Синклер Льюис - Том 3. Эроусмит
Он тотчас перекрыл голоса даже своих восьми дочерей речью о Домашнем Гнезде.
— Вот вам живой пример Здоровой Семьи. Взгляните, Эроусмит, на этих рослых, крепких девочек. Ни одного дня своей жизни они не болели… за редкими исключениями, и если их мать страдает мигренью, то это следует приписать пренебрежению диетой с ранних лет, ибо ее отец был, правда, церковным старостой и почтенным джентльменом старого закала, можно сказать образцом джентльмена, другом Натаниеля Магфорда, которому мы более чем всякому другому обязаны не только основанием Магфорд-колледжа, но и заветами неподкупной честности и трудолюбия, легшими в основу нашего современного процветания, но он понятия не имел о диете и санитарии, а я всегда полагал…
Гостям представили дочерей: Орхидею, Вербену, Розу, Жонкилию, Гиацинту, Нарциссу и двойняшек Акацию и Гладиолу.
Миссис Пиккербо вздохнула:
— Мне кажется, было бы слишком банально назвать их моим сокровищем — я не терплю всякие ходячие выражения, которые употребляет каждый встречный и поперечный, правда? — но наши девочки, в самом деле, сокровище для матери, и мы с доктором иногда жалеем… Понятно, раз уж мы начали давать им цветочные имена, нужно было продолжать, но если бы мы сразу сообразили тогда назвать их по драгоценным камням, подумайте, какие прелестные имена можно бы подобрать: Агата, Камея, Сардоникса, Берилла, Топаза, Аметиста, Смарагда и Хризопраза — как он, хризопраз, да? Или хризотил?.. Впрочем, люди и без того часто поздравляют нас, что мы так удачно их назвали. Знаете, девочки наши прямо знамениты: газеты постоянно помещают их фотографии, и у нас своя собственная женская бейсбольная команда семьи Пиккербо — только теперь доктору приходится играть самому, так как я немного располнела…
Дочки отличались друг от друга только возрастом. Все румяные, все белокурые, все хорошенькие, пылкие и музыкальные и не просто невинные, а кричаще целомудренные. Все восемь посещали Конгрегациональную воскресную школу и состояли либо в ХАМЖе[56], либо в герлскаутах; все они «обожали» пикники; и все, кроме пятилетних двойняшек, могли, без запинки приводить наизусть новейшие статистические данные о вреде алкоголя.
— В самом деле, — сказал доктор Пиккербо, — мы считаем, что наши пташки — удивительные дети.
— Несомненно! — выдавил из себя Мартин.
— Но что самое замечательное — они помогают мне распространять идею «Mens Sano in Corpus Sano»[57]. Мы с миссис Пиккербо научили их петь хором дома и перед публикой, и, как организацию, мы их зовем Октет Здравиэт.
— В самом деле? — подхватила Леора, когда стало очевидно, что Мартин окончательно потерял дар речи.
— Да, и, прежде чем я сойду в могилу, я надеюсь сделать имя «Здравиэт» популярным по всей нашей старой Америке, от края и до края, и вы увидите, как сонмы счастливых юных женщин понесут крылатую весть в каждый темный уголок страны. Сонмы Здравиэт! Прелестных, целомудренных, горящих энтузиазмом, прекрасно играющих в баскетбол! Говорю вам, они сумеют расшевелить ленивых и упрямых! Распутники и сквернословы устыдятся перед ними и вступят на стезю благопристойности. Я даже сложил боевую песню для хоров Здравиэт. Хотите послушать?
Юный девичий румянец отвратит наверняка
От бутылки злостных пьяниц, от колоды — игрока.
Не позволит он злодею всех распутством обольщать,
Не позволит ротозею прямо под ноги плевать.
Всех отучим от порока! Жизни свет! Здоровья цвет!
Встаньте, мистер Лежебока, к вам приходит Здравиэт.
Но, конечно, важная задача — и я один из первых выступил поборником этой идеи — учредить в Вашингтонском кабинете должность министра здоровья и евгеники…
Нарастающая волна этого красноречия пронесла их через умопомрачительный обед. Радушно приговаривая: «Бросьте, бросьте, дружок, нельзя отказываться от добавки, вы здесь в Обители Гостеприимства!» — Пиккербо так начинил Мартина и Леору жареной уткой, бататом и мясным пирогом в сахаре, что они чувствовали себя не на шутку больными и сидели, выкатив остекленелые глаза. Но самому Пиккербо, казалось, все было нипочем. Разрезая утку и уписывая пирог, он продолжал ораторствовать, пока столовая со старым ореховым буфетом, Христом работы Гофмана и ковбоями кисти Ремингтона не исчезла в тумане, оставив его одного на эстраде перед кувшином воды со льдом.
Он, однако, не всегда витал в облаках.
— Доктор Эроусмит, говорю вам, наше счастье, что мы можем зарабатывать на жизнь, честно прилагая все свои старания к тому, чтобы делать здоровыми и дееспособными жителей этого мужественного города. Я мог бы выколачивать частной практикой десять тысяч в год, и меня уверяли, что в области искусства рекламы я с моим талантом к этому искусству зарабатывал бы и больше, однако я счастлив (и моя дорогая жена и дети тоже счастливы), получая четыре тысячи жалованья. Подумайте, мы работаем в деле, где мы ничем не должны торговать, кроме честности, благопристойности и братства людей!
Мартин видел, что Пиккербо говорит вполне искренне, и только охвативший его при этом открытии стыд не позволил ему вскочить, схватить Леору за руку и с первым товарным поездом уехать из Наутилуса.
После обеда младшие девочки роем окружили Леору и принялись наперебой ласкаться к ней. Пришлось Мартину взять близнецов на колени и рассказать им сказку. Близнецы были на редкость тяжелые, но еще тяжелее был труд изобретения фабулы. Перед тем как их отправили спать, Октет Здравиэт в полном составе спел знаменитый гимн здоровью (слова доктора Альмуса Пиккербо), который Мартину предстояло еще не раз услышать на блестящих общественных торжествах в Наутилусе. Гимн был написан на мотив «Боевого гимна республики», но так как голоса у близнецов были сильные и необычайно пронзительные, впечатление получалось вполне своеобразное.
Погнался ты за счастьем, погнался за деньгой!
А долг перед Америкой работать над собой?
Ум освежай гимнастикой и улицу мети,
И за своим здоровьем старательно следи.
В нем залог прогресса!
Здоровый дух — в чистом теле,
Здоровый дух — в чистом теле,
Здоровый дух — в чистом теле,
Мы крикнем все, как один!
Отправляясь спать, близнецы продекламировали на прощанье — как они недавно декламировали на конгрегациональном фестивале — одно из мелких лирических стихотворений своего папаши:
Что щебечет пташка, дети,
Под окошком на рассвете?
«Папа, мама, тетя — все
В милом Нау-тилу-се
Здоровье пусть хранят.
Виват! Виват! Виват!
— А теперь, мои пупси-мупси, в кроватку и бай-бай! — сказала миссис Пиккербо. — Вы не находите, миссис Эроусмит, что они прирожденные актрисы? Нисколько не боятся публики… и так увлекаются искусством… Если не Бродвей, то, может быть, другие, более утонченные нью-йоркские театры будут рады их ангажировать, и возможно, их призвание — облагородить нашу сцену. Ну, мупси-пупси, марш!
В отсутствие матери остальные девицы исполнили короткую музыкальную программу.
Вербена, вторая по старшинству, сыграла пьеску Шаминада. («Мы все, конечно, любим музыку и пропагандируем ее среди местных жителей, но из всей семьи, пожалуй, только Верби обладает подлинным музыкальным талантом».) Однако самым неожиданным номером явилось соло Орхидеи на корнете.
Мартин не смел поднять глаза на Леору. Он не был шокирован корнетом — отнюдь нет; в Элк-Милзе, в Уитсильвании и даже, как ни странно, в Зените самые добродетельные женщины сплошь и рядом исполняли сольные номера на корнете. Но ему стало казаться, точно он уже десятки лет сидит в сумасшедшем доме.
«Я в жизни не был так пьян. Хорошо бы глотнуть спиртного и протрезвиться!» — терзался он. Он строил истерические и совершенно неосуществимые планы побега. И тут миссис Пиккербо, вернувшись от близнецов, которые все еще не угомонились, села за арфу.
Отцветшая, довольно грузная женщина, она, играя, впала в мечтательность, и Мартин вдруг представил ее себе веселой, милой, как голубка, девушкой, пленившейся энергичным молодым студентом-медиком Альмусом Пиккербо. Она была, конечно, типичной девушкой конца восьмидесятых и начала девяностых годов — наивного, идиллического века Хоуэлса, когда молодые люди были целомудренны, играли в крокет и пели «На речке Суонни»; очарованная сладостью сирени, девушка сидела на крылечке и мечтала, что, когда она выйдет замуж, у них будет никелированная печка с низкой топкой и сын, который станет миссионером или миллионером.
В первый раз за весь вечер Мартину удалось вложить почтительную сердечность в свое «Так приятно было послушать». Он торжествовал и несколько оправился от недомогания.
