М. Пришвин - Дневники 1914-1917
Герой у нас обозначает не личность, а момент стихийного действия.
Шли сорок Георгиевских кавалеров, один на другого в лицо, и всех их капитан называет общим именем Митюхи.
Не они достигали Георгия, а Георгий к ним сам пришел. Это обычный тип лучшего русского солдата, воспитавший наше сознание. Но время проходит, жизнь крупных городов вливается в народную массу, изменяет ее, и являются городские типы солдата: подвиг военный для них является самоцелью и вместе с тем Георгий не как дар, а как достижение. Из массы виденных серых солдат мне вспоминаются четыре встреченных мной на восточно-прусском фронте, и все они были с Георгиями, сознательные солдаты, выглядели необычайно даровитыми, подвижными, предприимчивыми, происходили из городской бедноты, все были уроженцами и постоянными обитателями Петрограда.
Разведчик. В проходе вагона второго класса стояли группы офицеров, не помню, штабных или центрального управления, одним словом, не боевых, а именно тип офицеров, которые придираются к исполнению военных формальностей. И, тем не менее, возле них стоял, спиной к ним, заложив руки назад, солдат вольноопределяющийся, что-то рассказывал, и офицеры слушали его с большим почтением, пожалуй, больше как бы заискивая. Это бросалось в глаза, я заинтересовался причиной. Вдруг вольноопределяющийся обернулся, и я увидел на груди его все четыре Георгия — вот и была причина… Вольноопределяющийся был артиллерист… и проч. Небывалый случай взятия артиллерии артиллерией, <говорит про> начальника: «Он золотую саблю получил, а за что: разведчик впереди, я даю знак, это мое дело».
Другой вольноопределяющийся — кавалерист (охотник). Спор между разведчиками: а разве это интересно?
Рубаки — не задерживается.
Улан — табачку.
Мальчик Власов.
Вилка дорог. В Гибах пучком расходятся дороги по Августовскому лесу: одна, шоссейная, идет самым краем лесов, она была занята немцами, правда, расходились две дороги, одна вилочкой, и тут в лощине скопилось множество обозов и у столба велся горячий спор между офицерами: одни говорили, что правая дорога опасная, другие, что левая страшнее, и все склонились за левую, и ехала по левой дороге вся масса обозов, <догоняя>, давя друг друга, останавливались.
И еще были где-то неведомые дороги в Августове, где уже были немцы: не это ли Августов? думали и ехали по <левой> дороге. Автомобиль пошел по той дороге.
<На полях>: Лопухин: изобразить его страх, найти правду страха в паршивейшей личности — все перед пленом: а в плен не берут, когда тут в плен — ткнут штыком, и будет. Лопухин весь струна, его блуждания — врезывание в немецкое.
1. Встреча телеграфиста Спиридонова с отрядом санитаров: князь, доктор, сестры, причисленный.
Город. Костел. Лазарет. Капитан: я слышу только фельдфебеля <голос>.
Раненый немец. Дал табачку улану.
Немцы: артиллерия, все шесть орудий на солнце блестят и офицер с биноклем помахивает рукой и <направляет>: туда, сюда <езжай>.
Спор о дороге. Как обозы пошли по той. Наша артиллерия стала отступать влево (влево шли обозы, вправо <поехал> автомобиль).
Автомобиль полетел по той дороге. Лес. Завал. Смерть сестры, князя и раненых…
Лопухин удирает: мокнет, надевает форму немца, хочет в плен, но русские его <поймали>. Десять русских вели в плен сто немцев. Вели пленных — волки… продолжая делать дело без связи.
На вилке повернули на ту дорогу, и когда все прошли и лес затих, вошли телеграфисты развесить проволоку на сучках деревьев.
Спиридонов: у костра — в костеле <колокола> звонили, старик звонил, и ему вспомнилось «Смертию смерть», ведь это старик звонил, но было ясно, что это новое… что же новое? человек… Но человек — это старое… он наткнулся на трупы князя и сестер… огонек горел, а возле человек, но человек с отъеденным носом, потом начались окопы, и они пригласили, лежит в форме германский офицер, потом вели пленных немцев, выражение лица убитых: мертвые люди <были>, но живо в них что-то новое: радостное чувство: мука мукой — обмирание? <1 нрзб.>, в деревенском костеле звонили в колокола — «Смертию смерть», израненная земля. И все эти сотни безмолвных людей потому кажутся безличными, что они всё мукой, безличной мукой и <делали> и личная мука за всех; и они не испытывают муку… в каждом из них было это же самое: и тоже один за всех. Зазвонили в костеле, старик звонил. Солдаты-телефонисты шли, не понимая этого, они нашли у мертвого спирт и все пили его, и он улыбался, и поняли, что он улыбался на обе стороны: и туда, где смерть, и туда, где жизнь, и одно другому не мешало. Но чтобы не смешивать того старого <3 нрзб> он все твердил: человек, человек.
Из Спиридонова: насмотревшись на все, он оставил себе только одно: что немца нужно разбить. И это последнее было потрясено следующим: цусимский герой ничего не говорил, молчал и делал, и с ним рядом всегда была сестра пожилая — и вместе считали, все на них держалось. И от него он услышал:
— А зачем же их нужно разбить?
Никто больше их не делал, и с таким вопросом жить: мы не знаем.
Принесли умирающего офицера: молодой, красивый, злой — не до конца сознавал грядущую смерть и боролся. Обошел его доктор как-то кругом, словно не решаясь прикоснуться ни с какой стороны. Сестра предложила чаю, губы с запекшейся кровью раскрылись:
— Оставьте меня!
Я вспомнил, что у меня было две бутылочки коньяку, спросил, не хочет ли он коньяку.
— Давайте! — сказал офицер.
Красноносый капитан из комнаты, где собрались легкораненые офицеры, крикнул:
— У вас коньяк, какого же черта вы до сих пор молчите!
Бегу поскорее в аптеку, где я остановился, достаю коньяк: бутылку в один карман, бутылку в другой, а буфет аптекарши открытый и рюмочки, целая полка, как ясные зубы. Живо беру две рюмки. Входит бледная аптекарша. Мне стыдно. Но аптекарша смотрит в пространство:
— Скажите, на Гибы свободен путь? <6 нрзб.>.
Почем я знаю, только бы поскорей отвязалась, там такое неотложное дело: дать рюмку коньяку умирающему. Вышел на улицу: как за несколько минут все изменилось, словно туча надвинулась близ и вот все понесет буря, эти затихшие обозы, эти молчащие кучи людей. Бегут туда и сюда, но бегут, сосредоточенные в себе.
На перевязочном пункте еще приютились раненые, в офицерской комнате пришли посмотреть на раненого саперного полковника с высоким профессорским лбом; юноша-гусар.
Красноносый капитан рассказывал:
— Да-с, пятьдесят лет, кажется, достиг совершеннолетия….
— Толстенный немец едет впереди, а за ним катушку везут с проволокой человек пять.
Я пошел к умирающему раненому, к удивлению моему, он руку вынул из-под одеяла, взял рюмку и выпил так же ловко, быстро, как будто подошел к именинному столу.
— Еще?
Он молчал. Красноносый капитан рассказывал:
— Напустили мы их шагов на сто — залп! Двое упали, другие уехали. Мы бросились: лежит один немец убитый, две лошади <мертвые>, а другого немца нет, толстый, все видели, но лошадь упала, и он свалился, куда же он убежал за минуту? Посмотрел вокруг, нигде нет, заглянул в канаву, и подумайте, до чего живуч человек: лежит на спине, а в зубах бутылка — и буль-буль-буль. В такую минуту вспомнил и хочет <перед смертью> выпить всю. Как увидели наши
Митюхи, бросились, вырвали: еще с полбутылки осталось, тут же все <сразу> и выпили.
— Давайте коньяк!
Решили обойти, встать по очереди, бутылочка кончилась: последними выпили здоровые и сапер и гусар.
И еще сказали мы им: — Что же вы уходите, еще вторая, вторая бутылочка, подождите. Но они простились и вышли. И тут вскоре грохнуло…
— Чемодан, чемодан! — крикнул чей-то голос. Мы выбежали, перед <лазаретом> лежат сапер и гусар и <саперный> полковник так странно упал, улыбался, гусар молодцом встал и к нам, было, но упал на одно колено и головой прислонился к стенке.
Мелькнула опять на улице <бледная> аптекарша: — Ради Бога, скажите, свободна ли езда на Гибы? Бежали одни вперед, другие назад.
Князь: — Все кончено: успеем ли только выбраться. Бросайте перевязки! — крикнул князь. Но врачи перевязывали.
Гусар сидел, протянув ногу, ему перевязывали, и так шла к нему рана: раненое животное, и санитар-горилла стоял перед животным, и сестра такая прекрасная — сказочно.
Я считаю минуты и страх… не понимаю, что это, страх или тоска.
Оставались немцы… и у нас было намерение немца взять, как же его-то оставить… и потом вдруг вспомнил, да ведь ему же там будет лучше. Князь всех звал к себе в автомобиль, и мои <спутники> сапер и раненый гусар.
Крест. <1 нрзб.> провожая глазами. Какая-то женщина подошла:
— Вот, смотри, видишь, как господа друг друга усаживают. Мы были уже дома, <когда> я поднял рюмку, и <стояла>
рюмка аптекарши, и вспомнил, что вторая бутылка осталась на столе… и немцы выпили ее.
