Кнут Гамсун - Новая земля (Новь)
Онъ смутился и поклонился, улыбаясь, также и ей, и она отвѣтила на этотъ поклонъ, сразу покраснѣвъ.
"Да, благодарю васъ, пустъ это останется", сказалъ она тихо приказчику, "а остальное вы мнѣ пришлете въ другой разъ". И она поспѣшно заплатила за то, что получила раньше, и собрала свои свертки. Тидеманъ смотрѣлъ ей вслѣдъ. Съ опущенной головой она пошла къ двери и смотрѣла, какъ бы стыдясь, въ землю. Около двери, отъ смущенія, она уронила какой-то пакетъ, Тидеманъ быстро подошелъ, чтобы поднять его, они оба въ одно время нагнулись, и она бормотала въ смущеніи: благодарю, благодарю. Грудь ея тяжело дышала, она взглянула на него и исчезла въ дверяхъ. Тидеманъ продолжалъ стоять. Онъ закрылъ за нею дверь, самъ не сознавая, что дѣлаетъ.
VII
А дни шли; въ городѣ было спокойно, все было спокойно.
Иргенсъ все еще продолжалъ возбуждать удивленіе и являться предметомъ всеобщаго вниманія. Одно время у него былъ довольно унылый видъ, его долги давили его, денегъ онъ не зарабатывалъ и никто ему ничего не давалъ, теперь настали осень и зима, дѣла Иргенса обстояли не блестяще, ему пришлось даже носить костюмы прошлогодняго сезона.
Но вдругъ онъ поражаетъ своихъ знакомыхъ, съ ногъ до головы одѣвается во все новое, и появляется на гуляніи въ модномъ осеннемъ костюмѣ, въ свѣтложелтыхъ перчаткахъ и съ деньгами въ карманѣ, изящный, какъ прежній единственный Иргенсъ. Люди съ восторгомъ глазѣли на него, чортъ возьми, вотъ молодецъ, всѣхъ перещеголялъ! О, у него голова на плечахъ, талантъ, превосходство силъ. Тѣмъ не менѣе его хозяйка улицы Транесъ, № 5, отказала ему, наконецъ она ему отказала, но что же такое? Теперь онъ нанялъ двѣ комнаты въ загородномъ кварталѣ, съ видомъ на улицу въ городъ, очень красивыя комнаты. Онъ не могъ больше выдержатъ въ противной лавкѣ съ испорченнымъ поломъ и противнымъ входомъ, это портило ему самыя лучшія настроенія, онъ страдалъ, благодаря этому; когда хочешь что-нибудь сдѣлать, нужно, чтобы ничего не тяготѣло надъ тобой. Теперь было довольно сносно. На прошлой недѣлѣ вернулась фрекенъ Линумъ и хотѣла пробыть нѣкоторое время въ городѣ; это она была виновницей того, что онъ сталъ совсѣмъ новымъ человѣкомъ, какъ просвѣтлѣлъ весь городъ, все сдѣлалось розовымъ, когда вернулась Агата!
Между ними все было рѣшено: весной, имѣя въ виду слѣдующую премію, они рѣшили пожениться. Долженъ-же онъ наконецъ получить эту несчастную премію, въ особенности, если онъ хочетъ завести семью и издать новый сборникъ стихотвореній. Никто абсолютно не нуждался въ этомъ такъ, какъ онъ вѣдь не могли же допустить его умереть съ голоду. И Иргенсъ рѣшительно сошелся съ адвокатомъ Гранде, который по поводу предстоящей преміи хотѣлъ лично обратиться въ министерство. Иргенсъ не хотѣлъ самъ обращаться къ министру, откровенно говоря, что что-то противилось въ немъ идти и разсказывать о своихъ обстоятельствахъ; Гранде, же могъ это сдѣлать, если онъ считаетъ это цѣлесообразнымъ. "Ты знаешь, какъ обстоятъ мои дѣла", сказалъ онъ Гранде, "я вѣдь не имѣю состоянія, а если ты переговоришь съ министромъ, я буду тебѣ очень благодаренъ. Но я не двинусь съ мѣста, на это я не могу рѣшиться". Собственно говоря, адвоката Гранде Иргенсъ въ душѣ презиралъ: но это ничего не значило, онъ все-таки что-нибудь да значилъ, этотъ адвокатъ, онъ сдѣлался членомъ королевской комиссіи, и "Новости" интервьюировали его. Ха, онъ не былъ лишенъ значенія — онъ былъ нѣчто, и это начинало сказываться въ его манерѣ и поступкахъ. Первый попавшійся не могъ теперь остановитъ Гранде на улицѣ…
Когда Тидеманъ разсказалъ Олэ Генрихсенъ, что онъ утромъ видѣлъ на улицѣ Агату, Олэ вздрогнулъ. Но онъ тотчасъ же спохватился и сказалъ, улыбаясь:
"Да, милый другъ, какое мнѣ до этого дѣло? Пусть она здѣсь остается, сколько ей угодно, я ничего не имѣю противъ нея. У меня есть о чемъ, о другомъ подумать." Онъ вернулся къ прежнему разговору, Тидеманъ получилъ заказъ на новую партію дегтя и онъ нѣсколько разъ повторилъ: "застрахуй хорошенько, Бога ради, застрахуй хорошенько, это никогда не лишнее". Онъ немножко нервничалъ, но скоро онъ опять успокоился.
Они выпили по стакану вина, какъ бывало въ прежніе дни, и пришли оба въ хорошее и пріятное настроеніе духа. Прошло нѣсколько часовъ въ пріятельской бесѣдѣ, а когда Тидеманъ всталъ, Олэ сказалъ, исполненный благодарности:
"Это очень мило съ твоей стороны, что ты не забываешь меня, у тебя и безъ меня много дѣла. Послушай", продолжалъ онъ, "опера даетъ сегодня свое прощальное представленіе, хочешь пойдемъ вмѣстѣ, прошу тебя". И серьезный человѣкъ съ свѣтлыми глазами имѣлъ видъ какъ будто ему доставляетъ громадное удовольствіе идти въ оперу. Онъ сказалъ даже, что онъ нѣсколько дней ужъ объ этомъ думалъ.
Они условились, Олэ хотѣлъ самъ позаботиться о билетахъ.
И какъ только Тидеманъ вышелъ изъ конторы, Олэ началъ телефонировать по поводу билетовъ; онъ хотѣлъ имѣть три мѣста въ одномъ ряду, 11, 12 и 13. Номеръ 12-тый онъ хотѣлъ самъ отнести Фру Ханкѣ, жившей внизу около крѣпости; билетъ въ оперу доставитъ ей удовольствіе; раньше никто не ходилъ такъ усердно въ оперу, какъ она. По дорогѣ онъ тихонько потиралъ себѣ руки. У нея будетъ Номеръ двѣнадцатый и она будетъ сидѣть въ серединѣ. А для себя онъ оставитъ номеръ 13, это подходящій для него номеръ, такой несчастливый номеръ…
Отъ нетерпѣнія онъ шелъ все быстрѣе и забылъ о своихъ собственныхъ невзгодахъ. О немъ не можетъ быть больше и рѣчи, онъ покончилъ со своимъ горемъ, совершенно покончилъ, онъ справился съ нимъ, пустъ это видитъ весь міръ. Развѣ его сильно потрясла новость, что Агата въ городѣ? Ни въ какомъ случаѣ; онъ совсѣмъ не обратилъ на это вниманіе. Все перемелется все успокоится.
Олэ дошелъ дальше. Онъ очень хорошо зналъ адресъ фру Ханки; онъ не разъ въ теченіе осени провожалъ ее до ея двери, когда она потихоньку бывала у него, чтобы справляться о своихъ дѣтяхъ. Кромѣ того, онъ встрѣтилъ Тидемана передъ ея окнами въ тотъ вечеръ, когда онъ вернулся изъ Англіи. Какъ они думали другъ о другѣ. У нихъ все это было иначе, чѣмъ у него, онъ съ этимъ покончилъ и не думалъ больше…
Когда онъ пришелъ туда, онъ узналъ, что фру Ханка заперла свою комнату и ея не было въ городѣ, она уѣхала въ деревню и вернется только завтра.
Олэ слушалъ, но не сразу понялъ. Въ деревню? Въ какую деревню?
А отвѣтъ былъ такой: въ ихнюю деревню, въ деревню Тидемана.
Ахъ да, въ деревню Тидемана; какъ онъ не догадливъ. Ахъ да, значитъ она уѣхала въ деревню. Олэ досмотрѣлъ на часы. Нѣтъ, нельзя было допустить, что сегодня вернется фру Ханка, было черезчуръ поздно. И, кромѣ того, что можетъ побудить ее такъ скоро вернуться въ городъ. Онъ хотѣлъ ее и ея мужа застать врасплохъ своимъ планомъ. Но теперь весь его планъ разстроился, превратился въ дымъ. Нѣтъ, какъ ему не везло, даже если онъ другимъ хотѣлъ сдѣлать что-нибудь хорошее.
Олэ вернулся опять къ прежней мысли.
Въ деревню! Она посѣщаетъ старыя мѣста. Она не могла больше терпѣть, она непремѣнно должна была снова увидѣть свою дачу, несмотря на то, что листва давно облетѣла и садъ опустѣлъ. Она потребовала ключъ у сторожа и заперлась въ комнатахъ Дага. Тамъ лѣтомъ должна была бы былъ Агата, если бы все это не кончилось такъ грустно. Да, но это совсѣмъ другое и къ этому не имѣетъ никакого отношенія. Дѣло въ томъ, что фру Ханки не было въ городѣ и она не могла бытъ сегодня вечеромъ въ оперѣ.
Олэ усталъ и былъ разочарованъ, ему было такъ грустно и онъ рѣшилъ разсказать Тидеману о своемъ планѣ, во всякомъ случаѣ онъ думалъ сдѣлать хорошее и ему было досадно за обоихъ. Онъ отправился къ Тидеману:
"Намъ приходится однимъ идти въ оперу", сказалъ онъ; "а то вѣдь у меня было еще третье мѣсто для твоей жены".
Тидеманъ перемѣнился въ лицѣ.
"Вотъ какъ?" сказалъ онъ только.
"Я хотѣлъ, чтобъ она сидѣла между нами обоими. Я долженъ былъ бы сказать тебѣ это можетъ бытъ раньше, но — а вотъ теперь фру Ханка уѣхала".
"Вотъ какъ?" сказалъ Тидеманъ попрежнему.
"Послушай, Андрей, ты не сердишься на меня за это? Если бы ты только зналъ… Твоя жена за послѣдніе мѣсяцы бывала часто у меня и справлялась о тебѣ и дѣтяхъ".
"Да, ну хорошо".
"Что?
"Я говорю, ну хорошо. Зачѣмъ ты мнѣ все это разсказываешь?"
Олэ не могъ дольше сдерживаться, онъ подошелъ вплотную къ Тидеману съ раскраснѣвшимся лицомъ и сказалъ, разсвирѣпѣвъ, шипящимъ голосомъ:
"Я хочу тебѣ сказать только одно, чортъ возьми, ты не понимаешь своего собственнаго блага. Нѣтъ. Ты какой-то баранъ. Ты введешь ее въ могилу, вотъ чѣмъ ты кончишь. И ты самъ стараешься идти по той же дорогѣ, развѣ я не вижу?" "Ну хорошо", "ну хорошо" — вотъ какъ, постоянный твой отвѣтъ, "ну хорошо", что она ко мнѣ крадется вечеромъ, когда стемнѣетъ и дрожащимъ голосомъ спрашиваетъ о тебѣ и дѣтяхъ. Думаешь ли ты, что я ради собственнаго удовольствія справлялся всѣ эти мѣсяцы о твоемъ самочувствіи и обо всемъ. Для кого я это дѣлалъ, если не для нея? Что касается меня, то по моему ты просто можешь убираться къ чорту, понимаешь? Да. Ты не видишь и не понимаешь, что она груститъ изъ-за тебя. Я видѣлъ, какъ она здѣсь ночью стояла передъ дверью твоей конторы, я слышалъ, какъ она говорила покойной ночи тебѣ и дѣтямъ. Она — очень плакала и посылала поцѣлуи Іоханнѣ и Идѣ, потомъ она поднялась по лѣстницѣ къ входной двери и провела рукой по ручкѣ, которую ты тронулъ, когда уходилъ и закрывалъ дверь; она держала ручку двери, какъ будто это была твоя рука; покойной ночи было сказано тебѣ. Я видѣлъ это съ угла нѣсколько разъ. Но ты и на это скажешь "ну хорошо", ты просто какой-то деревянный, знай это. Впрочемъ я не хочу сказать, что ты совсѣмъ зачерствѣлъ", прибавилъ Олэ, уже раскаиваясь, увидя грустное лицо Тидемана. "Ты не долженъ принимать близко къ сердцу, что я тебѣ сказалъ, я не хотѣлъ тебѣ сдѣлать больно; прости меня, что я былъ грубъ по отношенію къ тебѣ; слышишь это не было моимъ намѣреніемъ. Но, Боже мой, неужели ты все еще меня не знаешь?"
