Артур Дойл - Крепостная певица
Песня кончилась, но никто не решался первым нарушить зачарованное молчание. Джованна в изнеможении откинулась на спинку кресла и опустила очи долу. Когда она вновь подняла их, то заметила устремленный на нее взгляд какого-то господина. Он смотрел на нее, не отрывая глаз и так пристально, будто все еще прислушивался к отголоскам звучащей где-то внутри него мелодии. Хозяин дома, чтобы сгладить бестактное поведение гостя, взял его под руку и подвел к Джованне.
— Позвольте представить вам, синьора, — сказал он, — моего земляка графа Леона Рожинского.
Девушка задрожала и едва нашла в себе силы молча ответить на поклон, но так и не решилась поднять глаза и посмотреть ему в лицо. Вскоре она покинула салон, сославшись на недомогание, что никого не удивило: настолько певица была бледна.
На следующее утро слуга Джованны доложил о визите господ Силко и Рожинского. На губах девушки появилась странная улыбка, и когда гости вошли в гостиную, она приняла их с холодной учтивостью, ничем не выказав свое прежнее знакомство с Леоном. Обуздав душевное волнение, она смогла изобразить полное безразличие, чего нельзя было сказать о графе Рожинском. Хотя тот и не узнал Анельку, но вел себя так, словно все время мучительно пытался вспомнить что-то очень важное, связанное с ней. Визит обоих графов объяснялся простой данью вежливости и был связан с ее вчерашним недомоганием, но в конце его, перед тем, как откланяться, Леон испросил у хозяйки разрешения навестить ее снова.
Где его жена? Почему он ни словом не упомянул о ней? Эти два вопроса Джованна ежеминутно задавала себе все время после ухода гостей.
Несколько дней спустя граф Леон вновь посетил Джо-ванну. Он выглядел печальным и задумчивым. Молодому человеку удалось уговорить Анелю исполнить одну из любимых ею польских песенок, которым, по ее словам, она научилась в детстве от старой нянюшки. Когда отзвучала песня, Рожинский, не в состоянии больше сдерживать овладевшее им еще при первой встрече чувство, пылко схватил Анелю за руку и воскликнул:
— Я люблю вас!
Девушка спокойно высвободила руку, помолчала с минуту, а затем, чеканя слова и с иронией в голосе, произнесла:
— Ну и что с того, если я не люблю вас, граф Рожинский?
Леон вскочил с места, прижал руку ко лбу и замер в безмолвном отчаянии. Но Джованна оставалась холодной и неприступной.
— Несомненно, это кара Господня, — заговорил наконец Леон, словно обращаясь к самому себе. — Бог покарал меня за пренебрежение супружеским долгом по отношению к той, кого я по недомыслию, хотя и добровольно, выбрал себе в жены. Я был несправедлив к ней и теперь несу заслуженное наказание.
Джованна впервые посмотрела ему в глаза, а Леон продолжал, ничего не замечая:
— Я был молод тогда, и сердце мое оставалось незанятым. Я женился на дочери князя, бывшей десятью годами старше меня. Жена моя обладала эксцентричными привычками и скверным характером. Ко мне она относилась как к полному ничтожеству. Она пустила на ветер почти все мое состояние, с таким трудом накопленное моими родителями, стыдясь, в то же время, называться моей фамилией, по ее мнению, недостаточно знатной. К счастью для меня, она была целиком поглощена визитами и развлечениями. Веди она себя по-иному, я мог бы пристраститься к игре или к чему-нибудь худшему, но вышло так, что я постоянно оставался дома. Это было единственное место, где я с успехом мог избегать общества жены, так как дома она бывала реже всего. И тогда, сперва от безделья, а позже, получая настоящее наслаждение, я посвятил себя ученым занятиям. Книги помогли сформироваться мышлению и укрепили сердце. Я сделался совершенно другим человеком. Несколько месяцев назад отец мой умер, сестра уехала в Литву, а мать слишком стара и прямолинейна, чтобы понять и развеять мою печаль. Вот так и получилось, что жена моя отправилась на воды поправить расстроенное здоровье, а я приехал сюда, надеясь встретить кое-кого из старых друзей. А встретил вас…
Джованна покраснела, словно уличенная в чем-то постыдном, но сумела быстро овладеть собой и спросила с ледяной вежливостью:
— Надеюсь, вы не относите мою скромную персону к числу ваших «старых друзей?»
— Сам не знаю. У меня просто ум за разум заходит. Вам это может показаться странным, но, как только я увидел вас в салоне графа Силко, мною овладела необоримая любовь к вам. Но самое удивительное в другом. У меня такое чувство, что любовь к вам жила в моей душе уже давно, но до сих пор она лишь тлела под спудом, не имея выхода наружу, а сегодня вырвалась на свободу, вспыхнув неугасимым пламенем. Я люблю, я обожаю вас! Я…
Примадонна прервала пылкие излияния графа, но сделала это не словами, а взглядом, столь убийственно холодным, что слова застыли у того на губах. Высокомерная, пренебрежительная усмешка играла на устах певицы, глаза смотрели с открытой издевкой. Выдержав паузу, она произнесла со значением в голосе:
— Так вы любите меня, граф Рожинский?
— Так, видно, мне на роду написано, — печально отвечал Леон. — Вы можете презирать меня, но я не в силах сопротивляться этой страсти. Я чувствую, что судьба моя — любить вас вечно, поэтому вдвойне ужасно сознавать, что вряд ли суждено мне быть любимым вами.
С горечью внимала Джованна взволнованным признаниям гостя. Скорбная тоска звучала в ее голосе, когда она вновь заговорила:
— А разве не ужасно, когда первое, самое чистое, самое пылкое и сильное чувство остается безответным или, хуже того, осмеянным и оскорбленным? Не кажется ли вам, что сама смерть не может быть горше такой участи? Сделав над собой огромное усилие, она добилась того, чтобы речь ее зазвучала ровно и спокойно:
— Вы были, по крайней мере, искренни со мной, граф Рожинский. Постараюсь отплатить вам тем же. Выслушайте небольшой рассказ об одной девушке, жившей когда-то в вашей стране. Она была рождена и воспитана в крепостном рабстве и предназначена для служения своему знатному и богатому господину. Ей не было и пятнадцати, когда безжалостные руки вырвали несчастную из привычной деревенской жизни, в которой она обладала относительной свободой, была по-своему счастлива, и сделали одной из придворных рабынь в господском замке, где над ней либо издевались и смеялись, либо бранили. Лишь однажды довелось бедной девушке услышать доброе слово из уст хозяйского сына. Она лелеяла и берегла это воспоминание, скрывая ото всех свои чувства, пока благодарность и уважение не переросли в нечто более сильное. Но какое дело светскому молодому человеку до чувств какой-то крепостной? Такая безделица неспособна потешить его мужское самолюбие. Конечно, молодой аристократ не мог понять причину слез, печали и тоски бедняжки, поэтому, ничтоже сумняшеся, подарил ее будущей невесте, как подарил бы какую-нибудь собачку или зверушку.
Леон, начавший, похоже, что-то вспоминать, пришел от рассказа в большое волнение и хотел было прервать певицу, но синьора Джованна непререкаемым тоном попросила его дать ей закончить.
— Провидение не покинуло бедную сиротку, — продолжала она, — позволив обрести высокое положение в обществе, благодаря таланту, которым щедро наградила ее природа. Презренная крепостная из Побереже стала знаменитой певицей. И тогда ее бывший владелец и господин, случайно встретив девушку и видя ее известной и почитаемой всем светом, но не догадываясь о ее настоящем происхождении, вдруг загорелся к ней страстью, словно ниспосланной с Небес, — страстью греховной, происходящей от нечистой совести…
Произнеся последние слова, Джованна порывисто встала и хотела покинуть гостиную.
— Нет! — воскликнул Леон. — Это неправда! Любовь моя чиста и свята, клянусь!
— Не может того быть, — возразила Джованна. — Разве вы не женаты?
Вместо ответа граф выхватил из кармана какое-то письмо и протянул его Джованне. Конверт был с траурной каймой, а письмо извещало о смерти жены графа, последовавшей во время лечения на водах. Письмо пришло только этим утром.
— Вы не теряли времени даром! — язвительно заметила примадонна, стараясь скрыть свою растерянность под железной маской иронии.
Наступила пауза. Никто не решался заговорить первым. Граф, хотя разум его и отказывался верить, что перед ним его бывшая раба, знал теперь — и у него не осталось и тени сомнения, — что Анеля и Джованна — одно и то же лицо. Это невозможное открытие лишило его дара речи. Анелька также выбилась из сил, борясь с бушевавшими в груди чувствами, и не могла дольше играть взятую на себя роль. Давно таившиеся в душе любовь и величайшая нежность, — единственная подлинная страсть всей ее жизни — рвались наружу и больше не поддавались контролю. До сих пор беседа шла на итальянском, но теперь Анеля обратилась к польской речи.
— Вы имеете полное право, господин мой, граф Рожинский, снова заставить служить вам бедную Анельку, сбежавшую от вашей жены и вас во Флоренции. Отправьте ее обратно в свой замок, заставьте исполнять самую грязную работу, но…
