Жозе Эса де Кейрош - Реликвия
— Ах, добродетель так украшает тебя! — вздохнула старая карга. — Слушая эти речи, я словно на небесах побывала… Сами слова благоухают… Они благоухают святостью.
Я скромно потупился.
Но коварный Негран заметил, что было бы наставительней и благостней для души послушать про церковные празднества, про чудеса покаяния…
— Я описываю весь свой маршрут подряд, ничего не пропуская, сеньор падре Негран, — сухо ответил я.
— Как Шатобриан и все знаменитые путешественники, — поддержал меня Маргариде.
Обращаясь с этой минуты к нему одному как к самому образованному из слушателей, я описал наш отъезд из Александрии в грозовой вечер и трогательную минуту, когда одна молодая монахиня (которая побывала в Лиссабоне и наслышана о добродетелях тетечки) спасла из соленой пучины сверток, в котором я вез горсть египетской земли, хранившей след святого семейства; потом рассказал о нашем прибытии в Яффу, где мне было явлено чудо: когда я, в цилиндре и с думами о тетушке, вышел на палубу, весь город засиял в нимбе солнечных лучей…
— Прекрасно! — воскликнул доктор Маргариде. — А скажи, милый Теодорико, разве у тебя не было знающего проводника, чтобы показывать руины, давать пояснения…
— Как же иначе, доктор Маргариде! Нашим проводником был выдающийся латинист, отец Поте!
Я облизнул губы и стал рассказывать дальше: о нашей памятной ночевке близ Иерихона, когда на небе сияла луна, заливая святыни ярким светом, и бедуины охраняли наш лагерь, с пикой на плече, а вокруг грозно рычали львы,
— Что за картина! — загремел доктор Маргариде, поднятый со стула какой-то неудержимой силой. — Что за великолепная картина! Зачем я не был там! Ведь это напоминает какую-нибудь грандиозную страницу из Библии или из «Эурико»! Это вдохновительно! Нет, если бы я увидел что-нибудь подобное, я бы не выдержал! Я бы не выдержал: я сочинил бы оду!
Падре Негран потянул за фалду разгорячившегося судью:
— Пусть лучше рассказывает наш Теодорико, чтобы мы все могли насладиться…
Маргариде, задетый за живое, сдвинул свои грозные угольно-черные брови:
— В этой гостиной, сеньор падре Негран, никто не чувствует грандиозного так, как я!
Ненасытная тетушка нетерпеливо постучала веером:
— Довольно, довольно… Рассказывай, мальчик, не останавливайся! Расскажи нам еще что-нибудь божественное, что-нибудь особенно трогательное…
Все почтительно умолкли. Я рассказал, как мы ехали в Иерусалим и звезда шла по небу, показывая нам путь: так всегда бывает с наиболее уважаемыми богомольцами из хорошего общества; затем я описал, как я залился слезами, когда дождливым утром впервые увидел стены Иерусалима; и о том, как я, надев фрак, посетил вместе с отцом Поте гроб господень и как сладко рыдал перед ним в толпе верующих: «О сладчайший Иисусе, господи Христе, вот я, грешный, стою перед гробом твоим благодаря моей тетушке!»
Старая карга воскликнула:
— Как трогательно! У самого гроба господня!
Я утер платком разгоряченное лицо и продолжал:
— В тот вечер я сразу ушел в отель, чтобы всласть помолиться. И тут, господа, должен сказать, произошел один непредвиденный случай…
И я с сокрушенным видом поведал, как мне пришлось вступиться за веру, за славное имя Рапозо и за честь Португалии, вследствие чего вышло неприятное столкновение с неким бородатым исполином-англичанином.
— Драка! — встрепенулся коварный падре Негран, ждавший только случая ослабить блеск святости, которым я ослеплял тетечку. — Драка в граде господнем! Возможно ли? Какое неуважение!
Стиснув зубы, я посмотрел прямо в глаза ехидному падре:
— Да, сударь! Небольшое столкновение! Но да будет вам известно, сам иерусалимский патриарх встал на мою сторону, он даже потрепал меня по плечу и сказал: «Ну что ж, Теодорико, поздравляю: ты держался молодцом». Что теперь скажете?
Отец Негран склонил голову; тонзура бледно голубела на его темени, как луна в годину чумного мора.
— Ну, если его святейшество действительно…
— Да, сударь! А теперь я объясню тетушке, из-за чего произошла драка! В соседнем номере жила англичанка, еретичка; стоило мне встать на молитву, как она начинала бренчать на рояле и петь разные фадо и глупые, безнравственные арии из «Синей Бороды». Вообразите, тетечка: человек стоит на коленях и с жаром молит: «О пречистая дева Мария до Патросинио, даруй моей благодетельнице-тетушке долгие годы жизни!» — а в это время за перегородкой гадкая вероотступница визжит:
Зовусь я Синей Бородой, оле-оле!
Быть вдовым — жребий мой, оле-оле!
Поневоле выйдешь из себя… И вот однажды вечером, потеряв терпение, я выбежал в коридор, стукнул кулаком в дверь и крикнул: «Сделайте милость, помолчите! Рядом с вами живет христианин, который хочет молиться!»
— Ты был в своем праве, — заметил доктор Маргариде, — закон на твоей стороне.
— Патриарх держался того же мнения. Так вот, я, значит, накричал на англичанку через дверь и собирался тихо, спокойно уходить, как вдруг откуда ни возьмись явился ее папаша, огромного роста бородач, с толстой палкой в руке… Я вел себя очень тактично: скрестил руки и вежливо сказал ему, что не намерен затевать потасовку по соседству с гробом господним и что я желаю лишь одного: помолиться на ночь без помех. И знаете, что он ответил? Что ему начх… Неприлично повторить! Настоящее кощунство… И тогда, тетечка… В глазах у меня помутилось, я схватил его за шиворот и…
— Ты прибил его, сынок?
— Я из него лепешку сделал!
Все одобрили мою непреклонность. Падре Пиньейро привел выдержку из канонического устава, в которой подтверждается право веры побивать неверие. Жустино подпрыгнул от восторга, торжествуя победу над Джоном Буллем, уложенным наповал мощной лузитанской дланью. А я, взбодрившись от похвал, точно от звуков боевой трубы, вскочил со стула и кровожадно рычал:
— Я не потерплю безбожия! Сокрушу! Раздавлю! Насчет религии я зверь!
И, воспользовавшись минутой праведного гнева, я угрожающе потряс своим тяжелым волосатым кулаком над костлявой скулой падре Неграна. Долговязый служитель божий даже втянул голову в плечи. Но в эту минуту Висенсия подала чай на серебряном сервизе Г. Годиньо, и наши дорогие гости, держа в пальцах пирожки, разразились дружными похвалами:
— Поучительное странствие! Второй университет!
— Как чудесно мы провели вечер! Лучше, чем в Сан-Карлосе! Сколько интересного!
— Но каков рассказчик! Сколько пыла, какая память!
Между тем добряк Жустино, с чашкой чаю и сдобной булочкой в руке, потихоньку отошел к окну, будто бы полюбоваться звездами, но его блестящие, разгоревшиеся глазки конфиденциально подмаргивали мне из-за портьеры. Я подошел к нему, напевая вполголоса: «Благословен грядый во имя господне», и мы оба нырнули под парчовую сень портьеры. Добродетельный нотариус спросил, жарко дыша мне в бороду:
— Дружище, а что, как вы там насчет женщин?
Я не боялся Жустино и доверительно шепнул:
— До умопомраченья, Жустининьо!
Зрачки его загорелись, как у мартовского кота; чашка задрожала в руке.
А я уже снова вышел на свет и задумчиво говорил:
— Да, чудесный вечер… Но звезды здесь совсем не те, что над Иорданом!..
В этот момент падре Пиньейро, отпивавший бережными глотками свой разбавленный чай, робко тронул меня за плечо… Не забыл ли я от обилия впечатлений, навеянных святой землей, о флакончике с иорданской водой для него?
— О падре Пиньейро! Как можно? Я ничего не забыл! Есть и веточка с Елеонской горы для нашего Жустино, и фотография для Маргариде… Все есть!
Я побежал в комнату за памятками из Палестины.
Возвращаясь с полным платком этих бесценных реликвий, я остановился за дверью, услышав, что в зале говорят обо мне…
Лестные речи! Бесподобный доктор Маргариде убедительно втолковывал тетушке:
— Дона Патросинио, я не хотел говорить при нем… но этот юноша уже не только ваш племянник, не только истый кавальейро: в вашем доме, у вашего очага, живет избранник господа нашего Иисуса Христа!..
Я кашлянул и вошел. Но сеньору дону Патросинио тревожило ревнивое опасение: не будет ли неделикатностью по отношению к господу (и к ней), если второстепенные реликвии будут розданы гостям раньше, чем она как хозяйка дома и тетя получит в молельне главную святыню…
— Ибо вам следует знать, друзья мои, — проговорила она, и ее плоская грудь выпятилась от горделивого довольства, — что мой Теодорико привез из святой земли священную реликвию, к которой я буду припадать во всех скорбях и которая исцелит меня от всех недугов!
— Браво! — вскричал пламенный доктор Маргариде. — Значит, Теодорико, ты последовал моему совету? Ты обшарил гробницы?.. И нашел священную реликвию? Брависсимо! Так и поступают настоящие пилигримы!
