Эрнст Гофман - Мастер Иоганн Вахт
Главное, чем Ионатан завоевал сердце графа, заключалось в следующем: граф в поте лица своего сочинял стихи, слепляя их из красиво обточенных фраз, а Ионатан находил эти стихи превосходными и бывал ими так растроган, что приводил графа в полное удовольствие. Справедливость требует заметить, что эстетическое развитие Ионатана в самом деле сильно выиграло от его сближения с умным, хотя несколько высокопарным и чересчур восторженным графом.
Теперь благосклонному читателю известно, какого рода книжки вытаскивал из кармана Ионатан, сидя подле Нанни, и как чтение произведений такого рода должно было действовать на девушку, столь впечатлительную и чувствительную.
Звезда сквозь сумрак предрассветный…[3]
С какою готовностью Нанни проливала слезы, как только юный секретарь глухим и торжественным голосом произносил такую строку!
Всем давно известно, что, когда молодые люди часто распевают нежные дуэты, они очень легко становятся на место действующих лиц этого дуэта и как самый текст его, так и мелодию принимают к руководству на всю последующую жизнь. Равным образом молодой человек, читающий девушке вслух любовный роман, частенько сам становится его героем, тогда как девушка бредит ролью героини.
При такой полной гармонии характеров, какая существовала между Ионатаном и Нанни, не нужно было даже читать такие романы, чтобы влюбиться друг в друга.
Итак, души и сердца этих молодых людей слились в одно чистое, неугасимое, возвышенное пламя. Мастер Вахт не имел ни малейшего подозрения насчет сердечных дел своей дочери; вскоре, однако же, ему суждено было узнать все.
Неустанным прилежанием и выдающимися способностями Ионатан добился того, что годы его учения тянулись очень недолго: он был допущен к соисканию на степень адвоката и получил ее.
С этим радостным известием, обеспечившим ему твердую опору на жизненном пути, отправился он в первое же воскресенье к мастеру Вахту, надеясь устроить ему приятный сюрприз. Каково же было его изумление и ужас, когда Вахт пронизал его горящим от гнева взором, какого он никогда у него не видывал, и воскликнул громовым голосом, от которого дрогнули стены:
– Как, презренный негодяй, тебя природа обидела телесной силой, но зато богато одарила умственными способностями, а ты, как лукавый изверг, хочешь злоупотреблять ими самым позорным образом и обращаешь нож против своей родной матери? Намереваешься торговать правом, тащить его на публичный рынок, как какой-нибудь дрянной товар, да еще будешь обмеривать и обвешивать бедных земледельцев и притесненных бюргеров, которые тщетно взывают и униженно кланяются перед бездушным судейским креслом, а ты еще будешь тянуть с них за это последние гроши, потом и кровью добытые бедняками? Бессовестные врали выдумали кучу всякого вздора, а ты этим вздором набил себе голову и воображаешь, что это прибыльное ремесло и можно им кормиться? Да неужели в твоем сердце не осталось никаких следов добродетели отца твоего? Твой отец… ведь ты прозываешься Энгельбрехт?.. Да нет, не может быть. Мой старый товарищ, Энгельбрехт, был воплощением добра и чести, и когда я слышу, что твои товарищи зовут тебя тем же именем, мне кажется, что это адская насмешка, что сам сатана выкрикивает имя этого превосходного человека, применяя его к негодному мальчишке-юристу и заставляя добрых людей ошибочно думать, что ты можешь быть сыном честного плотника Готфрида Энгельбрехта… Прочь!.. Ты больше не мой питомец… ты змея, которую вскормил я на своей груди и теперь отрываю прочь! Вон отсюда!.. Отрекаюсь от тебя…
Тут Нанни вскрикнула пронзительным, раздирающим душу голосом и упала в ноги мастеру Вахту.
– Батюшка, – воскликнула она, растерявшись от горя и безнадежного отчаяния, – если ты от него отрекаешься, то отрекись и от меня, твоей любимой дочери… Потому что он мой… мой Ионатан; без него не могу я жить на свете!
Бедняжка лишилась чувств и, падая, ударилась головой об угол шкафа, так что кровь полилась по ее нежному, белому лбу. Барбара и Реттель бросились к ней и перенесли ее в обмороке на диван. – Ионатан стоял, будто пораженный молнией, и не в силах был двинуться с места.
Трудно передать словами, какие чувства отразились на лице Вахта. Сначала он вспыхнул багровым румянцем, потом мертвенная бледность разлилась по его лицу, в остановившихся глазах еще горело мрачное пламя, а на челе проступали капли холодного пота; несколько секунд он молча смотрел в пространство, потом стесненная грудь его облегчилась глубоким вздохом, и он произнес странным тоном:
– Так вот что! – затем медленно пошел к двери, еще раз постоял немного у притолоки, слегка обернулся и крикнул женщинам через плечо: – Только не жалейте одеколона, и вся эта дурь скоро пройдет!
Вскоре вслед за тем увидели, что мастер Вахт вышел из дому и скорым шагом пошел в горы.
Можно себе представить, в какое глубокое горе была повержена вся семья. Реттель и Барбара, собственно, не поняли, что именно случилось, и только тогда догадались, что было нечто ужасное, когда настал час обеда, а хозяин не возвращался, чего с ним еще никогда не бывало. Пришел он домой только поздно ночью.
Тогда они услышали, что он распахнул входную дверь, сердито захлопнул ее, тяжелой поступью поднялся наверх в свою комнату и там заперся.
Бедная Нанни скоро опамятовалась и проливала тихие слезы. Зато Ионатан предавался порывам самого дикого отчаяния и даже неоднократно говорил, что застрелится. Хорошо, что пистолеты не принадлежат к числу обиходной утвари молодых и чувствительных адвокатов, а если случаются, то без курка и вообще в негодном виде.
Пробежав несколько улиц в состоянии полной невменяемости, Ионатан инстинктивно направил свой бег к дому своего высокого покровителя и в самых пылких выражениях излил перед ним свои лютые страдания и неслыханную обиду, нанесенную его любящему сердцу. Нечего прибавлять (это уж само собой разумеется), что юный адвокат был твердо убежден, будто он единственный в мире человек, испытавший столь необычайное несчастие, а потому, не стесняясь, проклинал судьбу и жаловался на восставшие против него адские силы.
Аббат выслушал его спокойно и довольно участливо, хотя видно было, что он не придает страданиям адвоката того важного значения, какое придавал им сам пострадавший.
– Юный друг мой, – сказал аббат, ласково взяв за руку адвоката и подводя его к креслу, – до сих пор я считал почтенного плотника Иоганна Вахта за великого человека в своем роде, теперь же вижу, что и он изрядный дурак. А великие дураки все равно что упрямые лошади, их не скоро приучишь ходить в упряжке; но как только они пойдут, то и повезут отлично. Из-за сегодняшнего неприятного случая, то есть из-за бессмысленного гнева старого отца, вам никоим образом не следует отказываться от прелестной Нанни. Но прежде чем мы с вами поговорим о вашем интересном и действительно очень милом романе, присядем-ка за стол и слегка позавтракаем. Вы побывали у старого Вахта около полудня, а я обедаю не раньше четырех часов.
Оба они, аббат и адвокат, сели за небольшой стол, на котором был приготовлен очень аппетитный завтрак: байонская ветчина, приправленная португальским луком, холодная куропатка, нашпигованная свиным салом, тоже иноземного происхождения, трюфели, отваренные в красном вине, страсбургский паштет из гусиных печенок, одна тарелка с настоящим итальянским сыром стракино, а другая со свежим сливочным маслом, желтым и блестящим, как полевой лютик.
(Благосклонный читатель, приезжающий в Бамберг и любящий такое аппетитное масло, с удовольствием узнает, что можно получить его в самом чистом и наилучшем виде, но в то же время ему неприятно будет узнать, что местные жители, из чрезмерной экономии, перетапливают его, как жир, и, превращая в горьковатое топленое масло, аккуратно портят им вкус каждого кушанья.)
Наряду с этими прелестями, в хрустальном граненом кувшине блистало благородное шампанское, только не шипучего сорта. Аббат, встретивший адвоката с подвязанной у горла салфеткой, так и не снимал ее, и как только лакей проворно поставил на стол второй прибор, хозяин сел и принялся накладывать безнадежно влюбленному юноше самые лакомые кусочки, налил ему вина, а потом и сам усердно приналег на завтрак. Кто-то утверждал однажды, будто желудок состоит у нас на равных правах со всеми остальными физическими и духовными функциями человеческого организма; это, конечно, наглая ложь, безбожная и отвратительная выдумка. Однако нередко случается, что именно желудок играет роль всесильного тирана, злорадно насмехаясь над прочими нашими органами, распоряжается ими по своему усмотрению.
То же случилось и теперь.
Адвокат машинально, и вовсе об этом не думая, в несколько минут уничтожил большущий ломоть байонской ветчины, произвел значительные опустошения в португальском гарнире, проглотил половину куропатки, множество трюфелей и такую огромную порцию страсбургского паштета, какая казалась бы несовместной с пылкою горестью влюбленного молодого адвоката. При этом и аббат и адвокат так прилежно занялись шампанским, что камердинер вскоре принужден был во второй раз наполнить хрустальный кувшин.
