язык по-иному подвешивать.
Выйдя в коридор, они столкнулись с Макарио. В одной руке он держал бутылку виски, в другой — поднос с рюмками.
— Уже уходите… А я несу вам кое-что крепенькое. Ну, ладно. Выпейте так, на ходу.
— Чтобы не обидеть тебя, — сказал Бастиан, — я выпью, а Гауделия спиртного в рот не берет.
— Да, ты выпей, а я пойду посмотрю, что там наши невестки делают.
— Они на кухне, — сказал Макарио. — Мы можем все пойти туда и поднести им по рюмочке… в утешение за купанье.
