Джордж Элиот - Мельница на Флоссе
Кроме действующих лиц, в романе есть еще одно лицо — лицо повествователя, от имени которого ведется рассказ о событиях. Глазами повествователя даются картины природы, он истолковывает события, произносит приговоры. Он представляется человеком, полным благородства, гуманным и сочувствующим труженикам, близким к ним, любящим свой народ и родную природу. Его возмущает пошлость сент-оггского мещанства, о котором он говорит: «Вы бы не смогли жить среди таких людей: вы задыхаетесь, отгороженные глухой стеной от всего прекрасного, великого и благородного». Он постоянно обращается к читателю со своими раздумьями о жизни. Этот прием позволяет автору установить тесный контакт с читателем, придает произведению задушевность, мягкий лиризм, теплоту, а временами горячую страстность. Развертывая перед читателем картину за картиной, он согревает их своим личным чувством, собственным настроением, вызываемым в нем этими картинами. В описаниях всегда слышится живой человеческий голос, живое восприятие окружающего. Таково лирическое описание мельницы и лошадей в первой главе первой книги романа или окрашенный лирическим настроением и чувством нежной привязанности к родной природе пейзаж в конце пятой главы той же книги.
Лиризмом окрашен и юмор Джордж Элиот, являющийся одной из особенностей ее творчества. Это не юмор положений, как, скажем, у Диккенса, а юмор характеров. Элиот не ставит своих героев в нарочито смешные положения. Смешное в сестрах Додсон связано с их тупой ограниченностью в восприятии явлений жизни: рассуждения тетушки Пуллет о том, что она не может купить при распродаже вещей Талливеров серебряный чайник, потому что у него прямой носик, когда речь идет о том, чтобы выручить сестру; разговоры миссис Талливер о курах и белье в то время, как дело идет о будущем Тома, и т. д.
Смешное не вызывает у Элиот негодования. В одном из писем она писала, что «далека от того, чтобы ненавидеть Додсонов». Теплым и мягким юмором овеяно описание детства Тома и Мэгги. Это оживляет наши представления о них. Юмористическая интонация исчезает к концу романа, когда повествование наполняется трагическим пафосом. Только в сценах, где появляется Боб Джейкин, неунывающий друг детства Тома, помогший ему разбогатеть, возникает веселый смех, задача которого — разрядить атмосферу.
Джордж Элиот — замечательный знаток английского языка, использующий все его богатства, диалекты, народные говоры, пословицы и поговорки как средства речевой характеристики действующих лиц. Многие выражения ее стали пословицами, в романе «Мельница на Флоссе» самыми разнообразными пословицами насыщена речь старика Талливера.
Издание романов Джордж Элиот в новых русских переводах заново открывает несправедливо забытое у нас творчество крупной английской писательницы и расширяет наше представление об английской реалистической литературе XIX века. Проникнутый горячим сочувствием к простым людям и обличающий эгоизм и тупоумие мещанства, роман «Мельница на Флоссе», исполненный многих художественных достоинств, имеет право на внимание советского читателя.
К. Ровда
Мельница на Флоссе
«Не разлучились они и в смерти своей»
Книга первая
Брат и сестра
Глава I ОКРЕСТ ДОРЛКОУТСКОЙ МЕЛЬНИЦЫ
По широкой равнине, раскинув зеленые берега, спешит к морю Флосс, и прилив, как нетерпеливый влюбленный, стремясь реке навстречу, сливается с нею в пылком объятии. Этот могучий прилив несет темные корабли, груженные смолистыми сосновыми досками, тугими мешками льняного семени или черным сверкающим углем, к городку Сент-Огг, что стоит между невысоким лесистым холмом и обрывистым берегом реки; крутые крыши из красной черепицы и широкие фронтоны портовых складов, загораясь под мимолетным взглядом февральского солнца, бросают на воду мягкие багряные блики. По обе стороны тянутся вдаль тучные пастбища и полоски темной земли, вспаханной под весенние посевы или покрытой нежным пушком озими. Кое-где еще видны золотые шапки прошлогодних стогов, и над живыми изгородями повсюду кроны деревьев; кажется, что мачты и коричневые паруса проплывающих вдали судов вздымаются прямо из ветвей раскидистого ясеня. Сразу за красноверхим городком во Флосс впадает его приток — Рипл. Как красива эта быстрая речушка, покрытая живым узором темной ряби! Когда я брожу по ее берегам и внимаю ее тихому, спокойному голосу, словно голосу любящего, хотя и неспособного услышать меня друга, она представляется мне живым существом. Мне не забыть старых ив, купающих ветви в воде. Мне не забыть каменного моста.
А вот и Дорлкоутская мельница. Не могу не постоять минуту-другую на мосту, чтобы полюбоваться на нее, хотя на небе собираются тучи и уже близок вечер. Даже сейчас, на исходе февраля, когда деревья еще не оделись листвой, на нее приятно смотреть, а возможно, холодная и сырая погода только прибавляет очарования уютному чистенькому домику, такому же старому, как вязы и каштаны, укрывающие его от порывов северного ветра. Река полна до краев, вода поднялась так высоко, что затопила лозняк и покрыла чуть ли не всю лужайку перед домом. Когда я гляжу на полноводный поток, на сочную траву, на нежный светло-зеленый лишайник, скрадывающий очертания могучих, чуть поблескивающих стволов и путаницу ветвей на пурпурных обнаженных суках, мне думается — нет ничего прекраснее воды, и я завидую белым уткам, которые плавают среди лозняка и окунают свои головки глубоко в воду, не заботясь о том, какая непривлекательная картина открывается взору тех, кто глядит на них сверху.
Шум воды и гул мельницы, словно огромная завеса из Звуков, отделяют вас от внешнего мира и, навевая немую дрему, как будто еще усиливают безмятежный покой всего окружающего. Но вот слышится грохот — это катит домой громадный фургон, набитый мешками с зерном. Честный возница думает об обеде, который — увы! — все еще томится в печи, несмотря на поздний час; но он не прикоснется к нему, пока не накормит своих лошадей — выносливых безответных животных, которые, чудится мне, с мягким укором поглядывают на него из-за шор своими кроткими глазами: к чему так ужасающе щелкать над их головами кнутом — точно они нуждаются в этом намеке! Видите, как они напрягают все мышцы, одолевая подъем к мосту, тем усерднее, чем ближе они к дому. Посмотрите на их громадные с мохнатыми бабками ноги, словно впивающиеся в землю, на их сильные выи, покорно склоненные под тяжелыми хомутами, на могучие крупы с играющими под кожей мускулами. Хотелось бы мне услышать их ржание, когда они получат свой заработанный тяжким трудом овес, поглядеть, как опустив освобожденные от упряжи потные шеи, они нетерпеливо погрузят морды в мутную воду пруда. Вот они уже на мосту, а там — вниз, все ускоряя свой бег, и задок фургона скрывается за деревьями на повороте дороги.
Теперь я могу снова обратить взор к мельнице и глядеть, как из-под неутомимого колеса вылетают алмазные струи. Вон та маленькая девочка в меховом капоре тоже смотрит на реку; с тех пор, как я на мосту, она не двинулась со своего места у самой воды. Смешная белая собачонка с коричневым ухом прыгает и ревниво лает на колесо, безуспешно протестуя против того, что ее подруга столь поглощена его движением. Я думаю, девочке пора бы уже домой, где так заманчиво горит яркий огонь — красноватые отблески пламени далеко видны в сгущающихся сумерках. Пора и мне убрать локти с холодного каменного парапета моста…
Ах, у меня и в самом деле онемели руки. Все это время мои локти тяжело опирались на ручки кресла, и мне чудилось, что я стою на мосту перед Дорлкоутской мельницей, точно такой, какой она была февральским вечером много лет назад. До того как я задремала, я собиралась поведать вам, о чем говорили мистер и миссис Талливер, сидя в гостиной у пылающего камина в тот самый день, который мне приснился.
Глава II МИСТЕР ТАЛЛИВЕР, ХОЗЯИН ДОРЛКОУТСКОИ МЕЛЬНИЦЫ, ОБЪЯВЛЯЕТ О СВОЕМ РЕШЕНИИ ОТНОСИТЕЛЬНО ТОМА
— Чего бы я хотел, понимаешь, — начал мистер Талливер, — чего бы я хотел — так это дать Тому дельное образование, чтоб он имел свой кусок хлеба. Вот это и было у меня на уме, когда я передал, что забираю его от Джейкобза на благовещение. Думаю послать его с Иванова дня в другую, путную школу. Кабы я прочил его в мельники или фермеры, двух лет у Джейкобза было бы за глаза; он проучился куда больше, нежели довелось мне: моя паука отцу не дорого встала — только и всего, что букварь под нос да розгу под хвост. Ну, а Тома я бы хотел сделать малость поученей, чтобы его не могли обвести вокруг пальца все эти господа, что красно говорят и подписываются с этаким росчерком. Был бы мне подмогой в разных там тяжбах да арбитражах и всем таком прочем. Форменного законника я из парня делать не собираюсь — не хочу, чтоб он негодяем вышел, — а так что-нибудь вроде механика, или землемера, или аукциониста и оценщика, как Райли, или мастака по какой-нибудь другой части, где только знай себе загребай денежки и никаких расходов на обзаведение, разве что на толстую часовую цепочку да высокий табурет. Все они, по-моему, на один лад, да и законами их не запугаешь. Райли перед стряпчим Уэйкемом глаз не опустит, все равно что кот перед котом. Уж он-то его не боится.
