Чарльз Диккенс - Лавка древностей. Том 1
Воспоминаніе о карликѣ неотвязно преслѣдовало ее: ей всюду чудилось его безобразное лицо, его пришибленная фигура. Ради большей безопасности драгоцѣнныхъ куколъ Нелли должна была спать въ выставочной залѣ. Всякій разъ, какъ она вечеромъ пробиралась къ своему ложу, ее такъ и тянуло взглянуть на мертвенныя лица фигуръ. Воображеніе ея разыгрывалось: не одна, такъ другая фигура напоминала ей карлика, и ей уже казалось, что онъ переодѣлся куклой и сталъ на ея мѣсто. А тутъ куклы, сами по себѣ, начинали ее мучить, обступивъ со всѣхъ сторонъ ея постель и глядя на нее своими стеклянными глазами. То онѣ представлялись ей живыми существами, то ее пугала ихъ неподвижность и безмолвіе залы, и она цѣлыми часами лежала, не смѣя пошевельнуться и съ ужасомъ слѣдила за ихъ неясными очертаніями. Выбившись изъ силъ, она зажигала свѣчу или вставала съ постели и садилась у открытаго окна: искала утѣшенія въ небесныхъ свѣтилахъ. Нерѣдко въ эти минуты она вспоминала о прошедшемъ. Вотъ ей представляется старый дѣдушкинъ домъ, окошечко, у котораго, бывало, она ждала возвращенія старика, такъ живо чувствуя свое одиночество; милый, добрый, веселый Китъ, и ея личико, залитое слезами, на минуту озаряется улыбкой.
Думала она въ эти безсонныя ночи и о дѣдушкѣ: ей ужасно хотѣлось знать, понимаетъ ли онъ свое настоящее положеніе, возвращается ли мысленно къ прежней жизни и оставила ли въ его душѣ хотъ какой нибудь слѣдъ та крайность, въ которой они недавно находились. Пока они вели бродячую жизнь, ей не приходилось задумываться надъ этимъ вопросомъ, теперь же ее терзала мысль, что будетъ съ ними, если, не дай Богъ, онъ заболѣетъ, или у нея не хватить силъ трудиться. душевное состояніе старика нисколько не измѣнилось и нельзя было надѣяться на его улучшеніе въ будущемъ: онъ, что называется, впалъ въ дѣтство. Доброе, безобидное существо, готовое на всякую услугу, не превышающую его силъ, онъ, какъ ребенокъ, радовался тому, что и онъ можетъ быть полезенъ; все также безъ памяти любилъ свою внучку, смотрѣлъ ей въ глаза, воспринималъ какъ пріятныя, такъ и непріятныя впечатлѣнія, и только: дальше этого его чувствительность не шла; онъ оставался равнодушнымъ ко всему на свѣтѣ и, казалось, ни о чемъ не думалъ, ничего не понималъ. Сидитъ онъ, бывало, сложа руки и безсмысленно глядитъ въ одну точку, а когда Нелли посмотритъ на него, онъ улыбнется, кивнетъ головой, а затѣмъ опятъ сидитъ истуканомъ. А попадется ему въ руки маленькій ребенокъ, онъ цѣлыми часами носитъ его на рукахъ, становясь втупикъ передъ самыми простыми, дѣтскими вопросами и смиренно преклоняясь даже передъ дѣтскимъ умомъ. Онъ какъ будто сознавалъ свое нравственное убожество, и только терпѣливо переносилъ его, какъ неизбѣжное зло. Все это такъ болѣзненно отзывалось въ сердцѣ бѣдной дѣвочки что она часто убѣгала куда нибудь въ уголокъ, чтобы скрыть душившія ее слезы и, бросившись на колѣни, горячо молила Бога, чтобы Онъ послалъ ея дѣдушкѣ исцѣленіе.
Но даже и эти горести, тяжелымъ камнемъ ложившіяся на молодую душу, были пустяки въ сравненіи съ тѣмъ испытаніемъ, которое ожидало ее въ недалекомъ будущемъ.
Какъ-то разъ, вечеромъ, въ праздникъ, Нелли вышла съ дѣдушкой погулять. Имъ пришлось въ продолженіе нѣсколькихъ дней кряду сидѣть въ душныхъ комнатахъ, поэтому они воспользовались свободнымъ временемъ и необыкновенно теплой погодой и отправились за городъ. Выйдя въ поле, они пошли по тропинкѣ, въ полной увѣренности, что она вскорѣ же приведетъ ихъ на большую дорогу, по которой они и вернутся въ городъ. Но тропинка завела ихъ далеко. Солнце уже садилось, когда они добрались до большой дороги и остановились отдохнуть.
Темъ временемъ, сумерки мало-по-малу спустились на землю. Небо стало темное, мрачное, лишь на западѣ удаляющееся свѣтило золотомъ и огнемъ разливалось по горизонту, и его догорающее пламя, прорываясь сквозь темную завѣсу ночи, озаряло поле красноватымъ отблескомъ. Но вотъ солнце окончательно скрылось, унося съ собой и жизнь, и радость въ другія страны; поднялся вѣтеръ, надвинулись черныя тучи, пошелъ крупный, рѣдкій дождь, вдали послышались глухіе раскаты грома, засверкала молнія, и въ одинъ мигъ непроницаемая тьма окутала и небо, и землю.
Они боялись стать подъ дерево или укрыться подъ заборомъ и бѣжали посреди дороги, надѣясь набрести на какую нибудь хижину, гдѣ бы можно было переждать грозу, разразившуюся страшнымъ ливнемъ. Они были такъ напуганы раскатами грома, молніей, надвое раскалывавшей небо, къ тому же, дождь пронизывалъ ихъ до костей, что навѣрно прошли бы не замѣтивъ одиноко стоявшаго у дороги дома, если бы ихъ не окликнулъ человѣкъ, увидѣвшій ихъ съ крыльца и предложившій имъ войти въ комнату.
— Должно быть, у васъ особенно тонкій слухъ, что вы такъ мало заботились о своемъ зрѣніи: въ такую грозу можно ослѣпнуть, сказалъ онъ, отодвигаясь отъ двери и заслоняя рукой глаза отъ ослѣпительнаго блеска молніи, огненной змѣйкой пробѣжавшей по небосклону. — Чего вы такъ спѣшили? спросилъ онъ, затворяя дверь, и повелъ ихъ черезъ коридоръ въ заднюю комнату.
— Мы не замѣтили этого дома, пока вы насъ не позвали, отвѣчала Нелли.
— Мудренаго мало, когда молнія такъ и жжетъ глаза. Станьте-ка къ огню, да посушитесь маленько. Если хотите чего нибудь поѣсть, прикажите, и вамъ сейчасъ будетъ подано, а если ничего не хотите, не стѣсняйтесь: въ нашемъ трактирѣ это необязательно. Кажется «Храбрый солдатъ» извѣстенъ во всемъ околоткѣ.
— Вашъ трактиръ называется «Храбрый солдатъ»? спросила Нелли.
— Неужто это новость для васъ? Откуда вы? изъ какихъ странъ? По крайней мѣрѣ, въ нашихъ краяхъ всѣ знаютъ, какъ Отче нашъ, что такое «Храбрый солдатъ». Да, нашъ трактиръ называется «Храбрый солдатъ», а хозяинъ здѣсь Джемсъ Гровсь, человѣкъ безупречной, непоколебимой честности. Есть у него и отличныя кегли въ крытомъ помѣщеніи. Если найдется хоть одинъ человѣкъ, который недоволенъ Джемсомъ Гровсомъ, пусть онъ скажетъ это самому Джемсу Гровсу, и тотъ устроить ему какую угодно партію отъ четырехъ до сорока фунтовъ стерлинговъ за ставку.
И съ этими словами онъ нѣсколько разъ ударилъ себя по жилету: дескать, я самъ и есть Джемсъ Гровсъ, вполнѣ заслуживающій эти похвалы, и, взглянувъ на свой собственный портретъ, висѣвшій въ черной рамкѣ надъ каминомъ, откуда онъ, казалось, бросалъ вызовъ всему обществу, онъ поднесъ къ губамъ стаканъ съ водкой, наполовину опорожненный, и выпилъ за здоровье Джемса Гровса.
Вѣроятно кто нибудь изъ завсегдатаевъ трактира, сидѣвшихъ въ той же комнатѣ за ширмой, не разъ изъявлялъ сомнѣніе насчетъ безупречности хозяина, что и вызвало эту хвалебную рѣчь съ его стороны, что Джемсъ Гровсъ, ни съ того, ни съ сего, вдругъ повернулся къ ширмѣ, громко забарабанилъ по ней и съ минуту ждалъ отвѣта. Но отвѣта не послѣдовало, и онъ продолжалъ ораторствовать въ томъ же духѣ:
— Не думаю, чтобы много нашлось людей, которые бы отважились ссориться съ Джемсомъ Гровсомъ подъ его собственной крышей. Есть одинъ такой смѣльчакъ — и онъ не за горами — такъ вѣдь это во какой здоровякъ: онъ одинъ стоить добрыхъ двадцати, поэтому-то я и позволяю ему говорить все, что ему вздумается, а онъ и пользуется этимъ.
Въ отвѣть на эти комплименты за ширмой послышался сердитый хриплый голосъ. Хозяина просили зажечь свѣчи и не шумѣть; нечего, молъ, хвастаться: всѣ знаютъ, что онъ за птица.
— Нелли, душечка, слышишь, тамъ играютъ въ карты! шепнулъ старикъ, навостривъ уши.
— Затвори ставни, да сними со свѣчки, продолжалъ тотъ же сердитый голосъ. — Такая темь, чортъ возьми, что и мастей не разберешь. Благодаря грозѣ, пиво у тебя сегодня будетъ совсѣмъ скверное. Партія кончена. Я выигралъ семь фунтовъ и шесть пенсовъ. Давай-ка ихъ сюда, Исаакъ!
— Да ты слышишь, Нелли, слышишь? встрепенувшись повторилъ старикъ, когда за ширмой зазвенѣли мелкой монетой.
Сильнѣйшій громовой ударъ прервалъ на минуту всѣ разговоры.
— Такого грома я не слыхалъ съ той самой ночи, когда, помните, старику Льюку Видерсу такъ страшно везло: онъ выигралъ тринадцать разъ кряду, заговорилъ кто-то другой, рѣзкимъ, надтреснутымъ голосомъ, въ высшей степени непріятнымъ. — Всѣ тогда говорили, что ему, должно быть, самъ чортъ помогаеть; я увѣренъ, что онъ стоялъ у него за спиной.
— Льюку везло только въ послѣдніе года; я помню, какъ онъ всегда былъ несчастливъ въ игрѣ: его, бывало, славно отдѣлывали и въ картахъ, и въ кости: какъ липку обирали, замѣтилъ первый.
— Да ты слышишь ли, Нелли, что они говорятъ? настойчиво шепталъ старикъ.
Дѣвочка взглянула на него и къ ужасу своему увидѣла, что онъ совсѣмъ преобразился. Лицо у него было взволнованное, взглядъ напряженный, зубы стиснуты; онъ съ трудомъ дышалъ; рука его — онъ ухватился за руку внучки — ходуномъ ходила.
— Богъ свидѣтель, что я всегда говорилъ то же самое, бормоталъ онъ, поднимая глаза къ небу. — Я зналъ, что это такъ и должно быть, что это будетъ и всегда мечталъ объ этомъ! Скажи, милая Нелличка, сколько всего у насъ денегъ? Вчера я видѣлъ, у тебя ихъ было довольно. Подай ихъ сюда.
