Игорь Савельев - Гнать, держать, терпеть и видеть
– Так, молодежь! Чего расселись? Чего так вяло ветки таскаем? До ночи хотим работать?! У вас тут поваленная ограда, между прочим. “Где, где?” Глаза-то разуйте маленько, я что, один за всех должен смотреть… Пошли покажу. Двое со мной. – И – с усмешкой: – А к инвалидам не относится!
Костярин обиделся, что-то пытался ска… Смотритель откровенно издевался:
– Да как же ты с мозолями-то, бедный… Там же ломом надо. Или лопатой…
“Лом” неприятно напомнил о вчерашнем предынсультном утре: Олег поморщился, когда они с Никитой покорно поплелись следом.
Долго поднимали завалившуюся в неприятные заросли решетку, склизкую с утреца, долго вкапывали и попритаптывали. Сплетничали о дружках-приятелях и о подругах особенно. Возвращались, по-бывалому – элегантно – закинув лопаты на плечи…
Кто первый это увидел, неясно. Олег потом пытался честно вспомнить, до детальки, до смутно опасной, словно заточка, звезды на могиле служивого. Раз Никита, как-то заговорившись, вдруг оборвал, значит, он и увидел их первым.
Костя и Ева целовались. Впрочем, расцепились, заметили почти сразу же: вороватый взгляд, не похабный, но как похабный.
Сколько молчали все четверо, с остановившимися глазами, – неизвестно.
Спас Никита.
– Пошли. – Он взял Олега под руку и буквально развернул его. – Брось лопату. – Олег бросил. – Пошли.
Они вернулись сначала к починенной решетке, из-за которой устало и интеллигентно смотрел господин в габбро – то бишь выбитый на черном граните, точками, как вечный вариант старых газетных фото, – пошли еще дальше, плутая могильными тропками, спотыкаясь о банки какие-то, вмытые в землю дождями. Молчание становилось страшным. Оба не знали, что сказать.
– Вот сволочь.
Получилось немножко… не то чтобы фальшиво – вопросительно? Олег еще не осознал. Все опрокидывалось в нем медленно-медленно, как в кино; только начинало. Просто в такой ситуации… полагалось… да вообще полагалось убить! Нет, он не мог поверить.
– Погоди. – Никита и сам остановился, и притянул Олега за рукав. – Погоди. Давай без глупостей.
– Да какие глупости!!! Это моя девушка! Господи, да как он вообще…
Никита пытался что-то лепетать – “ну женщин полгода не видел, ну помутилось в мозгах, ну бывает”, – Олег резко его послал, плюхнулся на чью-то скамеечку, чуть не отбросившую копыта… Обхватил голову руками. На предложение выпить самогона, чтобы успокоиться, – послал. Глубокий вдох. Да. Он решился:
– Сейчас я встаю и уезжаю домой. Черт, надо взять вещи!.. Нет. Мои вещи ты привезешь потом. Во сколько здесь автобус?
– Ты никуда не поедешь.
И Никита, остановив жестом, очень четко и зло все объяснил. Вот Костя. Друг попал в большую беду. Они приехали, чтобы его поддержать. Уехать, обидеться, устроить скандал – это все будет предательством. Однозначно, как на фронте. Свинство. “И я тебе руки после этого не подам, ты понял?” Ну а то, что Костя забылся, полез целоваться к Еве… Значит, эту ошибку, минутную слабость, нужно простить. Человек в таких обстоятельствах. “Я сам с ним поговорю. А ты… Если ты сейчас уедешь…”
Неизвестно еще, что оглушило Олега больше: сама… измена (Господи! Слово!..) или то, что Никита сейчас очень внятно, медленно и спокойно объяснил. И ведь не скажешь, что не прав.
Помолчали. Птицы-то здесь, оказывается… Вдали, за лесом, еле, комарино пела автотрасса.
Олег поднял голову. Чувствовал себя переломанным, как будто сброшенным с крыши. Попросил самогона. “Вот это другое дело!” – обрадовался Никита, извлекая баллон, сияющий на сломах – раздавленный, как лапоть…
Вечерело. Солнце уютно заливало землю косым красноватым лучом. Не лучом – целой пропастью былинного света, впрочем, слабевшего. Никита с Олегом допивали в полном молчании. Никогда не шло так тяжело. Из-за отсутствия закуски?
Никита хоть и нажрался, а мысль держал, но вопросительная интонация уже не давалась, и он все же спросил, уезжает ли Олег. Он, Олег, долго быковато думал, качаясь; жевал и бросил травинку:
– Да нику-да я не… не поеду.
Ну и слава богу. Может, все еще уладится… И Никита выдохнул.
Надо было ползти в поселок.
Субботничек, блин.
VI
Перенесемся в то время, счастливое время, до всякого Лодыгина, когда ничто, казалось, не предвещало беды и наши герои встречали Новый год на квартире у Костярина.
Тридцать первое.
Сумасшедший день, облепленный кухонным паром.
Полки с презервативами опустели в супермаркетах еще с утра – школьники же, ого-го, ночь свободы! Смели все, включая самые клинические виды. Те, что из скромных, постыдно-розовых резинок, спасибо прибамбасам, стремятся уже в разряд протезов, ага.
К вечеру, обменявшись подарками чуть не в подъезде, во всяком случае – в суматохе, пошептав друг другу бред в лихорадочно-предпраздничной маршрутке, где взвинченная цена как взвинченные нервы, Олег и Ева добрались до места. Веселье било ключом – его предвкушение. Женская половина большой разношерстной компании топталась ближе к кухне, здесь шипело, шкворчало и была благородная тяжесть салатниц, а пацаны потихоньку открывали себе бутылки у телевизора…
Ева нервничала, и Олег это видел. Она плохо знакома с его друзьями. Тоже, наверное, мало радости – встречать такую ночь в чужой компании, напрягаться голосом и лицом, когда твой спутник, близкий человек, вроде как отстранился, прибился к стае и будто бы насмешливо смотрит: ну и как ты держишься одна?
Приближалось время. Президент весь цепкий, жесткий, кащеево стареющий – ему год за два, а народ перед салатами да телевизорами как регулярный экзамен принимает на молодость и внешность. Куранты. Состоялось. И можно отплеваться от густой фальшивой пены, от пафоса фальшивого, нормально праздновать и пить.
В районе часа это и случилось.
Как всегда бывает, гвалт, смех; споря, переключали каналы, наткнулись на выступление “Алисы” на какой-то из кнопок, и Ева воскликнула:
– О, клево! – Она любила эту группу.
– Да… Концерт у них был прикольный, в “Центре”, – поддержал разговор Костя.
Олег замер на выдохе. Только бы…
– А ты ходил?… – Восторженная, Ева впервые повернулась к Костярину, с которым сегодня же и познакомилась. – Ой, а я так хотела…
– Ну да, мы же все ходили. Олежка же тоже, он тебе не рассказывал?…
Все. Конец.
Только бы догадалась не устраивать скандал за столом, при всех. Боковым зрением Олег видел ее пронзительное лицо, без отрыва к нему обращенное, но не замечал ничего очень старательно: копошился в тарелке, с внезапным энтузиазмом принялся есть, есть и подкладывать…
Все равно сцена неизбежна. Черт, но ведь знал он, знал, что рано или поздно это всплывет! Стоило бы что-нибудь придумать в спасительные минуты, но – какая-то равнодушная легкость в голове, с лобной нотой шампанского.
“Алиса” порастрясала пот на экране, а потом переключили. Кто-то встал с тостом, все потянули рюмки, обливая руки, как одеколоном…
Почему он не повел свою девушку на концерт и даже не сказал ничего, соврал, наверное, про чей-то день рожденья, – Олег и сам не знал.
Он вообще постоянно врал ей, не изменяя, – врал в миллионе мелочей, почти без причины, и держал все это в лопающейся голове, чтобы не попасться, – и попадался. Зачем, зачем он устроил себе эту двойную жизнь в невинных, казалось бы, пустяках? – но в таком количестве пустяков, которые были способны похоронить все.
Смотрит. Смотрит на него. Ковырялся вилкой, подлил себе водки, и все это – боясь поднять глаза.
Он просто говорил что удобнее и жил как удобнее, а удобней всего оказалась неправда. У нее вообще масса плюсов. Снять лишние вопросы, когда даже просто лень объяснять. Пустить пыль в глаза: я лучше, я прямо-таки античный герой. Не напрягаться для того, чтобы сделать что-то реально или сказать всерьез.
Олег даже не думал, в какую ловушку загонит себя. Первая же совместная посиделка с друзьями и новой девушкой обернулась страшным напряжением, потому что весь диапазон разговоров оказался сплошным минным полем, где друзья могли что-то сболтнуть. Куда ни ступишь – чудом не взрыв. Вот вчера он выпил с Никитой пива, а Евке зачем-то сказал, что весь день ворочал тома в читалке, несчастный… А на прошлой неделе ходил на тусовку такую-то, потом соврал про другую – зачем, шило на мыло!.. Этот груз грошовых тайн по мере того, как все у них становилось серьезнее, нависал гильотиной, и…
Иногда скелеты все-таки выпадали из шкафа, ввиду их большого количества, за всеми не уследишь. Но чтобы так “удачно”, как в эту праздничную ночь, – такого еще не было.
А ведь он любит ее! Любит!
– Да выключайте вы, блин, этот чертов телик! Танцуем! Расселись, как пенсионеры…
Кто – то и Костярин, рубашкой облепленный, сдвинули стол. Загрохотал, пробуя голос, мафон. Кто-то спорил о дисках и о “направлениях”, кто-то раздавал бенгальские огни, которые жалили руку, а после было не ясно, куда положить (чтоб не расплавить клеенку). Кто-то, при попритушенном свете со множеством бестолковых посудных отблесков, уже танцевал, другие нетрезво таращились.
