Эмиль Золя - Сочинения
Мне хотелось бы иметь право затворить переднею наши двери. Если я терплю ее иногда под люстрами без особой горечи, то это лишь благодаря ее любовным листочкам, бальной книжечке.
Нинон, видишь ли ты в ее руке эту крохотную книжечку? Взгляни: застежка и вставочка золотые; я еще не видел столь тонкой и благоуханной бумаги, более изящного переплета. Это — наш дар богине. Другие дали ей венец и перевязь, мы же, в простоте душевной, поднесли ей в подарок бальную книжечку.
Бедное дитя! У нее было столько поклонников, столько настойчивых приглашений, что она даже не знала, кому ей кивать головкой в знак согласия. Каждый восхищался ею, умоляя оставить ему кадриль, и кокетка всякий раз соглашалась. Она танцевала, танцевала до самозабвения; приглашений было слишком много, она все время ошибалась — отсюда возникала страшная путаница, непомерная ревность. Она удалялась с бала разбитая от усталости, голова у нее кружилась. И вот над нею сжалились и дали ей маленькую позолоченную книжечку. С этого времени нет больше забывчивости, нет путаницы, нет несправедливого предпочтения. Когда влюбленные осаждают ее, она достает свою книжечку, и каждый вписывает туда свое имя, и самые верные влюбленные должны быть первыми. Пусть их будет хоть сотня, белых листочков там хватит на всех. Но если, когда гаснут огни, не все еще успели обвить рукою ее топкую талию, пусть пеняют на свою нерасторопность, а не на равнодушие девушки.
Без сомнения, Нинон, средство оказалось весьма простым. Тебя, должно быть, удивляют мои восторги по поводу каких-то листочков бумаги. Но какие это прелестные листочки, они издают аромат кокетства, они полны нежных тайн! Какой длинный список влюбленных, где каждое имя — клятва верности, каждая страница — целый вечер триумфов и поклонения! Что за волшебная книжечка, — она так и дышит любовью! Непосвященный прочтет в ней одни лишь ничего не говорящие имена, а девушка, скользнув по странице беглым взглядом, тотчас увидит здесь свидетельство своей красоты и вызванного ею восхищения!
Каждый приходит в свою очередь принести дань своей преданности, каждый приходит оставить свое признание в любви. И разве эти сотни подписей на самом деле не объяснения в любви? И разве не следует, говоря откровенно, писать на первой же странице эти вечные, всегда юные слова? Но книжечка скромна, она не хочет вызвать краску смущения на лице своей владелицы. Ей одной известны мечты девушки.
По правде говоря, я подозреваю, что книжечка сильно хитрит. Посмотри, как она притворяется, как наивничает, как старается убедить, что она необходима. А в сущности, что она такое? Всего лишь помощница памяти, самое простое средство восстановить справедливость, указав каждому его место. Как! Она говорит о любви, тревожит сердца молодых девушек? Жестокое заблуждение!
Переверни страницы, ты не найдешь ни намека на «я люблю тебя». В действительности же эти слова сказаны, и нет ничего более невинного, более наивного и более безыскусственного, чем бальная книжечка. Родители без страха видят ее в руках своих дочерей. В то время как записку, подписанную одним именем, прячут за корсаж, бальную книжечку, это любовное письмо с тысячью подписей, показывает смело. В праздничный день ее можно видеть повсюду — в салонах и в детской. Разве она не наименее опасная из всех известных нам книг?
Да она обманывает всех, даже свою владелицу! Какую опасность может представлять вещь, столь распространенная да к тому же еще одобренная бабушками и прабабушками? Девушка перелистывает ее без страха. И вот тут-то и можно обвинить бальную книжечку в явном лицемерии. Как ты думаешь, что шепчет она в тишине на ушко юному созданию? Простые имена? Как бы не так! Нежные и долгие речи! Делового или равнодушного вида теперь уже нет и в помине. Она болтает, она ласкает, жжет и лепечет нежные слова. Девушка в смятении; трепеща, она читает дальше. И вдруг вчерашний вечер вновь возникает перед нею: сверкают люстры, скрипки поют влюбленно, оживает каждое имя, и бал, царицей которого она была, начинается снова, со всеми ее триумфами, словами любви и поклонения.
Ах, лукавая книжечка! Что за процессия юных кавалеров! Вон тот, легко обвив рукою ее талию, восхищается ее голубыми глазами; а этот, взволнованный и дрожащий, может только улыбаться ей; еще один говорит, говорит без умолку, рассыпает тысячи комплиментов, которые, несмотря на пустоту, действуют сильнее, чем самые длинные речи.
И если дева хоть раз поддалась искушению, хитрая книжечка знает, что это повторится еще. Молодая женщина бегло просматривает листочки, с волнением вопрошая их, намного ли увеличилось число ее поклонников. С печальной улыбкой она задерживает взгляд на иных именах, которые исчезли с последних страниц, непостоянных именах, которые, без сомнения, украшают сейчас другие бальные книжечки. Большая часть ее подданных остается ей верна; она равнодушно прочитывает их имена. Нашу книжечку все это забавляет. Она сознает свое могущество: ее должны ублажать в течение всей жизни.
Приходит старость, но бальная книжечка не забыта. Золотые застежки потускнели, листки едва держатся. Ее владелица, которая старится вместе с нею, любит ее как будто еще больше. Она все еще перелистывает страницы, и аромат далекой юности пьянит ее.
Как прелестна роль бальной книжечки, не правда ли, Нинон? И как всякая поэзия, непонятная толпе, её поэзия доступна только одним посвященным. Поверенная нежных тайн, она сопровождает женщину в течение всей ее жизни и, как ангел любви, рассыпает Щедрой рукой надежды и воспоминания.
IIЖоржетта только что вышла из монастырского пансиона. Она была еще в том счастливом возрасте, когда мечты сливаются с действительностью. Сладостная и быстролетная пора! В эту пору видят то, о чем мечтают, и мечтают о том, что видят. Как все дети, она была ослеплена блеском первых балов. Она простодушно верила в то, что пребывает в какой-то высшей сфере, среди полубогов, для которых не существует темных сторон жизни.
Цветом лица, чуть смуглым, с золотистым оттенком, она походила на сицилийскую девушку. Ее длинные ресницы скрывали наполовину огонь взора. Забывая о том, что она уже вышла из-под надзора наставницы, она все еще сдерживала порывы своей живой и пылкой натуры. В бальном зале она была всего лишь маленькой девочкой, робкой, почти глупенькой, которая вспыхивает от каждого слова и опускает глаза.
Хочешь, спрячемся за этими тяжелыми занавесями и посмотрим, как наша ленивица просыпается и потягивается, высовывая из-под одеяла розовую ножку? Не ревнуй меня, Нинон. Все мои поцелуи для тебя одной.
Ты помнишь? Бьет одиннадцать часов. Комната еще во мраке. Солнце не проникает сквозь плотные оконные занавеси, гаснущий свет ночника тщетно борется с темнотою. И когда пламя его вдруг вспыхивает, на постели возникает белое видение: чистый лоб, грудь, прикрытая волною кружев, и дальше — изящный кончик крошечной ножки; белоснежная рука свешивается с кровати, ладонь разжата.
На втором ударе бездельница повернулась на постели и снова заснула, но сном таким легким, что внезапный скрип мебели заставил ее наконец приподняться на кровати. Она откинула волосы, в беспорядке спадающие на лоб, протерла кулачками заспанные глаза и натянула на плечи одеяло, скрестив на груда руки, чтобы лучше закутаться.
Когда Жоржетта окончательно проснулась, она протянула руку к шнурку висящего подле кровати звонка, но тотчас же ее отдернула; потом спрыгнула на пол и подбежала к окну, чтобы самой раздвинуть занавеси. Веселый солнечный луч наполнил комнату светом. Малютка, ошеломленная ярким светом, подошла к зеркалу и, увидев себя там полуголой, в небрежно наброшенной одежде, не на шутку испугалась. Бросившись обратно, она свернулась комочком на постели, вся дрожа и залившись румянцем от своей смелой выходки. Ее горничная была глупой и любопытной. Жоржетте хотелось помечтать, а не слушать болтовню этой женщины. Но бог мой! Какой яркий день и сколько нескромных зеркал!
При свете дня виден бальный туалет, небрежно брошенный на отодвинутые в беспорядке кресла. Девушка, почти засыпая, оставила здесь свою газовую юбку, там свой шарф, еще дальше атласные башмачки. Подле нее в агатовой чаше сверкают драгоценности; поблекший букет увядает рядом с бальной книжечкой.
Прислонившись головкой к своей обнаженной руке, она взяла ожерелье и начала перебирать жемчужины. Потом положила его, открыла свою книжечку и полистала. У книжечки был скучающий и безразличный вид. Жоржетта просматривала ее, казалось, думая совсем о другом.
По мере того как она переворачивала страницы, имя «Шарль», стоящее в начале каждой из них, вызывало в ней все большую досаду.
«Вечно Шарль, — сказала она себе. — У моего кузена прекрасный почерк: крупные буквы с наклоном — у них такой серьезный вид. У Шарля твердая рука, она не дрожит, даже когда сжимает мою. Мой кузен очень серьезный молодой человек. И он должен стать когда-нибудь моим мужем. Каждый раз на балу, не спрашивая моего разрешения, он берет мою книжечку и вписывает туда свое имя на первый танец. Это, несомненно, право мужа. Мне это право не по Душе».
