Ирвин Шоу - Вершина холма
– Он хотел помочь Джерри Уильямсу, папа, – пояснила Рита, защищая Майкла, – его все предали.
– Джерри Уильямсу не мешает привыкнуть к мысли, что, когда людям нужно лететь куда-нибудь, они покупают билет на самолет, – сказал Джонс.
– Тише, Хэролд, – властно потребовала миссис Джонс, — сейчас будет объявление.
Антуан взял три аккорда, и зал стих.
– Дамы и господа, – громко произнес Антуан, – мы приготовили вам сюрприз – прелестная уроженка этих мест, красавица Рита Джонс – chanteuse extraordinaire, согласилась, по особой договоренности с Джимми Дэвисом, петь сегодня для нас. Итак, Рита Джонс… – Он кивнул в сторону ее стола и жестом пригласил девушку к пианино.
Рита поднялась с робкой улыбкой на лице, Майклу показалось, она повзрослела на десяток лет; девушка, неуверенно чувствуя себя на высоких каблуках, прошла к инструменту, и Антуан под аплодисменты поцеловал ей руку.
– Как он назвал мою дочь? – подозрительно спросил Джонс.
– Он назвал ее необыкновенной певицей, – ответила миссис Джонс. – По-французски. Тише, Хэролд.
Антуан исполнил короткую импровизацию, ресторанчик замер, француз кивнул Рите и заиграл «О, что за чудесное утро». Девушка начала петь. Вопреки опасениям Антуана, она преодолела скованность и застенчивость, ее чистый и сильный голос, в котором звучали юношеская радость и торжество, уверенно заполнял комнату задорной мелодией. Когда она закончила, ресторан взорвался аплодисментами, громче всех хлопал Хэролд Джонс. Она спела еще три старых шлягера, расчетливо выбранных Антуаном для того, чтобы продемонстрировать ее широкий диапазон на всем известных песнях, к которым аудитория уже успела привыкнуть.
В конце аплодисменты были оглушительными, раздавались крики «Еще!», но опытный Антуан покачал головой и оборвал первое выступление Риты на триумфальной ноте. Улыбаясь, Рита вернулась к столику и спросила:
– Ну как?
Мать поцеловала ее и сказала:
– Ты просто молодец, милая моя.
Сияющий Хэролд продолжал хлопать до тех пор, пока не утихли последние аплодисменты, и даже Элиот казался довольным.
Джимми Дэвис принес бутылку шампанского и сказал:
– Первой звезде, родившейся в Грин-Холлоу.
Он профессионально разлил вино по бокалам, начав с Риты.
Майкл заметил, что Джонс нахмурился, когда возбужденная Рита взяла свой бокал.
– Милая, – сказал он, – в Вермонте существует закон, по которому несовершеннолетним запрещено употреблять спиртное.
Но миссис Джонс возразила мужу:
– Ладно, сегодня можно.
Они выпили за успех Риты.
– Сегодня вечером ты прошла все ворота, – сказал Майкл, и Рита безудержно засмеялась, словно это была остроумнейшая из шуток.
Разошлись все за полночь. Джонсы укатили в своем большом старом «универсале». Майкл отправился домой, небо постепенно прояснилось, быстрые тучи временами наплывали на луну, вдали виднелись контуры гор.
Когда Майкл подъехал к коттеджу, окна домика были темны, но войдя внутрь и включив свет, он увидел Еву – она сидела на софе в своей шубке из рыси.
– Добрый вечер, – поздоровался он. – Почему ты не зажгла лампу?
– Хотела сделать тебе приятный сюрприз, – пояснила Ева. В ее голосе не было радости. – Как все прошло?
– Великолепно. Дебют удался. Как дела дома?
– Неважно, очень неважно. Температура подскочила до тридцати восьми и девяти десятых, – сказала она с упреком. – Но сейчас он заснул. Будет чудо, если он сможет добраться до больницы без «скорой помощи».
Майкл вздохнул.
– Не вздыхай так, словно тебе противно меня видеть. Ты не хочешь меня поцеловать?
Она встала.
– Ева, – устало вымолвил Майкл, – я чуть не разбился днем и сейчас еле двигаюсь…
– Ты готов убить всех – и себя, и моего мужа…
– Пожалуйста, – сказал он, сняв дубленку и бросив ее в кресло, – я смертельно устал и хочу спать.
– Ну и вид у тебя, – без сочувствия заявила Ева.
– Я знаю.
– Ты совсем равнодушен к своей внешности.
– Я ложусь спать.
– Я пришла сюда не для того, чтобы смотреть, как ты спишь, – сказала она.
– Извини, у меня нет сил…
Она начала расхаживать взад-вперед по маленькой комнате, расстегнутая шубка хлестала по ее ногам и придавала Еве сходство с гигантской разъяренной дикой кошкой.
– Мне надоело, что все меня отвергают. Ты. Мой муж. Хочешь себя убить – пожалуйста. Он хочет себя убить – пожалуйста. Может быть, чем скорее это произойдет, тем лучше. Вероятно, я даже не стану этого дожидаться. Вы двое – не единственные мужчины на земле. К твоему сведению, – кстати, если хочешь, можешь передать это твоему любимому другу-извращенцу, моему мужу, – один австриец трижды за последний год приезжал сюда и умолял меня выйти за него замуж.
– Вот и хорошо. Желаю счастья.
– Я изнемогаю в этом убогом маленьком городишке среди жалких холмиков, – сказала она. – Среди скучных, тупых американских крестьян. Среди драчливых пьяниц с обезображенными физиономиями…
– Ради Бога, успокойся…
– Я хочу жить среди цивилизованных людей. Я надеялась, ты поможешь мне скоротать сезон… – Она почти перешла на крик. – К сожалению, я ошиблась. Ты немного умнее остальных, более образованный, но в принципе ты ничем от них не отличаешься. Один отважный поступок, – насмешливо бросила она, – и ты снова верный сын обывательской среды с ее трусливой добропорядочностью и ханжеской моралью. Как же, он слишком устал, чтобы спать со мной. Другие ночи – другие отговорки. Спи с моим мужем. Не сомневаюсь, вы будете счастливы, а через неделю или месяц он благополучно умрет, завещав тебе свое состояние.
Майкл ударил ее. Она замерла, прикусила губу, затем рассмеялась:
– У тебя нет сил спать с женщиной, зато ударить ее ты можешь. Вы еще пожалеете об этой пощечине, мистер Сторз.
Она выскочила из коттеджа, оставив дверь распахнутой.
В комнату ворвался холодный влажный ветер, и Майкл вздрогнул. Он медленно подошел к двери, прикрыл ее и запер на ключ, потом снял пиджак. У него не осталось сил на то, чтобы раздеться, в рубашке и брюках он рухнул на постель.
Глава 21
Его разбудил телефон. Чертыхнувшись, он поднялся с кровати и прошел в гостиную, где стоял аппарат. Сейчас Майкл двигался с еще большим трудом, чем прежде, ночью от ветра распахнулось окно, и он здорово замерз, лежа поверх одеяла. Проснувшись, он пожалел, что живет в штате, где такой холодный климат. Шагнув к телефону, он увидел полосы яркого солнечного света, проникавшего сквозь стекло. Часы на камине показывали без четверти десять. Впервые за много лет он проснулся так поздно. В голове крутились смутные обрывки тревожных снов: он терял в каком-то аэропорту багаж, блуждал по темным коридорам.
– Алло, – сказал он в трубку.
– Майкл… – Это был Хеггенер.
– Доброе утро. – Майкл постарался придать своему голосу жизнерадостный, бодрый тон.
– Надеюсь, я вас не разбудил.
– Я не сплю с семи часов, – солгал Майкл в соответствии с тем представлением, которое обычно складывалось о нем у людей – все считали его энергичным и дисциплинированным тружеником. – Как вы себя чувствуете?
– Отлично. Ни температуры, ни кашля. Я вот что подумал – не могли бы вы отвезти меня в Нью-Йорк завтра? Хочется побыстрее разделаться с этой дурацкой затеей.
Майкл провел рукой по своей щетине, потрогал засохшие царапины, которые остались на лице после столкновения с деревом. Ему не хотелось появляться в Нью-Йорке в столь непрезентабельном виде, но он сказал:
– Хорошо. В какое время?
– Девять утра вас устроит?
– Вполне. Я отпрошусь у Калли.
– Да, – вспомнил Хеггенер, – Ева сказала, что у нее нет сегодня настроения кататься.
– У меня тоже.
Видеть Еву ему хотелось не больше, чем кататься.
– До завтра.
Опустив трубку, он подумал, остался ли у Евы на щеке след от вчерашней пощечины и заметил ли его Хеггенер.
Он прошел в ванную, мельком взглянул на себя в зеркало и, недовольный тем, что увидел, открыл кран, плеснул на лицо холодной воды, но от этого Майкл не стал ни выглядеть, ни чувствовать себя лучше.
Он переоделся и, поленившись готовить завтрак, отправился на машине в кафе, которое находилось через дорогу от лыжной школы. Калли, как обычно в это время, с недовольной миной сидел за пятой чашкой кофе; увидев Майкла, он жестом пригласил его к своему столику. Майкл заказал бокал апельсинового сока, вафли с беконом, яйца и кофе. Дэвид нахмурился еще сильнее.
– Такие люди, как ты, меня просто бесят, – заявил Калли. – Стоит мне съесть одну сдобную булочку, и я тотчас поправляюсь на два фунта, ты же наворачиваешь будь здоров, но я готов спорить, что за последние двадцать лет твой вес не увеличился ни на фунт.
