Андрей Седых - Звездочёты с Босфора
Собственно, на этом можно закончить всю историю. Мы порылись в комплекте и нужную ему статью нашли. А еще через несколько месяцев я получил по почте карточку: Мсье Иванов извещал меня о предстоящем своем бракосочетании с какой-то мадемуазель Ивонне Бернье и просил «почтить своим присутствием».
Надеюсь, что человек, который хотел умереть, до сих пор жив и счастлив.
Пашино счастье
Приехала Паша из России весной 1913 года, с господами. Была она в это время на сносях, но в Париж ее все-таки взяли, — уж очень к ней привыкли господа, да и Паша была прислугой преданной, незаменимой. А однако, колебались:
— Ну, куда ее такой везти? Ей рожать надо, а не путешествовать по заграницам!
Но барыня заупрямилась:
— Не могу я с французской прислугой сговориться. И в Париже родильные дома есть… А с Пашей я не расстанусь.
Так и поехали — всем домом. Не понравилось Паше в Париже на первых порах. Без языка трудно, да и совестно на улицу с животом показываться, — все кажется, что люди смотрят. Замечают. В автобус войдешь, — два, три человека с места срываются — усаживают. Вежливые они, а все-таки совестно… Да и недолго пришлось по Парижу разгуливать, — пришли роды, надо было в клинику ложиться. Мальчик родился.
Очень с ним Паша намучилась. Грудью кормила, не спала по ночам, — все прислушивалась, — не плачет ли? Была у нее отдельная комнатка, в самом конце коридора, — раньше там бельевая помещалась. А все-таки детский плач в квартире слышен, господ беспокоит. Домой они из театра возвращаются поздно, и встают только часам к двенадцати; не дай Бог, Алешенька плачем разбудит!… Первое время барыня ребеночком интересовалась, — все приходила на него посмотреть. Ванночку ему специально купила, шелковое одеяло, пеленки разные. Ну, а потом, конечно, стала забывать. А иногда и рассердится:
— Что же это, Паша, вас дозвониться нельзя! Где вы там пропадаете?
И ведь хорошо знает, что около ребеночка, — да где ей понять, у самой детей не было. Трудно стало Паше. Ночью не спит, а днем все работает, убирает, за барыней ходит. Прямо из сил выбилась. Тут одна знакомая посоветовала ребенка кормилице отдать на воспитание. Подумала Паша, спросила у барыни, а та говорит:
— Я и сама хотела вам, Паша, сказать… Вы уж лучше отдайте. Француженки за детьми хорошо ходят, стоить это будет недорого, а в выходной день вы всегда сможете сына повидать.
Так и попал Алеша к кормилице, консьержке с улицы Шаронн. Звали ее мадам Легра. Славная была женщина, сама имела двоих детей и держала их в чистоте. Условились, что будет кормилица получать 30 франков в месяц, — тогда была такая цена.
* * *В июле 1914 года в Париже стояла страшная жара. Господа решили уехать до осени в Швейцарию. В Париже жили своим хозяйством, квартиру большую снимали около Трокадеро, а в Швейцарии решили в отеле поселиться. Стало быть, и прислуга не нужна. Кухарку совсем отпустили, а Паша хотела в Россию съездить, — муж там у нее остался, родные. И условились так: съездит Паша в Россию, а к сентябрю вернется обратно.
Сыночка, конечно, в Париже оставила. Не возить же такого маленького по железным дорогам? Шутка ли сказать, — туда дня четыре езды, да и обратно столько же! В выходное воскресенье съездила Паша на рю де Шаронн, попрощалась с сыном и с кормилицей и дала ей за 3 месяца вперед. И еще мелочь какую-то мадам Легра подарила. Очень она была довольна, благодарила.
Уехала Паша в Россию. И не знала, что суждено ей вернуться не скоро, что много горя принесет ей эта поездка в родную деревню… Был август четырнадцатого года, все шло прахом. Мужа послали на фронт. Была война, революция, голод.
Пропал Алешенька. Остался в Париже, у чужой француженки. Писала Паша мадам Легра, да ответа не получила. Может, письмо пропало, а, может, обиделась кормилица, что денег не прислала. А деньги в те времена посылать нельзя было, — да и какие уж тут были деньги. И от господ больше известий Паша не получала. Должно быть, где-то в Швейцарии застряли. Всех-то людей война в разные стороны разметала.
Многое было в те годы. Как выбралась Паша из России, — рассказывать долго, да и незачем. Как все эмигранты. Выехала одна, без мужа, без денег. Но до Парижа, все-таки, добралась. Ехала в поезде и все думала о нем, о мальчишке. Десять лет ведь прошло! Как-то он выглядит теперь? Вырос, наверно, совсем большим стал. Должно быть, только по-французски говорит, и мать свою не узнает… Всю дорогу смотрела в окно, плакала и шептала сладкое имя: Алешенька…
* * *С утра, как приехала, бросилась на рю де Шаронн, к сыну. Гостинцы с собой взяла: большую плитку шоколаду и игрушку, купленную еще в Берлине. И, ведь, как заботливо игрушку эту Паша выбирала, как любовно присматривалась к ней еще за две недели до отъезда!
Дом издали узнала. Сердце рукой попридержала, — уж очень оно стучало, гулко и неровно отдавалось в висках. Подбежала к дверям, взялась за ручку и заплакала от волнения. Здесь он, за дверью!
Сидел в комнате незнакомый консьерж. Старый какой-то, облезлый. Посмотрел недовольно и спрашивает:
— Что вам, мадам, угодно?
— Здесь живут Легра?
А у самой ноги подкашиваются, и поскорей сесть хочется. Уцепилась за спинку стула и повторяет вопрос:
— Мадам Легра, которая была здесь консьержкой…
— Легра нет. Есть Лоран, третий этаж направо. Только он холостяк и торгует на рынке апельсинами.
— Нет, Легра… Мадам Легра с детьми… Она была здесь консьержкой в 1914 году…
Покачал консьерж головой. Нет, не знает он о такой даме. Сам он живет в доме всего второй год. А до него был консьержем мосье Метрие. Да он умер, — вышел как-то на улицу, подмести перед домом, и упал. И вдова его, кажется, умерла вскоре после этого. Бедная женщина не вынесла горя, а ведь какая была работящая…
— Ну, а до Метрие?… До них ведь была мадам Легра с детьми!
— Нет, о мадам Легра я ничего не слышал. Не знаю такой.
Посмотрел консьерж внимательно. Видит, худо женщине. Дал ей стакан воды, стул подвинул. И стал расспрашивать, в чем дело? Потом вместе начали думать, как бы разыскать кормилицу? Не может так женщина бесследно пропасть. Наверно, кто-нибудь из старых жильцов знает.
Пошли по квартирам с консьержем. И, вот, подите, — дом старый, французский, в таких домах десятилетиями живут, до смерти, а почти никого не оказалось, кто знал бы мадам Легра. На шестом этаже нашли словоохотливую старуху, самую старую жилицу. И та вспомнила, что мужа мадам Легра убили на войне, кажется, в пятнадцатом году, — как же, она сама ходила покупать ему венок в Базар Отель де Виль! И потом мадам Легра с детьми переехала консьержкой куда-то на Монмартр. Кажется, на рю Нотр Дам де Лоретт. Только номера она не может вспомнить…
* * *Боже, какая длинная улица Нотр Дам де Лоретт! Идет Паша из номера в номер, из дома в дом. Не здесь ли живет мадам Легра? Может быть, раньше жила? И всем надо объяснять, в чем дело, — консьержки народ любопытный. Ахают, сожалеют, но ничего путного сообщить не могут. Нет, ошиблась, видно, старуха. Не живет мадам Легра на рю Нотр Дам де Лоретт.
Отправилась Паша к домовладельцу с рю де Шаронн. Может быть, у него есть адрес? Домовладелец порылся, — вынул какую-то старую папку и нашел в ней копию удостоверения: «Дано сие мадам Легра, Мари-Луизе, служившей в моем доме консьержкой… Уходит по собственному желанию, свободная от каких либо обязательств». И все. А куда уходит — не сказано.
— Помню, говорила она мне, что не может управиться без мужа, и куда-то переезжает… Кажется, к себе в деревню. А может быть, она не сказала мне правду, — не хотела обидеть, и поступила на новое место… Не знаю. Вы лучше в префектуру обратитесь.
Ходила Паша по всем этажам префектуры. Поднималась по бесчисленным лестницам, спускалась вниз, стучалась в разные двери. Нет в префектуре адресного бюро. Посмотрели в какую-то книжку, а там тысячи Легра. Чтобы их всех обойти — человеческой жизни не хватит. Пропал человек, как в воду канул. Пропал Алешенька!
Много ночей проплакала Паша. Пока в России жила, меньше о сыне думала, были другие заботы. А тут — день и ночь о нем мысль, и тоска гложет. Хоть бы знать, что с ним стало, жив ли он? Спасибо, кто- то надоумил, — пошла в ту самую мэрию, где должны были составить акт о рождении. Заглянул чиновник в книгу метрических записей. Показал строку:
— Петров, Алексей… Родился в клинике, такого-то числа… Жив ваш сын, иначе бы в этой графе стояла пометка: скончался такого-то числа. Жив, за это я вам ручаюсь. А где он, — мы не знаем и знать не можем…
И еще хуже на душе стало. Жив он, сынок. Где-то здесь живет, может быть в самом Париже, рядом… И ведь на улице, если случайно встретишь, не узнать!
Плакала Паша по ночам, убивалась. Из заветной коробочки вынимала маленькую фотографию: стоит она, молодая мать, улыбается и держит на руках своего Алешеньку. Было ему в это время два месяца. А теперь сколько? Считает Паша: десять лет минуло.
