Владимир Набоков - Пнин (перевод Г. Барабтарло)
Краткое видение пропало. Старая мисс Херринг, профессор истории в отставке, автор книги «Россия пробуждается» (1922), перегибалась через одного или двух промежуточных членов собрания, чтобы сказать комплимент мисс Клайд по поводу ее речи; меж тем как из-за спины этой дамы другая сияющая старуха просовывала в поле ее зрения пару увядших, беззвучно хлопающих рук.
Глава вторая
1
Знаменитые колокола Уэйндельского колледжа вызванивали свою утреннюю мелодию.
Лоренс Дж. Клементс, Уэйндельский профессор, единственным популярным курсом которого была «Философия жеста», и его жена Джоана (Пендельтон, выпуск 1930 года), недавно расстались с дочерью, лучшей студенткой отца: Изабелла, не закончив курса, вышла замуж за окончившего Уэйндель инженера, служившего в отдаленном западном штате.
Звон колоколов был как музыка при серебристом солнце. Обрамленный широким окном городок Уэйндель — белые дома, черный узор веток — был, как на детском рисунке, вдвинут в примитивную перспективу, лишенную пространственной глубины, посреди грифельно-серых холмов; все было красиво убрано инеем; блестящие части запаркованных машин блестели; старый скотч-терьер, принадлежавший мисс Дингволь, похожий на цилиндрического кабанчика, отправился на свою обычную прогулку по Воррен Стрит, вниз по Спелман Авеню и обратно; однако никакие добрососедские отношения, ни выхоженный ландшафт, ни переливы звона не могли скрасить времени года; через две недели, переварив паузу, академический год вступал в самую зимнюю фазу — весенний семестр, и Клементсы испытывали чувство уныния, тревоги и одиночества в своем милом, старом, насквозь продуваемом доме, который теперь, казалось, висел на них, как дряблая кожа и болтающаяся одежда на каком-нибудь дураке, который вдруг потерял треть своего веса. В конце концов Изабелла была так молода, и так рассеянна, и они в сущности не знали о ее новой родне ничего, если не считать свадебного набора марципанных физиономий в наемном зале, с воздушной невестой, такой беспомощной без своих очков.
Колокола под энергичным управлением д-ра Роберта Треблера, активного сотрудника музыкального отделения, все еще в полную силу звучали в райской вышине, а Лоренс, светловолосый, лысоватый, с нездоровой полнотой мужчина, за скудным завтраком из апельсинов и лимонов бранил главу Французского отделения, одного из приглашенных Джоаною к ним на вечер гостей в честь профессора Энтвисла из Гольдвинского университета. «Почему, собственно,— кипел он,— тебе понадобилось звать этого скучнейшего Блоренджа, эту мумию, этот штукатурный столп просвещения?»
— Я люблю Анну Блорендж,— сказала Джоана, кивками подтверждая свою симпатию. «Вульгарная старая ехидна!» — воскликнул Лоренс. «Трогательная старая ехидна», — пробормотала Джоана,— и тут только д-р Треблер перестал звонить, и на смену ему зазвонил телефон в прихожей.
С профессиональной точки зрения, искусство рассказчика вставлять в рассказ телефонные разговоры все еще далеко отстает от умения передавать диалоги, ведущиеся из комнаты в комнату или из окна в окно через узкую голубую улочку в старинном городке, где так драгоценна вода и так несчастны ослики, где торгуют коврами, где минареты, иностранцы и дыни, и звонкое утреннее эхо. Когда Джоана своим бодрым долголягим шагом подошла к настойчивому аппарату, прежде чем он замолчал, и сказала «алло» (брови подняты, глаза бродят), глухая тишина приветствовала ее; слышен был только непринужденный звук ровного дыхания; потом голос дышавшего произнес с уютным иностранным акцентом: «Извините, одну минутку»,— это было сказано как-то между прочим, и он продолжал дышать и как будто покрякивать и кряхтеть или даже слегка вздыхать под аккомпанемент шороха перелистываемых маленьких страниц.
— Алло!— повторила она.
— Вы,— осторожно предположил голос,— миссис Файр?
— Нет,— сказала Джоана и повесила трубку.— А кроме того, — продолжала она, проворно вернувшись на кухню и обращаясь к мужу, который пробовал бэкон, приготовленный ею для себя,— ты же не станешь отрицать, что Джэк Коккерель считает Блоренджа первоклассным администратором.
— Кто это был?
— Кто-то спрашивал миссис Фойер или Фэйер. Послушай, если ты намеренно пренебрегаешь всем, что Джордж... (Д-р О. Дж. Хельм, их домашний врач.)
— Джоана,— сказал Лоренс, который почувствовал себя гораздо лучше после этого перламутрового ломтика сала,— Джоана, дорогая, помнишь, ты сказала вчера Маргарите Тэер, что ищешь квартиранта?
— О, Боже,— сказала Джоана, и тут телефон услужливо зазвонил снова.
— Очевидно,— сказал как ни в чем не бывало тот же голос, возобновляя разговор,— я ошибочно воспользовался именем посредника. Я соединен с миссис Клемент?
— Да, это миссис Клементс,— сказала Джоана.
— Говорит профессор,— последовал пресмешной коротенький взрыв.— Я веду русские классы. Миссис Файр, которая в настоящее время служит в библиотеке по часам —
— Да, миссис Тэер, знаю. Что ж, хотите взглянуть на комнату?
Да, он хотел бы. Может ли он придти посмотреть ее приблизительно через полчаса? Да, она будет дома. Она безо всякой нежности положила трубку на рычаг.
— Кто на сей раз?— спросил ее муж, оборачиваясь (пухлая веснущатая рука на перилах) с лестницы по пути наверх, в безопасность своего кабинета.
— Пинг-понговый мячик, с трещиной. Русский.
— Так это профессор Пнин!— воскликнул Лоренс.— «Еще бы, как не знать,— бесценный перл...». Нет, я решительно отказываюсь жить под одной крышей с этим монстром.
Он свирепо протопал наверх. Она крикнулаему вдогонку:
— Лор, ты закончил вчера свою статью?
— Почти.— Он был уже за лестничным поворотом — она слышала, как скрипела и потом ударяла по перилам его ладонь.— Сегодня кончу. Сначала я должен приготовить этот проклятый Э. С.-экзамен.
Это означало Эволюция Смысла — самый важный его курс (на котором числилось двенадцать человек, даже отдаленно не напоминавших апостолов); он открывался и должен был закончиться фразой, которой предстояло без конца цитироваться в будущем: «Эволюция смысла в некотором смысле является эволюцией бессмыслицы».
2
Полчаса спустя Джоана бросила взгляд поверх полумертвых кактусов в окне застекленного крыльца и увидела мужчину в макинтоше, без шляпы, с головою, похожей на отполированный медный глобус, бодро звонившего у парадной двери великолепного кирпичного особняка ее соседки. Старый скотч-терьер стоял рядом с ним с таким же доверчивым выражением как он. Мисс Дингволь вышла со шваброю в руке, впустила медлительного, исполненного достоинства пса, и направила Пнина к дощатой резиденции Клементсов.
Тимофей Пнин уселся в гостиной, заложив ногу на ногу «по-американски» и пустился в ненужные подробности. Curriculum vitae[3], сжатое до размеров ореховой скорлупы (кокосовой). Родился в Петербурге в 1898 году. Родители умерли от тифа в 1917-м. Уехал в Киев в 1918-м. Пять месяцев был в Белой Армии, сначала «полевым телефонистом», потом в канцелярии военной разведки. В 1919-м бежал из захваченного красными Крыма в Константинополь. Закончил университетское образование...
— Слушайте, я ведь была там ребенком как раз в том же самом году,— обрадованно сказала Джоана.— Мой отец поехал в Турцию по поручению правительства и взял нас с собой. Мы могли встретиться! Я помню слово «вода». Там еще был сад с розами...
— Вода по-турецки «су»,— сказал Пнин, лингвист поневоле, а вернулся к своему увлекательному прошлому:— Закончил университетское образование в Праге. Был связан с различными научными учреждениями. Затем... Ну, кратко говоря: с 1925-го обитал в Париже, покинул Францию в начале Гитлеровской войны. Теперь находится здесь. Американский гражданин. Преподает русский язык и тому подобное в Вандальском университете. Рекомендации можно получить от Гагена, главы Германского отделения. Или от университетского Дома Холостых Преподавателей.
Ему там неудобно?
— Слишком много людей,— сказал Пнин.— Назойливых людей. Между тем как мне теперь совершенно необходимо полное уединение.— Он кашлянул в кулак с неожиданно гулким звуком (почему-то напомнившим Джоане профессионального донского казака, с которым ее однажды познакомили), и затем пустился напропалую: — Должен предупредить вас, мне нужно вырвать все зубы. Это отвратительная операция.
— Ну, пойдемте наверх,— бодро сказала Джоана.
Пнин заглянул в комнату Изабеллы с розовыми стенами и белыми воланами. Только что пошел снег, хотя небо было из чистой платины, и медленный искристый снегопад отражался в безмолвном зеркале. Обстоятельный Пнин осмотрел «Девушку с кошкой» Хейкера над кроватью и «Запоздавшего малыша» Ханта над книжной полкой. Потом он подержал ладонь на небольшом расстоянии от окна.
