Кнут Гамсун - Круг замкнулся
— Тебе нравится?
— Я очень рада.
— Твое здоровье, Лолла.
Праздник для обоих, завлекательная музыка, много света, цветы на столиках, вино.
— Тут и Гулликсен с Ольгой, — сказал он, поклонившись, — удивительное совпадение.
Лолла, задумчиво:
— Они видели, как мы сюда вошли.
— Ты думаешь? Чего ради им ходить за нами. Нет, не может быть.
Лолла позволила себя успокоить, она глядела на танцующих, пригубила вино, радовалась. Счастливый выдался вечер. Они долго пробыли в ресторане.
У стола, где сидели Гулликсены, Ольгу обступили три господина. Ольга наслаждалась, сияла, говорила без умолку. Они пили шампанское. Почему бы и нет? А вот мне, Лолле, о чем говорить? Клеменс, мой муж, молчит. Лолла охотно взяла бы гвоздику из вазочки и воткнула ему в петлицу. Но не посмела.
— Какую красивую мелодию они играют, — сказала Лолла.
— А я сижу и думаю про себя то же самое, — ответил он. Впрочем, он сказал бы так, даже если бы мелодия вовсе ему не понравилась. Очень он был учтивый.
Она:
— К сожалению, сама я играть не умею.
Он:
— Вот и я нет. Не всем же играть.
— Но ты ведь любил слушать Регину.
— Кто это тебе сказал? Уж не фру ли Гулликсен? Просто я считал, что у Регины приятный голос. Но и твой ничуть не хуже.
Уж до того он был учтивый.
Разговор зашел о прочитанных книгах, и тема эта была ему очень даже по вкусу, он сам любил говорить о книгах, и тут Лолла вполне могла высказать какую-нибудь неожиданную мысль, то ли где-то услышанную, то ли вызревшую в ее разумной голове. Она не пыталась подняться над уровнем обычного разговора, высказать бессмертные мысли, всего лишь чистосердечные, злые, быстрые и глупые слова, к которым располагало настроение. Пока Ольга не крикнула со своего места:
— Твое здоровье, Лолла!
Они выпили, но потом Лолла сказала:
— И зачем ей это понадобилось?
— Она очень импульсивная, — объяснил Клеменс.
— Но мы и без того видели, что они пьют шампанское.
— Думаешь, только ради этого?
— Ну да, они хотят доказать, что ему все нипочем, даже если у него неприятности с налогами.
Клеменс какое-то время смотрел на нее, потом улыбнулся:
— Может быть, ты и права.
Она украдкой положила свою руку на руку мужа. Это всякий раз наполняло его сладким ощущением. У него даже губы увлажнились. Не пора ли домой? Оба решили, что дольше сидеть незачем. Уже расплатившись, он напомнил, что ей бы тоже надо выпить за здоровье Ольги.
— Думаешь, надо?
— Уверен.
Вечер удался на славу, и она благодарила его за доставленную радость, была нежна, прижималась к нему и по дороге домой мечтала о любви.
Они прошли мимо фонтана, куртины, поросшей розами и другими кустами. Лолла вдруг воскликнула:
— Нет, ты только погляди!
Шмель улегся на покой в чашечке красного георгина, где уже лежал другой шмель. Они спали, зарывшись в лепестки. Какую постель они себе выбрали! И какая дивная ночь!
Клеменс тоже остановился. Зрелище было как раз для него. Он шепотом, чтобы не разбудить спящую парочку, говорил ей об этом чуде. Зря я это сказала, верно, подумала про себя Лолла, зря я это сказала.
— Ты не находишь, что уже холодно? — сказала она вслух и взяла его под руку.
— Да, конечно, извини.
Они поспешили домой и торопливо сбросили одежду. Никто не проронил ни слова.
XXIV
У Лоллы были акции «Воробья», вернее сказать, у Абеля. И поэтому ей было отнюдь не безразлично, как обстоит с ними дело. Она вложила в них изрядную сумму Абелевых денег и не желала, чтобы эта сумма уменьшилась.
Вот она и отправилась на судно узнать как и что. Дело было вечером в субботу, все разошлись по домам, она надеялась кой-кого расспросить, но ничего из этого не вышло.
Штурман Грегерсен стоял, прислонясь спиной к машинному телеграфу, и сосал пустую трубку.
Он с трудом повернул к ней свое одутловатое лицо, но не ответил.
— Я не хотела вам мешать, просто мне хотелось узнать, как вы поживаете.
— Лучше не спрашивайте, — ответил он.
Лолла увидела, что он глубоко удручен, невыносимо печальная тень самого себя, и потому не дерзнула предложить ему баночку меда, которую принесла с собой. Она прошла к официанткам, которые наводили красоту, собираясь сойти на берег, так что и здесь разговора не получилось. Девушки были убеждены, что на судно наложат арест, когда команда с него уйдет. А что на этот счет думает штурман, сказать трудно, он очень болен, ничего не ест, ни с кем не разговаривает.
До штурмана задним числом дошло, что он был нелюбезен. И когда Лолла вернулась, он на очередной ее вопрос вежливо ответил жалким тоном, что все терпимо, даже неплохо.
— Я тут вам кое-что принесла.
Он тотчас ощетинился:
— Мне? Это с чего же?
— Просто немножко меда для вашего горла.
— Ничего мне не нужно.
— А вы попробуйте, сделайте одолжение.
— Теперь это уже не только горло. Теперь у меня болит во многих местах.
— Но… но тогда и в самом деле надо что-то делать.
— Они говорят, у меня рак.
— Да-да. Давайте сядем и поговорим об этом.
— Я не могу сидеть, — сказал штурман.
— Как это?
— Я не могу ни сидеть, ни лежать, я могу только стоять — пока не упаду.
— А полоскание коньяком больше не помогает?
— Нет. Я давно уже перестал полоскать. Я только пьянел — и больше ничего.
— Выслушайте меня, штурман. Вам нужно немедля сойти на берег.
— Да, — ответил он.
— Вот и хорошо, я рада, что вы согласны…
Штурман тотчас поторопился взять свои слова обратно:
— Я согласен и не согласен. — После чего заговорил о «Воробье»: он предвидел, что Абель Бродерсен рано или поздно уйдет, и надеялся, что сам поведет «Воробья», пусть даже через полгода.
Она, в изумлении:
— Как через полгода? Разве вы уже не капитан «Воробья»?
— Через полгода, — повторил штурман, — и Фредриксен это знает.
— Ну тогда тем более вам надо поправиться.
Штурман продолжал:
— И я бы купил ваши акции.
— Да.
— У меня есть родственники, они бы мне помогли.
— Конечно, конечно, все очень хорошо.
— А тут у меня начались боли в горле, стало быть, игра проиграна.
— Погодите, я сбегаю за дрожками для вас.
— Вы? — запротестовал он. — Но я и сам могу привести дрожки. Вот только не знаю, зачем это нужно.
Когда она вернулась, штурман стоял на прежнем месте. Руку он засунул в скобу на стене и висел на руке. Он был совершенно беспомощен и предоставил энергичной даме управляться самой. Она зашла в его каюту за партикулярной курткой и шапкой, потом заставила его переодеться и спросила, не надо ли ему еще чего-нибудь. Штурман ничего не ответил.
Догадавшись, что ему больно ходить, она хотела взять его под руку, но он сердито замотал головой.
— Я и сам мог бы сходить за дрожками, — сказал он.
И они поехали. Он стоял на коленях, сидеть он уже не мог. Вот так штурман Грегерсен покинул борт «Воробья», чтобы никогда больше на него не вернуться.
И опять создалось то же положение, что и несколько месяцев назад: «Воробей» остался без капитана. Снова зашла речь о капитане Ульрике, но на кой им этот вечный капитан Ульрик и на кой им вообще капитан? Если «Воробью» запретят выход в море, так ведь и времени осталось всего ничего, и господа в дирекции единогласно решили с ним покончить. В конце концов, «Воробей» — это всего лишь ничтожный молоковоз, с его обязанностями вполне управится моторная лодка. На том и порешили.
Но вышло не по их решению: команда «Воробья» надумала сама управлять им.
Это как же так?
— Да вот так, как я говорю, — ответил Северин, после чего изложил свои соображения. Действительно, на кой им капитан? Их на борту трое бывалых моряков, ходивших по большим морям, они знают свое ремесло, они знают каждую шхеру, Алекса вдобавок научили продавать билеты, и все трое — уважаемые члены своего профсоюза, ими так долго управляли, что теперь они могут управлять сами.
Господа в дирекции призадумались. На этом каботажном суденышке, что ходило между двумя городками, недоставало не только одного матроса, чтобы было с кем перекинуться в картишки в свободное от вахты время, недоставало также штурмана и капитана. Чем это может кончиться? Впрочем, господам из директората осточертела вся эта история, и, дабы избежать лишнего шума, они уступили. Лишь Вестман, торговец колониальными товарами, кричал, что так нельзя! Но Вестман не имел права голоса.
Как же пошли дела дальше? Да превосходно. Поутру в понедельник — было ровно семь часов — «Воробей», как и положено, отвалил от пристани, и никто не заметил никакой разницы. Северин, как старший из них, был у них за шефа, и Господь невредимо провел их в этот первый рейс, и во второй, и во все последующие.
