Эптон Синклер - Столица
— Да, да!.. Я вижу, что все кончено,— добавил он безнадежно.— Нам с тобой не по пути.
— Да, нам не по пути! — воскликнул тот страстно,— Лучше и не пытаться. Тебе нравится приспосабливаться и льстить, но это не по мне! Ты думаешь, я ничему не научился за время, что здесь нахожусь? Так вот послушай, друг: прежде ты был умен и отважен, а теперь и дохнуть не смеешь, не подумав сначала, понравится ли это твоим богатым снобам. И ты хочешь, чтобы Элис продалась им в рабство, ты хочешь, чтоб я ради них пожертвовал своим делом!
Наступила долгая пауза. Оливер стал бледен, как полотно. Монтэгю вдруг опомнился и сказал:
— Прости. Я не хотел ссориться, но ты слишком долго испытывал мое терпение. Я очень благодарен тебе за все, что ты для меня сделал, и отплачу при первой возможности. Но дальше так продолжаться не может. Я порываю все связи, а ты отрекись от меня перед своими друзьями; скажи им, что я просто сошел с ума, и посоветуй им забыть, что они когда-то были со мной знакомы. Вряд ли они тебя осудят за это — они слишком хорошо тебя знают. А что до Элис, то завтра утром я с ней поговорю, и она решит сама: если ей хочется блистать в обществе, пусть доверится твоим заботам и я уйду с ее пути. Если же она одобрит мой образ действий, мы уйдем оба, и тебе не придется возиться ни с кем из нас.
На этом они и расстались; но, как большинство решений, принятых сгоряча, это решение не могло осуществиться. Монтэгю было очень тяжело поставить Элис перед таким выбором, а у Оливера, когда он вернулся домой и все заново продумал, мелькнули некоторые проблески надежды. Ведь ему ничего не стоит убедить всякого, что он не отвечает за профессиональные чудачества своего брата, а там уж будет видно, что ему делать дальше. И кроме того, внутри любого общественного механизма имеются другие механизмы, и если Уоллинги пожелают с ним поссориться, что ж — врагов у них достаточно. Быть может, найдутся даже люди, для которых взятый Алленом курс только выгоден, и они сами его поддержат.
Монтэгю решил в письменной форме отказаться от всех принятых им приглашений и единым ударом порвать все связи с обществом. Но на следующий день брат опять пришел к нему, вооруженный запасом новых компромиссов и новыми доводами. Какая польза впадать в крайности? Он, Оливер, поговорит с Уоллингами начистоту, а потом каждый пойдет своей дорогой, как если бы ни-чего не случилось.
Итак, Монтэгю выступил в роли рыцаря без страха и упрека. Много сомнений пришлось ему пережить, и при встречах с людьми не раз внутренне поежиться, не зная еще, как каждый из них ко всему этому отнесется. Следующий вечер, согласно давнишнему обещанию, он провел в театре с Зигфридом Харвеем; после театра они ужинали в отдельном кабинете у Дельмонико; туда явилась миссис Уинни, нарядная и свежая, как яблонька в раннем цвету, и взволнованным шепотом спросила:
— Ужасный человек, что вы натворили?
— Разве я посягнул и на ваши владения?—спросил он живо.
— На мои — нет, но...— сказала она и остановилась в нерешительности.
— Так, может быть, на владения мистера Дюваля? — спросил он.
— Нет, и не на его,— ответила она,— на владения всех прочих. Сегодня он мне рассказал. Вокруг этого подняли такой шум, просто ужас! Он просил меня разузнать, чего вы добиваетесь и кто стоит за вашей спиной.
Монтэгю слушал с удивлением. Неужели миссис Уинни хочет сказать, что ее муж просил выведать его профессиональные тайны? Кажется, именно на это она и намекает.
— Я ответила ему, что никогда не говорю со своими друзьями о делах,—сказала она.— Пусть, если хочет, спрашивает сам. Но что же все-таки значит ваш поступок?
Монтэгю улыбнулся ее наивной непоследовательности.
— Да ничего не значит,— сказал он,— кроме того, что я хотел бы добиться справедливого решения в деле одного моего клиента.
— И вы не боитесь бросать вызов стольким могущественным врагам? —спросила она.
— Я рискнул пойти на это,— ответил Монтэгю. Миссис Уинни ничего не ответила, только взглянула на него с изумленным восхищением.
— Вы совсем не такой, как все они здесь,— заметила она погодя, и по ее тону Монтэгю понял, что перед ним человек, который намерен остаться на его стороне.
Но мнение миссис Уинни Дюваль не было мнением всего общества. Монтэгю даже смешно стало — до чего резко пошел на убыль поток приглашений; Элис пришлось не раз пересмотреть список лиц, которым ей предстояло нанести визиты. Фредди Вэндэм давно обещал пригласить их к себе на Лонг-Айленд, но, само собой, приглашения так и не последовало, равно как не суждено им было вновь увидеть дворец Лестер-Тоддсов на вершине горы в Джерси.
Все ближайшие дни Оливер употребил на разъезды по знакомым, которым счел нужным объяснить свое затруднительное положение. Он тут совсем ни при чем и решительно умывает руки, говорил Оливер; точно так же и его друзья — если они хотят, конечно,— могут не делать его ответственным за поступки брата. С Уоллингами Оливер выдержал столь бурные полчаса, что предпочел как можно меньше распространяться об этом с остальными членами своей семьи. Робби не порвал с ним окончательно лишь из-за их общих биржевых интересов; но миссис Робби, по словам Оливера, так ожесточена, что Элис лучше некоторое время совсем с ней не видаться. Оливер имел с Элис длинный разговор и растолковал ей все относительно Уоллингов. Девушка была совершенно убита, потому что не только чувствовала глубокую признательность к миссис Робби, но была и сердечно к ней привязана; ей просто не верилось, что ее приятельница может быть так жестоко несправедлива к ней.
Кончилось все это весьма прискорбным эпизодом. Спустя несколько дней Элис встретилась с миссис Робби на одном рауте; отведя эту леди в сторону, Элис попыталась уверить ее, как она огорчена и как беспомощна. В ответ миссис Робби разразилась гневом и, осыпав ее бранью, заявила в присутствии посторонних, что Элис воспользовалась ее доверчивостью и злоупотребила ее гостеприимством. Бедная Элис вернулась домой вся в слезах, чуть не в истерике.
Все это, конечно, только подлило масла в огонь! Сами небеса, казалось, готовы были воспламениться от разгоревшегося пожара. События быстро развивались, и следующим их этапом явилась заметка в хронике светской жизни, с необыкновенным смаком повествовавшая о том, как одна ультрафешенебельная дама, подобрав семейку явившихся из отдаленного штата бездомных проходимцев, ввела их в высший круг, причем простерла свою любезность столь далеко, что даже устроила в их честь великолепный бал; далее рассказывалось, как было обнаружено, что глава этой семьи втайне готовился нанести ущерб деловым интересам дамы, и какой за этим открытием последовал шум и гам и скрежет зубовный, завершившийся грандиозным скандалом в публичном месте. Заметка заканчивалась предсказанием, что пришельцы, несомненно, будут причиной забавной светской войны.
Оливер первый показал своим эту газетку. Но, чтоб они как-нибудь случайно ее не пропустили, с полдюжины неизвестных друзей были так добры, что прислали им по почте свои экземпляры, заботливо отметив нужные строки. Потом явился Рэгги Мэн; этот был в стороне от свалки и, как досужий собиратель сплетен, от души наслаждался потехой; набросив на свой откровенный восторг легкий покров сочувствия, Рэгги поспешил выложить перед ними последние новости со всех концов поля сражения. Таким образом, они были точно осведомлены, кто что про них говорит, кто намерен с ними раззнакомиться и кто хочет их поддержать.
Монтэгю слушал некоторое время его разглагольствования, но скоро ему надоело; чтобы избавиться от всего этого, он пошел прогуляться — и попал в еще худшую западню. Было темно, он шел не спеша по улице, как вдруг из ярко освещенного ювелирного магазина вышла, направляясь к своей коляске, миссис Билли Олдэн. Увидев Монтэгю, она приветствовала его громким окликом:
— А ну-ка, милейший! Что это вы там напроказили? Он попытался отделаться шуткой и улизнуть, но она властно схватила его за руку и приказала:
— Садитесь и рассказывайте.
И вот Монтэгю очутился в коляске, медленно двигавшейся по улице в веренице других экипажей; миссис Билли бросила на него лукавый взгляд и спросила, не чувствует ли он себя, как гиппопотам, который попал в лягушачий пруд!
На ее подшучивание он ответил вопросом, к какому лагерю она принадлежит? Но об этом не стоило и спрашивать, ибо всякий, кто был врагом любого из Уоллингов, ipso facto [22] становился другом миссис Билли. Она сказала Монтэгю, что если его общественному положению будет угрожать опасность, то ему достаточно сделать только одно: обратиться к ней. Она тотчас наденет свои доспехи и ринется в бой.
— Но все-таки, что же вас на это толкнуло? — спросила она. Он ответил, что в сущности и рассказывать-то нечего. Просто он взялся вести одно явно справедливое дело и совсем не подозревал что это вызовет такую бурю.
