Цирил Космач - Смерть великана Матица
— Опять ты со своей премудростью! — возмутился Устинар. — И вообще, с какой стати ты за него заступаешься? Разве он — Хотейчев?
Хотеец помолчал, потом серьезно и решительно сказал:
— С сегодняшнего дня считай Хотейчев!
Так и пошло. Хотеец заботился о заброшенном мальчишке, и вскоре все стали называть его «Хотейчев Матиц». Никто его не трогал, и Матиц никогда больше не дрался. Хотеец пытался приучить его к работе, только старания его были напрасными, и не потому, что Матиц был неспособен к труду, но потому, что не сиделось ему на месте — с раннего детства приучен он был бродить по округе. Жители села порешили: пусть Матиц живет, как в те времена жили одинокие неимущие старики, — ходит обедать из одного дома в другой. Поскольку Матиц счета не знал, ему в том доме, где кормили сегодня, говорили, куда идти на следующий день. Матиц шел, наедался, а потом бродил по селу. Больше всего он любил сидеть со старым пастухом Вогричем и мог часами наблюдать, как тот строгает и вырезает из дерева рукоятки для кнутов и всякие-разные палки. Глухой пастух не обращал на него внимания: он жевал табак, сплевывал коричневую слюну и громко оценивал результаты своего труда.
Матиц стал буквально одержим. Хотеец однажды наткнулся на него на повороте дороги, ведущей в Лазны. Матиц сидел на высокой стене, болтал длинными ногами, жевал полынь и осколком стекла усердно строгал ореховую палку в добрый метр длиной и в палец толщиной.
— Матиц, ты что делаешь? — удивленно спросил Хотеец, который никогда не видел, чтобы Матиц хоть чем-нибудь занимался.
— Палку! — коротко ответил Матиц.
— Ага! — кивнул Хотеец. — А выйдет?
— Выйдет! — в свою очередь кивнул Матиц и показал палку. — Видишь, с этого конца она еще толстовата.
— Ага! Но ты ее немного обстрогаешь!
— Немного обстрогаешь, — повторил Матиц и принялся строгать. Потом зажмурил левый глаз, осмотрел палку и снова покачал головой:
— Видишь, теперь она с этого конца толстовата.
— Ага, похоже, она всегда толстовата с одного конца.
— Всегда толстовата, — подтвердил Матиц и опять взялся за дело.
— А кто тебя научил? — спросил Хотеец.
— Вогричев дядька.
— Ага, ага! Понятно, — кивнул Хотеец, глядя на Матица, который строгал палку то с одного, то с другого конца, и стружка так и летела. Палка становилась все тоньше и в конце концов сломалась у него в руках. Матиц отшвырнул обломки, подскочил к кусту, срезал новый прут, содрал с него кору и взялся строгать снова.
— Ага, ага, — задумчиво кивал Хотеец. — Матиц, ты строгай, строгай. А как будет готова, принеси ее мне посмотреть.
В тот же вечер Матиц прибежал к Хотейцу, однако не с готовой палкой, а с довольно глубоким порезом на ладони. Он моргал огромными мутными глазами и с ужасом смотрел на густую кровь, капавшую с толстых пальцев.
— Умру! — выдохнул он.
— Это ты ножом?
— Ножом.
Хотеец осмотрел рану и беззлобно рассмеялся.
— Матиц, это чепуха.
— Это чепуха, — с глубоким облегчением повторил Матиц.
— Царапина, — заключил Хотеец, промыл рану водкой и перевязал. — Не беспокойся! Кожа не рубаха!
— Кожа не рубаха, — повторил Матиц.
— Да, не рубаха! Кожа всегда сама зарастает, а рубаха нет!
— А рубаха — нет! — повторил Матиц.
— А рубаха — нет. Никогда. И штаны тоже не зарастают. И башмаки. Вот так-то! Когда они разорвутся или если ты их разорвешь, они уже ни на что не годятся.
— Ни на что не годятся.
— Да, не годятся. Можешь выбросить их на помойку.
— Можешь выбросить их на помойку, — повторил Матиц и заморгал своими огромными мутными глазами.
— Правильно, — подтвердил Хотеец. — А кожа всегда годится. Сама зарастает. Поэтому можешь не беспокоиться. Ты еще построгаешь свою палку.
— Еще построгаешь свою палку, — весело повторил Матиц и пошел прочь. За хлевом он срезал ореховый прут и направился к селу.
На следующее утро Устинар и Вогрич привели Матица, был он без рубахи и без штанов.
— Это что за шутки? — удивился Хотеец.
— Откуда мы знаем, — ответили те. — В таком виде он шел по дороге. Если мы правильно его поняли, он выбросил рубашку и штаны на помойку, поскольку они ни на что не годятся, потому как рваные и сами не зарастут.
— Ага! Ага! — закивал Хотеец.
— А теперь ты его убеди, что штаны нужны, хотя они сами не зарастают, — попросили мужики. — Мы ему ничего не говорили, поэтому не ворчи и не причисляй нас к дуракам. Но тебе мы говорим: Матицу надо крепко вправить мозги! Вправь их палкой или без палки, только голым он по деревне больше ходить не будет! Ведь он уже взрослый мужик!
— Хорошо, хорошо! Я ему растолкую, — пообещал Хотеец и повел Матица в дом.
Он прекрасно понимал, что виноват, поэтому не стал наказывать Матица. Он одел его и стал внушать свою мысль.
— На тебе всегда должны быть штаны и рубашка! — строго говорил Хотеец. — Всегда!
— Всегда! — повторил испуганный Матиц и заморгал огромными мутными глазами.
— Если ты снимешь свое тряпье и выбросишь на помойку, карабинеры тебя схватят и посадят в тюрьму!
— Схватят и посадят! — повторил Матиц и еще более испуганно заморгал.
— Правильно. И к тому же отберут у тебя нож.
— Отберут у тебя нож? — повторил Матиц и сунул руку в карман.
— И ты его никогда больше не получишь. А теперь скажи мне, как ты без него будешь строгать палку, а?
Матиц был так напуган, что даже не повторил слова Хотейца.
— Поэтому на тебе всегда должны быть рубаха и штаны! — закончил Хотеец. — Всегда! Днем и ночью!
— Днем и ночью! — повторил Матиц и поднял палец, чтобы получше запомнить этот наказ.
И он его запомнил: впредь жил в меру своих возможностей — никогда не появлялся в деревне голым, а штаны и рубаху не снимал даже ночью. Сидя на скалах и стенах, он строгал палки, ходил из дома в дом, ел, продолжал расти и вырос великаном. Встретив женщину, останавливался и таращился на нее, скалил зубы и громко дышал. Девушки обходили его стороной, если же их было несколько, они забавлялись беседой с ним.
— Говорят, ты женишься на Катре, — поддразнивали они.
— На Катре? — удивленно открывал рот Матиц.
— Может, она тебе не нравится?
— Нет! — решительно качал головой Матиц.
— А почему?
— Катра некрасивая.
— А ты красивый. Был бы еще красивее, если бы не ходил таким заросшим.
— Таким заросшим? — повторял Матиц и чесал подбородок, покрытый редкими курчавыми волосами.
— Мог бы и пообстругаться!
— Пообстругаться? — удивленно моргал Матиц.
— Конечно. Только не сам, порежешься! Пойди к Лопутнику и попроси, пусть пообстругает!
— К Лопутнику, пусть пообстругает! — повторял Матиц, подняв палец, и отправлялся к Лопутнику, сапожнику, который занимался и ремеслом цирюльника, то есть стриг крестьян и брил инвалидов, больных и покойников.
Девушки подшучивали над большим младенцем, а перекупщица Катра, сорокалетняя тучная баба, у которой голова была тоже не совсем в порядке, по-настоящему боялась Матица. Целыми днями, от зари до зари, ковыляла она с двумя корзинами по проселкам и тропам от одного хутора к другому, где скупала яйца, масло и цыплят. Она сердито переругивалась с сельскими девушками, которые уговаривали Матица жениться на ней, а на пустынной дороге содрогалась от страшной мысли, что Матиц может на нее напасть.
— Когда он меня встречает, он всегда останавливается, он на меня смотрит, смотрит на меня! — плача, жаловалась она Хотейцу, бесконечно повторяя глаголы и местоимения.
— Слышал я, слышал, что он на тебя глаз положил, — говорил Хотеец, который любил подшутить над Катрой.
— А ты слышал ты? — кивала головой толстуха. — Как заколотый вол на меня смотрит, смотрит на меня!..
— Катра, ты трясешься попусту, — усмехнулся Хотеец и махнул рукой, — вол не опасен. А заколотый вол тем более!
— Не опасен, не? — обиженно затянула торговка и вытаращила полные слез глаза. — Тебе хорошо смеяться тебе, потому что ты не женщина ты!.. Если бы ты был ты женщина, ты бы тоже трясся бы!..
— Конечно, — поддакнул Хотеец. — Каждая настоящая женщина всегда немного трясется.
— А я не немножко я трясусь, — застонала Катра. — Я вся я трясусь я!
— А вот это уже чересчур, — усмехнулся Хотеец.
— Ничуть не чересчур не! — обиженно возразила Катра. — До костей я трясусь я!.. И ты бы трясся бы ты, если бы он на тебя напал на тебя!..
— Если бы напал? — удивленно развел руками Хотеец.
— А на меня он напал на меня, — со слезами сказала Катра и обеими руками ухватилась за передник.
— Кто на тебя напал? — посерьезнев, спросил Хотеец.
— Матиц на меня напал на меня, — медленно произнесла Катра и подняла передник.
