Эдвард Форстер - Говардс-Энд
Маргарет была заворожена Онитоном. Вчера она сказала, что влюблена в него, но главным образом ее притягивал его романтический ореол. Холмы-друиды с закругленными вершинами, которые она успела разглядеть во время поездки, реки, бегущие отсюда в Англию, грубо слепленные массивы других, более низких холмов наполняли ее своей чарующей поэтичностью. Сам дом ничем особенным не отличался, но вид из него всегда будет для нее счастьем, и Маргарет представляла, скольких друзей она пригласит сюда погостить, и надеялась, что даже Генри сменит городскую жизнь на сельскую. Местное общество тоже обещало быть приятным. Прошлым вечером у них ужинал приходской священник; выяснилось, что он был приятелем ее отца и, стало быть, понимал, что она за человек. Маргарет он понравился. Священник познакомит ее с городским обществом. По другую сторону от нее сидел сэр Джеймс Биддер, который не уставал повторять, что ей достаточно сказать лишь слово и он расшевелит все почтенные семейства этого графства на двадцать миль вокруг. Маргарет сомневалась, что сэр Джеймс, владелец компании «Семена для сада», и в самом деле способен выполнить свое обещание, но покуда Генри ошибочно принимал всех, кто приходил к ним с визитами, за представителей почтенных семейств, она была довольна.
По лужайке прошли Чарльз и Альберт Фасселл. Они явно направлялись к реке для утреннего купания, поскольку за ними следовал слуга с купальными костюмами. Маргарет сама намеревалась прогуляться перед завтраком, но поняла, что покамест день принадлежит мужчинам, и принялась с улыбкой наблюдать за непредвиденными препятствиями, возникавшими у тех на пути. Сначала никак не могли найти ключи от домика для переодевания. Чарльз стоял у реки, скрестив руки и с трагической миной на лице, а слуга кричал что-то другому слуге в саду, но тот ничего не понимал. Потом возникла проблема с трамплином, и вскоре три человека уже бегали по лугу туда-сюда, выполняя противоречивые приказы, обвиняя друг друга и принося извинения. Если Маргарет хотела выпрыгнуть из машины, она выпрыгивала; если Тибби полагал, что гребля полезна для его лодыжек, он занимался греблей; если клерк хотел испытать приключение, он отправлялся в пешую прогулку в темноте. Но этих двух атлетов, как видно, парализовало. Они не могли купаться без соответствующих приспособлений, хотя их манило утреннее солнце и остатки тумана рассеивались над покрытым рябью потоком. Понимают ли они, в конце концов, что такое жизнь человеческого тела? И не могут ли те, кого они презрительно называют тряпками, побить их на их же поле?
Маргарет задумалась о приготовлениях к купанию, о том, какими им следовало бы быть — никаких хлопочущих слуг, никаких специальных приспособлений за рамками здравого смысла. Ход ее мыслей был прерван появлением тихой девочки, которая вышла поговорить с кошкой, но теперь наблюдала, как Маргарет в свою очередь наблюдает за мужчинами.
— Доброе утро, душа моя! — крикнула Маргарет, пожалуй, слишком пронзительно.
Ее голос перепугал купальщиков. Чарльз обернулся и, хотя был полностью облачен в сине-фиолетовый купальный костюм, сразу же ретировался в домик и более не показывался.
— Мисс Уилкокс встала… — прошептал ребенок, но дальше ничего нельзя было разобрать.
— Что-что?
Послышалось нечто вроде «желток-мешок».
— Не слышу.
— На кровати… в шелковой бумаге…
Сообразив, что речь идет о примерке свадебного платья и что ее визит придется кстати, Маргарет направилась в комнату Иви. Там кипело веселье. Иви в нижней юбке танцевала с одной из англичанок, тех, что из Индии, а другая в это время любовалась ярдами белого атласа. Они визжали, смеялись и пели. Тявкала собака.
Маргарет тоже немного повизжала, но не слишком убедительно. Свадьба не казалась ей таким уж смешным делом. Наверное, это был пробел в воспитании.
— Долли, бессовестная, не приехала, — возмущалась Иви. — Вот уж мы бы ее подразнили!
Маргарет спустилась к завтраку.
Генри уже занял свое место за столом, ел медленно, мало говорил и, как показалось Маргарет, был единственным из всей компании, кто успешно скрывал свои эмоции. Она никогда не поверила бы, что ему совершенно безразличен и уход дочери в другую семью, и присутствие в Онитоне будущей жены. Однако он имел бесстрастный вид, лишь изредка отдавая распоряжения — необходимые, чтобы создать удобства гостям. Генри справился, как ее рука, потом поручил Маргарет разлить кофе, а миссис Уоррингтон — чай. Когда к завтраку спустилась Иви, обе дамы, сразу же почувствовав неловкость, встали, чтобы уступить девушке место хозяйки дома. «Бертон! — крикнул Генри. — Разлейте кофе и чай на буфете!» Это не было, строго говоря, проявлением такта, но за этим жестом просматривалась определенная внимательность — та, что проявляется столь же часто, что и такт в общепринятом понимании этого слова, и не раз спасает положение во время заседаний совета директоров. Генри относился к свадьбе как к похоронам, расписав ее пункт за пунктом и ни разу не взглянув на событие в целом. По окончании действа можно было бы воскликнуть: «Смерть! Где твое жало? Любовь! Где твоя победа?».[42]
После завтрака Маргарет попросила Генри уделить ей несколько минут. Было всегда удобнее обращаться к нему по установленной форме. Желание поговорить объяснялось тем, что на следующий день он собирался стрелять рябчиков, а она возвращалась в город, к Хелен.
— Конечно, дорогая, — ответил он. — Без сомнения, у меня найдется время. Что ты хотела?
— Ничего.
— Я уж испугался, что что-то не так.
— Нет. Мне нечего тебе сказать, но ты можешь со мной поговорить о чем-нибудь.
Бросив взгляд на часы, он заговорил об одном неприятном повороте дороги у церковных ворот, через которые обычно проносят гроб с усопшим. Маргарет слушала с интересом. Своей внешней оболочкой она всегда уважительно реагировала на внешнюю сторону его бытия, хотя глубоко внутри все ее естество рвалось сделать что-то, чтобы помочь ему измениться. Она отказалась от любого продуманного плана действий. Лучше любви ничего не бывает, и чем больше она позволяла себе любить Генри, тем больше у того было шансов навести порядок в своей душе. В такой момент, как этот, когда они сидели в прекрасную погоду перед аллеями своего будущего дома, ей было так хорошо, что это блаженство непременно должно было передаться и ему. Каждый его взгляд, каждое движение его верхней губы, скрытой под щеточкой усов, когда она отрывалась от нижней, гладко выбритой, должны были предвосхищать нежность, которая одним ударом убьет в нем и монаха, и зверя. Сотню раз разочаровавшись, Маргарет не переставала надеяться. Она любила его с такой очевидностью, что ничуть не боялась застлавшего его душу тумана. Излагал ли он какие-нибудь банальности, как сегодня, или бросался на нее в сумерках с поцелуями, она могла простить его, простить и откликнуться.
— Если там такой неприятный поворот, — предложила она, — может быть, нам стоило бы пойти в церковь пешком? Нет, вы с Иви, конечно, поедете, но остальные прекрасно могли бы выйти пораньше и тогда понадобилось бы меньше экипажей.
— Нельзя заставлять дам идти пешком через Рыночную площадь. Фасселлам это не понравится. На свадьбе Чарльза они отнеслись к аналогичному предложению весьма придирчиво. Моя… она… одна дама из нашей компании хотела пойти пешком, да и церковь была сразу за углом. Я тоже не возражал бы. Но полковник уперся — и ни в какую.
— Вам, мужчинам, не надо быть такими уж галантными, — глубокомысленно произнесла Маргарет.
— Почему?
Она знала почему, но сказала, что не знает. Тогда Генри объявил, что если Маргарет не желает сообщить ему ничего особенного, то стоило бы наведаться в винный погреб, и они отправились вместе на поиски Бертона. Пусть громоздкий и несколько неудобный, но Онитон был все же настоящей загородной усадьбой. Они спустились вниз по гулким мощеным переходам, заглядывая в одну комнату за другой и пугая незнакомую прислугу, выполнявшую неизвестные поручения. Свадебный завтрак должен быть готов, когда они приедут из церкви, а чай будут подавать в саду. Вид стольких озабоченных и серьезных людей заставил Маргарет улыбнуться, но потом ей пришло в голову, что слугам заплатили за эту серьезность и они с удовольствием проявляют озабоченность. Здесь крутились нижние колеса механизма, который вознесет Иви к супружескому блаженству. Маленький мальчик с поросячьими хвостами преградил им дорогу. Он не понял, с какими важными людьми имеет дело, а потому попросил: «С вашего разрешения, могу я пройти?» Генри поинтересовался у него, где Бертон, но все слуги были новые и не знали друг друга по именам. В кладовой сидели музыканты, которые поставили условием включить в оплату шампанское и уже пробавлялись пивом. Из кухни доносились ароматы Аравии вперемежку с криками. Маргарет догадалась, что случилось, ибо то же самое произошло однажды и на Уикем-плейс. Какое-то блюдо, вскипев, вылилось наружу, и повар кидал кедровую стружку, чтобы перебить запах гари. Наконец они наткнулись на дворецкого. Дав ему ключи, Генри помог Маргарет спуститься по лестнице в погреб. Обе двери были открыты. Маргарет, которая весь свой запас вина хранила на дне бельевого шкафа, была потрясена увиденным.
