Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь
Несколько минут спустя большой черный автомобиль отъехал от крыльца. Погруженные в свои мысли Чинские не проронили ни слова, даже забыли сказать шоферу, куда ехать.
Но ему это и так было известно. В Людвикове все знали, куда едут родители Лешека и зачем. Как же иначе? Ведь есть законы, заставляющие сердца биться в унисон, все их чувствуют и всем они понятны.
Длинная тяжелая машина повернула к мельнице. Сани, груженные зерном, превратили дорогу в сплошные выбоины: приходилось ехать медленно и осторожно. Яркий свет фар метался снизу вверх, неожиданно выхватывая из темноты то силуэт ольхи, покрытой шапкой смерзшегося снега, то черные стволы верб, поросшие тонкими веточками, и, наконец, покатые крыши построек.
Снегопад прекратился, и шофер уже издалека заметил стоявшие возле мельницы сани из Людвикова.
— Наши лошади возле мельницы, — сказал он, не оборачиваясь.
«Слава Богу, что они еще здесь», — подумали Чинские.
На свет фар из дома вышел кучер, который, накрыв лошадей накидками, грелся в кухне возле печки, а также старый мельник, считавший своим долгом приветствовать хозяев Людвиковского поместья.
— Сын ваш здесь, в пристройке у панны Марыси. Позвольте, я провожу вас.
— Спасибо, Прокоп! — сказал пан Чинский и, беря под руку Элеонору, шепнул:
— Помни, Эля, хочешь чужое сердце завоевать, нужно свое отдать.
— Знаю, мой добрый друг, — она прижалась к его плечу. — И не бойся.
Она уже преодолела себя и в глубине души согласилась с тем, что еще недавно сочла бы за оскорбление. Второй раз в жизни судьба заставляла ее переступить этот порог. Казалось, неумолимый рок повернул время вспять и снова вернул ее в грозную, тревожную ночь, оставив наедине со страхом и сомнениями перед домом с маленькими квадратными оконцами.
На стук в дверь Лешек уверенным, даже вызывающим голосом ответил:
— Войдите!
О приезде родителей его предупредили сполохи от автомобильных фар, освещавших заснеженные верхушки деревьев. Он знал, что они приедут, но вот с чем? Лешек вскочил и стал впереди Марыси, как бы стараясь заслонить ее от надвигающейся опасности. Лицо его вытянулось и побледнело. Он плотно сжал губы, с которых готовы были сорваться резкие, безжалостные слова.
Дверь открылась, и они вошли. В те секунды, что родители задержались на пороге, Лешек все понял. На лице отца он заметил добрую, тихую улыбку, глаза матери покраснели от слез, а губы дрожали.
— Сынок! — прошептала она едва слышно.
Лешек бросился к ней и начал целовать.
— Мама! Мама!..
В этих двух с волнением произнесенных словах заключалось все: и боль, и упреки, и надежда, и обида, просьбы о прощении и само прощение. Страдания обоих и внутренняя борьба, взаимные оскорбления и мучительные хлопоты, жестокие решения и нежнейшее умиление — все вобрали в себя эти два слова: сынок, мама.
Они молча обнялись, желая только одного — чтобы ничто больше не омрачало радость примирения и обретения утраченного взаимопонимания.
Пани Чинская пришла в себя первой и тепло обратилась к сыну:
— Разреши, Лешек, познакомиться с твоей будущей женой.
— Мама! Присмотрись к этой девушке… Я люблю ее больше всех на свете. Но она заслуживает большего!
Марыся стояла, опустив глаза, смущенная и оробевшая.
— Мы с папой, — сказала пани Элеонора, — добавим наши чувства к твоим, сынок, и тогда, может быть, нашей общей любви окажется достаточно.
Она подошла к Марысе, обняла ее и сердечно поцеловала.
— Ты прелестна, дитя мое, и я верю, что твоя юная душа также прекрасна. Я надеюсь, что мы подружимся и у тебя не будет оснований считать меня своей соперницей, хотя мы обе любим одного парня.
Пани Элеонора улыбнулась и нежно погладила покрывшееся румянцем лицо девушки.
— Посмотри на меня, я хочу заглянуть в твои глаза, хочу проверить, сильно ли ты его любишь.
— Ох, сильно, пани! — тихо сказала Марыся.
— Я не пани для тебя, дорогое дитя. Я хочу, чтобы ты считала меня матерью.
Марыся наклонилась и припала губами к рукам этой высокомерной дамы, которая еще недавно была для нее совсем чужой, надменной, пугающей и недосягаемой и которую сейчас она имела право называть матерью.
— Позволь и мне, — пан Чинский протянул к Марысе обе руки, — поблагодарить тебя за счастье нашего сына.
— Это я благодаря ему счастлива! — улыбнулась, несколько осмелев, Марыся.
— Вы посмотрите, какая она красивая! — восторженно воскликнул Лешек, наблюдавший за всем происходящим в состоянии радостного изумления.
— Поздравляю тебя, парень! — похлопал его по плечу отец.
— Заслуженно, правда? — горделиво кивнул головой Лешек. — Но вы ее еще не знаете, а когда узнаете также, как я, то поймете, что она настоящее сокровище, олицетворение чуда!
— Лешек, — засмеялась Марыся, — как тебе не стыдно так обманывать родителей! После такой рекламы мама с папой будут искать во мне необыкновенные достоинства, подтверждающие ее. Тем тягостнее будет разочарование, когда они убедятся, что я простая и глупенькая девушка…
— Твоя скромность, — прервала ее пани Чинская, — уже сама по себе большое достоинство.
— Это не скромность, — покачала головой Марыся. — Прошу вас не думать, будто я не понимаю, кто я и как тяжело мне будет, сколько усилий и труда потребуется приложить, чтобы приблизиться к уровню того круга, в котором вы вращаетесь, чтобы не отталкивать и не позорить Лешека своим образованием и воспитанием. Я откровенно признаюсь — мне страшно, боюсь не справиться с такой задачей. И если, несмотря ни на что, я решилась на все возможные… разочарования… унижения… то только потому, что очень люблю Лешека…
Она говорила быстро, не поднимая глаз, а ее прерывистое дыхание свидетельствовало о том, что она высказывает самые сокровенные и волнующие ее мысли.
Лешек окинул торжествующим взглядом родителей, как бы говоря:
— Видите, какую девушку я выбрал?
— И если сегодня я такая счастливая и гордая, что становлюсь его женой, — продолжала Марыся, — то вовсе не потому, что каждая бедная девушка из магазина мечтает выйти замуж за богатого и красивого мужчину. Я, действительно, радуюсь, что он, зная столько прекрасных панн, равных ему по состоянию и положению, выбрал меня, сироту без роду, без племени. Я счастлива и горда, потому что он — самый благородный и самый замечательный человек, какого я знаю.
Пани Чинская привлекла ее к себе.
— Мы понимаем друг друга, дорогое дитя. И поверь, что мы уже смогли оценить благородство твоих намерений. Не сомневайся, у нас тебя не встретят неприятности, напротив, ты найдешь открытые сердца и самую искреннюю помощь. Не говори больше никогда, дорогая девочка, что ты сирота, ибо с сегодняшнего дня у тебя есть мы и дом, который с этого момента стал и твоим домом.
Марыся снова склонилась к рукам пани Элеоноры, чтобы поцеловать и чтобы спрятать слезы, которые застилали ей глаза:
— Вы такая добрая, — прошептала Марыся. — Я даже не представляла, что пани такая добрая… мама.
Пан Чинский тоже был тронут. Улыбнувшись и крякнув, он сказал:
— Ну а сейчас, раз уж мы вспомнили о существовании нашего дома, я думаю, будет лучше, если мы все вместе туда отправимся. Поможем Марысе упаковать веши, после чего заберем ее в Людвиково.
— Разумеется! — поддержала мужа пани Элеонора. — Нет нужды оставаться здесь дольше.
Марыся снова покраснела, а Лешек сказал:
— Видишь ли, мама… Я боюсь, что моей Марысеньке было бы немножко неловко. В Людвикове столько гостей, людей для нее совершенно чужих…
— Значит, ты хочешь позволить ей остаться здесь? — удивилась пани Чинская.
— Боже упаси! Но у меня есть идея: я бы хотел поехать с Марысей в Вильно.
— Сейчас?.. На праздники?
— До праздников еще пять дней. Нам нужно туда поехать по двум причинам: во-первых, мы должны отблагодарить почтенного Косибу, которого посадили в тюрьму за то, что он спас нам жизнь. Хочу поручить его дело Вацеку Корчинскому. Такой адвокат может выиграть любое дело. Я не прощу себе, если упущу хоть малейшую возможность отблагодарить человека, которому так обязан и который так безгранично привязан к Марысе.
— Да, это очень разумно, — согласилась пани Элеонора.
— А вторая причина заключается в пополнении гардероба моей королевы. Лично я не придаю этому никакого значения, но мне бы хотелось, чтобы среди людвиковских гостей она не чувствовала себя неловко. Надеюсь, что с помощью пани Корчинской мы решим этот вопрос.
— И здесь я согласна с тобой, — кивнула головой пани Чинская. — Но я не могу полностью положиться на вкус пани Корчинской, поэтому поеду с вами сама, чтобы лично заняться таким важным делом.
— Мама! Ты — ангел! — воскликнул Лешек.
Он, действительно, был бесконечно благодарен матери за такое решение. Ему хотелось, чтобы Марыся, перед тем как поехать в Людвиково, сблизилась с кем-нибудь из родных, чтобы ей легче было справиться со своим новым положением. Зная настоящий талант матери в общении с людьми, он не сомневался, что под ее влиянием такая интеллигентная и утонченная девушка, как Марыся, даже за столь короткое время научится многому, и прежде всего, раскованности в общении, что, как правило, в новом обществе дается далеко не каждому.
