Любовь Овсянникова - Побег аферистки
— И здесь он нас выручил, — вздохнул Григорий. — Ты извини, что я оказался обычным человеком, не суперменом каким-нибудь. Хвастаться не буду, двух мужиков, от которых, кстати, не ждал нападения, я никак не одолел бы. Дай посмотреть, — оживился он и потянулся к оружию.
— Нет, извини, это мой пистолет. Я за него и отвечаю, — Татьяна резко отдернула от Григория руку с оружием. — Из него все-таки можно убить человека, если очень постараться. Так что не трогай. Я теперь запрячу его далеко, ведь вдвоем с тобой мне не так страшно. Но о наших делах, Гриша, все равно лучше помалкивать. Береженого Бог бережет.
Она не хотела, чтобы Григорий разоблачил ее неправду, ведь пистолет был далеко не с резиновыми пулями. И разрешения на него у Татьяны не было, она вообще не хлопотала о его приобретении. Хотя он, кажется, был совсем новым, даже еще не потерял запах заводской смазки. Зачем волновать парня?
— Так вот, ты спрашивал о ломовике, — напомнила она. — Я вылезла из окна, подстерегла его возле гаража, когда он сосредоточенно ковырялся в замке, стукнула по затылку шиповатой дубиной. А потом — все просто: связала руки, засунула кляп в рот, привела в чувство и заставила лечь в багажник. А там связала также и ноги. Затем залезла назад в комнату и умышленно начала стучать, чтобы отвлечь от тебя бандита с ножом.
— Как ты до этого додумалась? Как решилась на такие поступки?
— Люблю смотреть боевики. Вот и научилась.
— А зачем ты согласилась покупать эту машину? Где ты возьмешь столько денег? Таня, ты меня пугаешь…
— Да кто ее собирается покупать?! Разве ты не понимаешь — он же, в самом деле, может осуществить свои угрозы. Надо его нейтрализовать!
— Как ты его нейтрализуешь? Господи, что ты затеяла?!
— Ты уже убедился, что я находчивая? — спросила Татьяна, Григорий только кивнул. — Живи спокойно. Все, котик, интервью окончено.
— Таня, — остолбенело промолвил Григорий, — я тебя не узнаю. Когда ты успела стать такой бедовой?
— Я тебя искренне предупреждала, — звонко засмеялась Татьяна. — А ты заладил да заладил о женитьбе. Теперь не хнычь.
4
Давид, или Дыдык, как называла его последняя любовница, у которой он был на иждивении, приехал в Славгород со своим другом, который в критических ситуациях выполнял разные роли: извозчика, телохранителя, напарника в аферах, сутенера в делах с женщинами или пособника при выяснении отношений с конкурентами, — на его машине. Из этого следует, что это был не обычный друг, а друг заинтересованный, который имел прибыль от своего приязненного отношения к нанимателю. Таких давыдов у крепыша было немало — они составляли круг его клиентов или заказчиков. Короче, выгодно дружить с негодяями — это была его профессия, так он зарабатывал себе деньги на проживание.
Давыдово приглашение поехать и забрать у бывшего зятя сдуру подаренную машину воспринял не как коммерческую затею, а как житейское дело. В этом и в самом деле не было ничего противоестественного: девушка развелась со своим мужем, так почему он должен ездить на машине ее брата? Поэтому просто договорились о том, что Давид заплатит другу за поездку, учитывая бензин, потраченное время, и прочие расходы.
На довольно потрепанном «ланосе» друзья-подельщики приблизились к Славгороду приблизительно в полночь.
— Останови, — вдруг сказал Давид, едва они съехали с магистральной трассы. — Давай посоветуемся. Машину надо спрятать в незаметном месте, чтобы она не бросалась в глаза лишним людям.
— А чего? — удивился нанимаемый водитель, все еще не усматривая в задумчивости Давида никакого криминала.
— Неужели ты думаешь, что мне машину просто так возьмут и отдадут? Надо будет жестко поговорить с «родственничком». А если так, то зачем нам свидетели?
— Да почему же не отдадут? Машина-то на самом деле твоя.
— Во-первых, как ты знаешь, недавно я потерял хорошую кормушку — убежала от меня одна зараза и денежки с собой прихватила.
— Неужели у тебя были собственные денежки? — насмешливо перебил Дыдыка водитель. — Ни за что не поверю!
— Не мои, но я имел право хотя бы на их часть, как ее постоянный спутник и помощник. А она ничего мне не оставила. Как я найду себе новую покровительницу, потеряв форму? Настал летний сезон, а у меня нет ни одной стоящей тряпки, ни одной модной пары туфель.
— Не надо было замышлять против нее гадости, — напомнил водитель. — Женщины это за версту чуют опасность и пронимаются страхом. А тогда от них толку не жди. Ага, так я понял, что мы здесь не лучшим образом прорисуемся. Да?
— Конечно. Так как, во-вторых, мне нужны деньги, а не машина. И если уж мой бывший родственник ездил на ней черт знает сколько, то пусть или выкупает ее насовсем, или платит транспортную аренду за все годы. Так и поставим перед ним вопрос.
— Поставим? — удивился водитель. — Я думал, что подожду тебя в машине, подремлю, а потом, когда ты получишь обратно свои колеса, тронусь себе назад прогулочным темпом.
— Я сам не справлюсь, — буркнул Давид. — Мне может понадобиться твоя помощь.
— Мы так не договаривались. Выбивать из лохов деньги — это не то, что сидеть за рулем, согласись.
— Сколько ты хочешь?
— Нарушение уголовного кодекса стоит денег.
— Какое там нарушение… — буркнул Давид. — Ведь я родственнику телеграмму послал о своем приезде, по которой меня в два счета вычислят. Так… — припугнем и все.
— Даже если припугнуть, то без закручивания рук и мордобоя не обойтись, а это уже… сам понимаешь.
— Конкретнее! — горячился Давид. — Нам еще топать ножками километров пять, а дело надо сделать затемно. Не тяни резину!
— Двадцать процентов, если ты продашь машину, или половину стоимости аренды, если ты заберешь ее и деньги к ней.
Давиду ничего не оставалось, как согласиться.
— Сейчас справа будут развалины покинутой животноводческой фермы, — начал он разрабатывать операцию. — Люди с нее крышу снесли, деревянные части позабирали на топливо, частично разобрали кирпичные стены, но кое-что из них еще осталось. Кругом все давно заросло высокими сорняками, поэтому там никого нет. Вот там и запрячем машину.
И они, выключив фары, покатили через пустырь к развалинам фермы. Дорогу им освещали звезды и неполная луна, шедшая в рост. В их слабом и призрачном сиянии большие молчаливые сорняки казались замершими исполинами, даже слышалось тихое визжание и вздохи, когда они попадали под колеса. В конце концов, это не были звуковые галлюцинации — в траве действительно что-то жило: резвилось, убегало от опасности или охотилось, а затем питалось или умирало. Иногда между теми живыми звуками слышался хруст, и тогда делалось жутко от мысли, что это рассыпались чьи-то истлевшие косточки.
Через разобранный дверной проем они загнали машину вглубь просторного помещения, захламленного осыпавшимся камнем, щепками и кустарником из молодых деревьев-самосеек, перевитых зеленой порослью. Здесь было еще темнее и более зловеще, чем на улице, так как через прорехи в потолке сюда проникало не так уж много света, и вдобавок в закрытом от ветров пространстве стояла сырость и запахи прелости. Выходить из салона не хотелось, не хотелось даже глушить мотор, так как тогда бы усилилось ощущение, что они находятся в могиле, из которой им выйти не удастся.
— Как здесь еще не придумали свалку мусора сделать? — нарушил мистическую обстановку Дыдык, сводя их взаимные переживания к восприятиям обывательским, банальным и бытовым. Хотя у него самого поджилки тряслись, но он должен был прибавлять смелости своему спутнику, от которого немало зависело в том разговоре, ради которого они сюда приехали.
— Всему свое время, — хрипло откликнулся тот.
Человеческий голос будто разорвал непроницаемый занавес, отделяющий этот жуткий островок от окружающего мира, и их страх притух. При том, что начальные планы были подкорректированы, решение оставить здесь машину показалось старательному водителю резонным.
— Пошли отсюда быстрее, — предложил он и вынул из бардачка ручной фонарик.
— Ты что? — закричал Дыдык с возмущением. — Прячемся по сорнякам, как волки, а потом с фонариком пойдем, чтобы нас каждый дурак увидел?
Относительно Дыдыка с уверенностью можно было сказать одно: несмотря на только что принятую договоренность, отдавать деньги, заработанные собственной выдумкой и животным страхом, он однозначно не собирался. Не надо было этому дурачку переоценивать свою помощь и начинать делить кожу неубитого медведя.
Можно по-разному относиться к социализму, можно порицать его или сожалеть о нем, можно осуждать его ценности или продолжать отстаивать их, можно даже быть к нему равнодушным. Но то, что от него, а затем и от бывшего народного добра остались гадкие, поросшие кустарниками руины, — всегда, везде и при всех обстоятельствах было ужасно на руку Дыдыку, и он благодарил социализм за его смерть.
