Симона Бовуар - Все люди смертны
— Я пойду с тобой, — сказал Карлье.
— Нет, — ответил я. — Путь до реки неблизкий, а нам неведом ни этот край, ни его жители. В одиночку мне удастся сделать больше, чем с тобой вдвоем.
— С тобой или без тебя, — упрямо заявил Карлье, — но я пойду.
Я взглянул на него. Мне вспомнились слова, что слетели с моих губ столетия назад.
— Какой гордец!
Он рассмеялся; мне не понравился этот смех.
— Что тебя насмешило?
— Считаешь, что можно жить рядом с тобой и сохранить остатки гордости? — спросил он.
— Отпусти меня, я пойду один.
— Ты не понимаешь! — воскликнул Карлье. — Ты ничего не понимаешь! Я не могу здесь остаться. Если бы я мог, то сидел бы в Монреале или остался в Сен-Мало; жил бы себе спокойно с женой и детьми. — Он упрямо сжал челюсти. — Мне необходимо чувствовать, что я живу, пусть даже это приведет меня к смерти.
В последующие дни я тщетно пытался переубедить его. Карлье отмалчивался. Он собирал мешок со съестными припасами, проверял снаряжение; и вот однажды утром с нетерпением в голосе сказал мне:
— Выходим.
Груз у нас получился немалый. Мы тащили шкуру бизона, чтобы выкраивать каждое утро новые мокасины, поскольку одной пары хватало лишь на день пути; мы тащили ружье, патроны, топоры, меховые одеяла, лодку из бизоньей шкуры, чтобы переправляться через реки, а еще провизию на два месяца пути для одного человека. Мы направились по тропе, проложенной бизонами; индейцы посоветовали придерживаться звериных троп, это был лучший способ не пропустить источника воды. Шли молча. Мне нравилось идти к цели. С тех пор как я связался с Карлье, передо мной всегда была некая цель, которая определяла мое будущее и скрывала его от меня; чем труднее было достичь этой цели, тем в большей безопасности ощущал я себя в настоящем. Добраться до великой реки было очень трудно, и каждый миг был наполнен до предела.
К концу недели зарядили дожди; мы брели через прерию, руки наши были в порезах от высокой жесткой травы; разбухшая от дождя земля затрудняла ходьбу, а под мокрыми деревьями мы находили ненадежное пристанище для ночлега. Затем начался лес, мы с трудом продирались сквозь чащу, расширяя проход топорами; по пути мы преодолели несколько рек. Под однообразным серым пологом дождя край этот казался пустынным; нам не удавалось вспугнуть ни птицу, ни дикого зверя. Съестные припасы таяли.
Впервые завидев селение, мы бесшумно подобрались к нему. До нас донеслись дикие вопли и рокот барабанов. Перебегая от дерева к дереву, я приблизился и увидел, что индейцы пляшут на площади вокруг группы связанных собратьев. В прерии продолжалась война. Отныне мы старались избегать селений. Однажды мы увидели отряд индейцев, которые боевым порядком выступали против враждебного племени, издавая хищное рычание. Мы спрятались на дереве, и они нас не заметили.
Дождь лил тридцать пять дней, за это время мы миновали два десятка водных преград. Потом поднялся сильный ветер и небо расчистилось. Идти стало легче, но еды осталось всего на две недели. Я сказал Карлье:
— Надо возвращаться назад.
— Нет, — решительно произнес он.
Он вновь выглядел как прежде: обветренное загорелое молодое лицо, которому борода придавала суровость, а длинные волнистые волосы ее смягчали; но глаза утратили беззаботность и остроту взгляда, он держался с отсутствующим видом.
— Дожди прекратились, — добавил он спокойно. — Сможем добыть бизонов.
— Не каждый же день нам удастся убить бизона, — заметил я.
В этой пропитанной влагой атмосфере невозможно было хранить мясо дольше суток.
— Найдем деревню, где нам продадут маис.
— Идет война, — сказал я.
— Но ведь не везде.
Я бросил на него гневный взгляд:
— Ты так спешишь умереть?
— Мне все равно, когда умереть, — ответил он.
— Если ты погибнешь, твои открытия канут вместе с тобой, — сказал я. — Не обольщайся, что кто-то из твоих людей озаботится поиском великой реки; они приживутся там, где мы их оставили, и смешаются с индейцами. — Помолчав, я добавил: — Я тоже не стану ее искать.
— Меня это не волнует, — сказал Карлье.
Он тронул меня за плечо: я успел отвыкнуть от этого дружеского жеста.
— Ты убедил меня, что путь в Китай не так уж важен. Великая река — тоже.
— Давай вернемся, — увещевал я его, — организуем новую экспедицию.
Он покачал головой.
— Терпение мое кончилось, — сказал он.
Мы двинулись дальше. Я убил косулю, несколько диких курочек, перепелов, но потом запасы еды подошли к концу. Когда наконец показалась великая река, провизии у нас оставалось на три дня.
— Вот видишь, я добрался, — сказал Карлье.
Он со злостью смотрел на реку.
— Да, и теперь надо возвращаться, — задумчиво вставил я.
— Я добрался, — повторил он.
С его лица не сходила улыбка, точно ему удалось подшутить над кем-то.
Я торопил его в обратный путь, и он равнодушно последовал за мной. Он ничего не говорил, ничего не замечал. На второй день я подбил индейку, четыре дня спустя — козу; но потом за неделю нам не попалось никакой дичи; запасы совсем истощились; затем я убил бизона и изжарил огромный кусок мяса, который мы прихватили с собой; через два дня его пришлось выбросить.
Мы решили попытать счастья в первом же попавшемся на пути селении. Наутро мы обнаружили хижину; подошли ближе: над вигвамами курился дымок; вокруг стояла тишина. Но запах я узнал: так пахло мясо, которое мы выбросили накануне. На безлюдной площади лежали сотни трупов. В домах не было ни души; в укромных местах, где хранились мясо и маис, было пусто.
Мы продолжали идти еще два дня, на третий, когда я взялся за походный мешок, Карлье сказал мне:
— Прощай. Я остаюсь здесь.
— Я останусь с тобой, — сказал я.
— Не надо, я лучше один.
— Я остаюсь, — сказал я.
Весь день я бродил по прерии; вдали мелькнул олень, я выстрелил в него и промахнулся.
— Почему ты вернулся? — спросил Карлье.
— Я тебя не брошу.
— Ступай, — сказал он. — Я не хочу умирать у тебя на глазах.
Поколебавшись, я сказал:
— Ладно. Я ухожу отсюда.
Он недоверчиво посмотрел на меня:
— Это правда?
— Правда. Прощай.
Я отошел подальше и прилег за деревом. Что теперь со мной будет? — думал я. Если бы я не встретил Карлье, то продолжал бы идти еще сто, тысячу лет. Но я встретил его, остановился; теперь я не мог продолжать свой путь. Я взглянул на восходящую луну. Внезапно в ночной тишине раздался выстрел. Я не двинулся с места. Для него все кончено. Суждено ли мне когда-нибудь расстаться с самим собой, чтобы от меня остались лишь кости?.. — думал я. На небе сияла луна, как сияла она в ту ночь, когда, счастливый и продрогший, я выбрался из подземного канала, как сияла она над сожженными домами; в тот вечер собака выла по покойнику; во мне до сих пор отдавался вой, что поднимался к сгустку застывшего света. Эта мертвая звезда никогда не угаснет. И никогда не притупится этот привкус одиночества и вечности, который неотделим от моей жизни.
* * *— Да, этим и должно было кончиться, — сказала Регина.
Она поднялась, стряхнула с юбки веточки.
— Пройдемся, — предложила она.
— Все могло кончиться иначе, — сказал Фоска. — Это был его выбор.
— Этим должно было кончиться, — повторила Регина.
Дорога вывела их на поляну, за которой виднелись деревенские крыши. Они молча направились туда.
— Мне недостало бы храбрости, — сказала она.
— А при чем тут храбрость? Всего несколько лет…
— Вы не понимаете, о чем говорите.
— Должно быть, так утешительно знать, что можно расстаться с жизнью когда захочешь, — заговорил Фоска. — Нет ничего непоправимого.
— Я хочу жить, — упрямо сказала Регина.
— Я пытался, — продолжал Фоска. — Я вернулся к Карлье, взял ружье и выстрелил себе сначала в грудь, а затем в рот. Это меня надолго оглушило. Но я вновь ожил.
— И что вы тогда сделали?
Ее не слишком волновало, что он сделал, но он был прав: пока он говорил, а она слушала его, вопросов не возникало. Нужно было, чтобы эта история длилась без конца.
— Я пошел к морю и на побережье увидел деревню. Вождь согласился принять меня, и я выстроил себе хижину. Мне хотелось уподобиться тем людям, что нагими живут под солнцем, хотелось забыться.
— Но вам не удалось?
— Прошло много лет; но, когда я очнулся, мне по-прежнему не оставалось ничего другого, как жить.
Они добрели до деревни. Все двери были крепко заперты, засовы задвинуты: нигде ни огонька, тишина… Перед входом в «Золотое солнце» стояла выкрашенная зеленой краской скамейка. Они сели. Сквозь закрытые ставни до них донесся равномерный храп.
— И что же? — спросила Регина.
Часть четвертая
Я бросился бежать, сердце бешено билось; желтые воды шумно выплеснулись из берегов и ринулись ко мне, и я знал, что, как только пена волн коснется меня, я покроюсь черными пятнами и мигом обращусь в пепел. Я бежал, ноги едва касались земли. На вершине горы женщина подавала мне знаки рукой: это была Катерина, она меня ждала. Стоит мне тронуть ее за руку, и я спасен. Но почва под ногами ходила ходуном, там было болото, бежать я больше не мог. Вдруг земля разверзлась, я едва успел махнуть рукой и крикнуть: «Катерина!» — как тотчас был поглощен раскаленной жижей. Я подумал: на сей раз мне не мерещится, я и вправду наконец умер.
