Лев Овалов - Медная пуговица
Машина ждала неподалеку от цирка.
Штамм коротко спросил:
– Ехать?
– И побыстрее, – ответил я. – Больше нам задерживаться нечего!
Штамм прибавил газу, и мы понеслись через город. Вся Рига знала машину гаулейтера. Мы неслись с такой скоростью, что шуцманы не успевали нас приветствовать.
– Однако вы заставили меня поволноваться, – упрекнул Железнов.
– Если бы ты знал… – только и ответил я.
Мы миновали пригороды Риги и вынеслись на шоссе.
– Все-таки желательно было бы объехать контрольные посты, – проговорил Штамм. – Будет лучше, если никто не увидит, в каком направлении ушла наша машина.
– А разве вы не знаете, где контрольные посты? –удивился Железнов.
– В том-то и дело, что знаю, – сказал Штамм. – Я всегда езжу мимо контрольных постов и не знаю, как их объехать.
– Вы сможете сориентироваться по карте? – спросил я Штамма.
Я достал карту окрестностей Риги, которая имелась у Блейка, мы задержались на минуту, выбрали дорогу, на которой была наименьшая вероятность с кем-либо встретиться, и помчались опять.
– Загляните под сиденье! – крикнул Штамм.
Под сиденьем мы нашли автоматические пистолеты – это оружие было посерьезнее того, что лежало у меня в кармане, – ракетный пистолет и несколько ручных гранат.
Мы тут же поделили между собой пистолеты и гранаты, и я как-то увереннее стал вглядываться в ночную тьму.
Штамм вел машину на предельной скорости.
Я посматривал на нашу спутницу…
Наконец-то я ее узнал! Это была та самая девушка, которая сопровождала Пронина в Межапарке. За то время, что я ее не видел, она сильно похудела, а нарядный костюм очень изменил ее внешность…
Я хотел ее спросить, помнит ли она меня, но она держалась столь отчужденно, что я так ее ни о чем и не спросил.
Приблизительно на полдороге к Лиелупе наша «баронесса» обернулась ко мне и указала на окно. Я помнил слова Пронина.
– Штамм! – крикнул я. – Стойте!
Он тотчас остановился. Наша незнакомка открыла дверцу. Вокруг была сплошная ночь, машина тонула в темноте, лишь где-то вдалеке мерцал слабый огонек.
– Прощайте, товарищи, – сказала наша спутница и выскочила из машины.
– Как вы будете добираться в такой темноте? – участливо спросил ее Железнов.
Мы только услышали, как под ее ногами зашуршал гравий, мелькнула неясная тень, и тут же пропала.
Я с опасением посмотрел в черную пустоту. Куда она пошла? Что ждет ее в этом мраке? Было тревожно на душе…
– Поехали, товарищ Штамм, – сказал Железнов.
Теперь, оставшись втроем, мы распределили наши роли, каждый должен был знать, что ему в том или ином случае придется делать.
Стремглав миновали Лиелупе, свернули на знакомую дорогу, и перед нами появилась высокая каменная ограда.
Над аркой горела лампочка, ворота были раскрыты.
– Что за черт! – воскликнул я. – Почему раскрыты?
– Ничего нет удивительного, нас ждут, – объяснил Железнов. – Надо полагать, Пронин позвонил и предупредил охрану, что на аэродром Гренера выехал гаулейтер.
Штамм сбавил скорость, и мы въехали в ворота. Навстречу бежал начальник охраны, эсэсовский офицер, с поднятой для приветствия рукой.
19. Полет на Луну
Я так назвал эту главу потому, что полет, описанный здесь, совершить было столь же трудно, как лететь на Луну…
Мы въехали в ворота, и они тотчас за нами захлопнулись. Штамм затормозил. Начальник охраны подбежал к машине. Занавески на ее окнах были задернуты, и нельзя было видеть, кто в ней находится. Железнов выскочил из машины и обменялся с начальником приветствиями.
– Господин лейтенант, барон просит немедленно собрать всю охрану, – сказал Железнов. – Он лично передаст свои инструкции.
– Где и когда? – лаконично спросил офицер.
– Здесь, немедленно, – распорядился Железнов. – Господин гаулейтер торопится.
По-видимому, такие внезапные приезды не были здесь редкостью: на аэродроме не один раз принимались самолеты с гостями, чьи посещения следовало хранить в тайне.
Минуты через три возле машины выстроились эсэсовцы: вместе с офицером их было одиннадцать человек.
– Все? – спросил Железнов.
– Все, – подтвердил офицер.
– А вон тот, на вышке? – указал Железнов.
– Он на посту, – объяснил офицер.
– На посту только один человек? – удивился Железнов.
– Да, – объяснил офицер. – Ограда обтянута поверху проволокой, через которую пропущен электрический ток.
– Позовите и часового… – распорядился Железнов. – Господин гаулейтер хочет лично проинструктировать все подразделение.
Офицер послал к вышке одного из эсэсовцев.
Затем все двенадцать человек выстроились прямо против машины. Железнов распахнул дверцу, и мы со Штаммом прошили их очередью из своих автоматов.
Железнов остался у ворот, а мы поехали к аэродрому.
По нашим расчетам, самолет должен был вскоре приземлиться.
Все было тихо и безлюдно: в эту ночь, очевидно, не ждали никого.
У края поля находилась какая-то будка.
Мы вошли туда, повернули выключатель. В тесной комнатке стояли стол и стулья, на стене чернел рубильник. Мы рискнули его включить и выключить: на поле на мгновение вспыхнули сигнальные электрические лампочки.
– Это удача, – сказал Штамм. – Я думал, придется сигналить ракетами.
С аэродрома поехали к домикам, в которых находились дети.
Там тоже было тихо. Мы зашли в одно из помещений.
Стояли кроватки, в них спали дети.
Их было что-то мало, часть из них уже успели куда-то деть…
В одной из комнат мы нашли трех женщин, уж не знаю, как их назвать: няньками, сиделками или надсмотрщицами.
Одна из них проснулась, когда мы вошли. Она стыдливо натянула одеяло до самого носа.
– Господин офицер! – воскликнула она, хотя я был в штатском платье, а Штамм в солдатской форме: вероятно, большинство здешних посетителей, в штатской ли они были одежде или военной, являлись офицерами.
Ее восклицание разбудило остальных. Женщины не понимали, зачем мы пришли.
– Пойдите, Штамм, поглядите, – сказал я, – не найдется ли для них подходящего местечка.
Штамм быстро отыскал какой-то чулан, в котором не было окон, но зато снаружи имелся большой, крепкий засов.
– Отличный бокс, – сказал он. – Как раз для таких, как эти.
Мы подняли женщин и загнали их в чулан.
– Если будете сидеть тихо, с вами ничего не случится, – строго сказал Штамм. – Но если вздумаете орать и безобразничать, мы вас расстреляем.
Одна из них принялась просить, чтобы их не запирали, клялась, что они ничего себе не позволят, но мы им не поверили.
В соседнем доме не оказалось никого – ни детей, ни взрослых.
На самой даче обнаружили двоих – кухарку и денщика, этих мы заперли в погреб.
Вернулись к детям, принялись поднимать их с кроватей, и отнесли в машину.
Перевезли и поехали к Железнову.
Он стоял возле вышки с автоматом в руках.
– Самолет запаздывает, – с досадой сказал он. – Неспокойно что-то…
Но тут мы услышали долгожданный рокот, и я со Штаммом поехал обратно на аэродром.
Штамм подъехал к будке, вбежал в нее.
Дети, сбившись кучкой, сидели в темноте, прижавшись друг к другу, как цыплята: кто-то плакал, кто-то спал, но большинство только сопели и молчали.
Штамм включил рубильник – в поле загорелись огоньки, и несколько минут спустя большой, тяжелый самолет побежал по полю.
Мы подъехали к нему на машине.
Самолет содрогался: пилот не заглушал мотора.
Он выскочил из кабинки, вгляделся в меня в темноте.
– Беда с вами, – сказал он. – Товарищ Железнов?
– Нет, я Макаров, – сказал я. – Железнов охраняет вход.
– Ну, здравствуй, – сказал он и назвался: – Капитан Лунякин.
– Видите ли, обстановка такова… – начал я.
Но Лунякин закричал:
– Какая там обстановка! Где ваш груз?! Где груз?! Давайте скорее, иначе все тут останемся!
Штамм по-немецки сказал, что пойдет за детьми.
Лунякин подозрительно на меня посмотрел.
– А это что за немчура? – спросил он.
– Это один товарищ, – сказал я. – Проверенный товарищ. Он идет за детьми.
– Ладно, коли проверенный, – сказал Лунякин. – Все пойдем, давайте грузить побыстрее.
Около него стояли уже два его помощника – штурман и радист.
– Где они? – спросил кто-то из них, по-видимому, они знали, в чем дело.
Мы все побежали к будке.
Скажем прямо, в эту ночь мы обращались с детьми не так, как принято в детских учреждениях: не было времени ни уговаривать, ни нежничать с ними, мы хватали их под мышки, по двое, и даже по трое, бегом тащили к самолету, запихивали в кабину и бежали за другими.
В это время со стороны ворот раздался выстрел.
– Это еще что? – спросил Лунякин.
– Не знаю, – сказал я. – Но ясно, что ничего хорошего.
– Поглядим! – сказал Лунякин.
