Ханс Фаллада - Волк среди волков
Потом вдруг повернулся к Вольфгангу:
— Но вы в этом ничего не понимаете? Верно? Вам нужны только деньги, не правда ли? И как можно больше, да?
Пагель съежился под этим внезапным выпадом. Он почувствовал, как краска медленно приливает к его щекам.
— Я сын… — сказал он как мог спокойнее.
Это подействовало.
— Извините, тысячу раз извините, — засуетился антиквар. — Я готов расписаться в собственной глупости. Я должен был узнать вас по глазам… хотя бы по глазам. Ваш отец часто здесь сиживал. Да. Его привозили в кресле, и он смотрел картины. Он очень любил смотреть картины… Вы тоже любите?
Все так же отрывисто, внезапно — это, собственно, тоже был выпад. По крайней мере так ощутил Вольфганг. Он никогда не думал, была ли хороша эта картина, отнятая им у матери. По существу антиквар угадал правильно: хоть он и «сын», для него дело только в деньгах, пусть в деньгах для Петера, но все же в деньгах.
Злоба с примесью грусти, что он в самом деле таков, каким его считают, закипела в Вольфганге.
— Да, конечно, очень люблю, — сказал он брюзгливо.
— Хорошее полотно, — раздумчиво сказал антиквар. — Я видел его раньше два, нет, три раза. Вашей матушке не нравилось, когда я смотрел на него… Она согласна на продажу?
Опять выпад. Пагель сильно обозлился. Боже мой, сколько церемонии из-за одной картины, из-за какого-то полуметра закрашенного холста. На картину можно смотреть, если хочешь; но никто смотреть не обязан, никакой необходимости тут нет. Жить без картин можно, без денег нельзя.
— Нет, — сказал он злобно. — Мать решительно против этой продажи.
Антиквар вежливо смотрит на него, молча ждет.
— Она мне как-то эту (с наигранным безразличием) вещицу взяла и подарила, как бывает, знаете, между родственниками. Так как мне понадобились деньги, я об этом вспомнил. Я продаю, — сказал он подчеркнуто, — против желания матери.
Антиквар молча слушал, потом небрежно, но с заметной холодностью сказал:
— Да, да. Понимаю. Разумеется.
Пузан, доктор Майнц, куда-то незаметно отлучавшийся, опять вошел. Антиквар посмотрел на своего ученого помощника, помощник перехватил его взгляд и слегка кивнул.
— Во всяком случае, — сказал антиквар, — ваша матушка не чинит препятствий к продаже. — И на вопросительный взгляд Пагеля: — Я распорядился снестись с нею по телефону. Извините, пожалуйста, не в порядке недоверия. Но я делец, осторожный делец. Я не хочу осложнений…
— И вы заплатите?.. — спросил Пагель коротко и сердито.
Его мать одним словом, сказанным по телефону, могла помешать продаже. Она этого не сделала — значит, разрыв окончательный, почувствовал Вольфганг. Пусть идет, если хочет, своей дорогой; теперь ему других дорог не будет, только свои. Ей нет до него дела.
— Я даю вам, — сказал антиквар, — тысячу долларов, иначе говоря семьсот шестьдесят миллионов марок. Если вы оставите картину на комиссию, чтобы я повесил ее здесь и продал для вас, возможно, мы за нее получим значительно больше. Но, как я понимаю, деньги вам нужны немедленно?
— Немедленно. Сейчас же.
— Ну, скажем, завтра утром, — улыбнулся тот. — Это тоже очень быстро. Я вам их пришлю с рассыльным куда вы укажете.
— Сегодня! — сказал Пагель. — Сейчас. Я должен… — Он не договорил.
Антиквар внимательно на него посмотрел.
— Мы уже сдали наличность в банк, — сказал он ласково, как если бы объяснял что-нибудь ребенку. — Я никогда не оставляю денег на ночь. Но завтра утром…
— Сейчас! — сказал Пагель и положил руку на раму картины. — Иначе продажа не состоится.
О, Пагель правильно оценил положение! Хотя антиквар и не одобряет непослушного сына, отнявшего у матери ее любимую картину, хотя он, узнав о том, перешел на холодный тон, он, однако, при всем своем неодобрении охотно воспользуется конъюнктурой и купит картину. Этот крупный, самоуверенный, богатый человек с черной ассирийской бородой тоже с гнильцой, как и все. Нет ни малейшего основания совеститься его… Наоборот: он, Пагель, продает из нужды, а бородатому нет никакой нужды покупать.
— Я должен, — сказал спокойно Пагель, — провернуть всю операцию за полчаса. Мне деньги нужны сегодня вечером, а не завтра утром. Найдутся другие покупатели…
Тот сделал рукой протестующий жест: в отношении этой картины не могло быть и речи о других покупателях.
— Деньги мы достанем. Я еще не знаю как и где. Но достанем.
Он пошептался со своим адъютантом Майнцем, который кивнул головой и вышел.
— Прошу вас, пройдемте со мной, господин Пагель. Да, да, картину можете спокойно оставить здесь — я ее купил.
Пагеля провели в кабинет, большую, почти темную комнату; по стенам висели только наброски углем какого-то безвестного художника, исполненные широкими штрихами.
— Прошу вас, садитесь. Да, пожалуй, там. Вот перед вами сигареты. Я поставлю тут поближе виски и бутылку содовой. Операция займет… — с легкой усмешкой, — может быть, и тридцать пять минут. Так что устраивайтесь поудобнее. Войдите!
Входили один за другим служащие фирмы — начиная с высокообразованных искусствоведов и кончая неграмотными уборщицами, уже приступившими было к своей вечерней работе. Доктор Майнц разъяснил им, в чем дело, и они, не говоря ни слова, подходили к письменному столу хозяина, вынимали из карманов, пиджачных и жилетных, из кошельков, из портмоне все, что имели, сосчитывали, а хозяин записывал: «Доктор Майнц: миллион четыреста тридцать пять тысяч. Фройляйн Зиберт: двести шестьдесят тысяч. Фройляйн Плош: семьсот тридцать три тысячи. Благодарю вас, фройляйн Плош…» Хорошая, видно, спайка была в этом доме между хозяином и служащими, каждый отдавал деньги без слов, естественно, точно так и полагалось, и это производило приятное впечатление. Они, может быть, отказывались от чего-нибудь, намеченного на сегодняшний вечер, эти стенографистки, счетоводы, служители картинной галереи. Иногда кто-нибудь из них останавливал взгляд на господине в кресле, который пил виски с содовой и курил; то был не враждебный, то был совершенно равнодушный взгляд.
Им безразлично, на что этому человеку в поношенном кителе так срочно понадобились деньги, что они должны отказаться от своих вечерних удовольствий; но им не безразлично, останется здесь или нет картина, которую хозяин захотел купить. Сдача денег, подсчет, запись производились с обеих сторон так естественно — без усиленных выражений благодарности со стороны хозяина, без дешевых шуток и смущенных объяснений, что эта естественность едва не побудила Пагеля все объяснить самому, сказать виновато: «Деньги нужны мне в самом деле сегодня же. Дело в том, что моя девушка в тюрьме, и я должен…»
Да, но что же он в сущности должен?.. Во всяком случае, он должен иметь деньги, много денег.
Вольфганг Пагель ничего не сказал.
— Минуточку, фройляйн Бирла, — остановил хозяин. — Я вижу, у вас в портмоне еще пятьдесят тысяч — вы меня извините, но сегодня мы должны выскрести все до последней марки…
Хорошенькая брюнетка смущенно пробормотала что-то насчет трамвая.
— Вам ничего не понадобится на трамвай. Доктор Майнц заказал к закрытию магазина несколько такси. Шофер отвезет вас, куда вы пожелаете.
Медленно росла на письменном столе кипа бумажных денег. Роясь в собственном бумажнике и опоражнивая его, антиквар недовольно сказал доктору Майнцу:
— Почитать газеты да послушать людей, так у нас все наводнено деньгами. Ими набиты все карманы, они шелестят во всех руках. Здесь собрано все, что имели при себе двадцать семь человек, включая и нас с вами. По курсу мирного времени это не составит и семисот марок. Наше время — сплошная дутая афера. Если бы люди как следует подумали о том, какая ничтожная сумма стоит за этим множеством нулей, они не дали бы так себя морочить.
Доктор Майнц что-то торопливо зашептал.
— Понятно, сейчас же звоните, прямо отсюда. А я тем временем схожу к жене. У нее обязательно найдутся деньги.
Пока доктор Майнц разговаривал по телефону с неким директором Нольте, которому следовало сегодня вечером получить 250 бумажных долларов, но теперь предлагалось потерпеть до утра, Пагель раздумывал о том, какой непривычный беспорядок внесло его требование в дела фирмы. Однако, отметил он с удивлением, в каком образцовом порядке развивается самый этот беспорядок! Тихо, как будто так и надо — у дверей ждут машины, каждый служащий, несмотря ни на что, поедет туда, куда хотел, в список аккуратно занесен сделанный каждым взнос… В то самое время, когда возникает беспорядок, уже делается все, чтоб его устранить в кратчайший срок.
«Я тоже, — думает мрачно Пагель, — создавал беспорядок, но мне и в голову не приходило его устранить. Он все рос и рос, распространяясь на такие области, что я и подумать не мог бы. Теперь у меня все в беспорядке, ничего не осталось упорядоченного!»
