Фридрих Де Ла Мотт Фуке - Ундина
— И хорошо, что исчез, — сказал старый рыбак и тут же заговорил о том, каким образом его гостю лучше всего добраться в город к своим. Ундина начала потихоньку посмеиваться над ним. Хульдбранд заметил это и молвил: — Мне казалось, ты рада, что я здесь; чего же ты веселишься, когда речь идет о моем отъезде? — Потому что ты не уедешь, — отвечала Ундина. — Попробуй-ка, переправься через разлившийся лесной ручей на лодке, на коне или пешком; как тебе будет угодно. Или лучше, пожалуй, не пробуй, потому что ты разобьешься о камни и стволы, которые уносит течение. Ну, а что до озера, то тут уж я знаю — отец не слишком далеко отплывет на своем челноке.
Хульдбранд с улыбкой встал, чтобы взглянуть, так ли это, как сказала Ундина; старик пошел с ним, а девушка, шутя и дурачась, последовала за ними. Все оказалось так, как сказала Ундина; и рыцарю пришлось уступить и остаться на косе, превратившейся в остров, до тех пор, пока не спадет вода. Когда они втроем возвращались в хижину, рыцарь шепнул на ухо девушке: — Ну как, Ундина? Ты недовольна, что я остался? — Ах, перестаньте, — ответила она нахмурясь. — Если бы я не укусила вас, кто знает, сколько бы вы еще порассказали об этой Бертальде.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Тебе, быть может, доводилось, любезный читатель, после странствий и блужданий по белу свету оказаться в таком месте, которое пришлось тебе по душе; заложенная в каждом из нас любовь к своему очагу и мирное спокойствие вновь пробудилось в твоем сердце: родной край со всеми цветами детских лет улыбнулся тебе, и чистой, искренней любовью повеяло от дорогих могил; вот здесь-то и нужно селиться и ставить свою хижину. Быть может, все это заблуждение, в котором ты потом мучительно раскаешься, — не в этом суть, да и сам ты вряд ли захочешь растравлять себе душу горьким привкусом воспоминания. Нет, лучше пробуди в памяти то невыразимо сладостное предчувствие, то ангельское умиротворение, и тогда ты хотя бы отдаленно сможешь представить себе, что было на душе у рыцаря Хульдбранда, когда он жил на косе.
Частенько он с тайной радостью поглядывал, как с каждым днем все более набухает лесной ручей, все шире прокладывая себе русло, и тем самым все дальше отодвигается для него возможность покинуть остров. Днем он подолгу бродил, вооружась старым луком, который нашел в углу хижины и приспособил для стрельбы, подстерегал пролетающих птиц и, подстрелив дичь, отдавал ее изжарить на кухню.
Когда он возвращался с добычей, Ундина не упускала случая упрекнуть его за то, что он так жестоко отнял жизнь у этих милых, веселых созданий, носившихся в небесной лазури; порою при виде мертвых птичек она принималась горько плакать. Но если в другой раз он возвращался с пустыми руками, она так же серьезно журила его за то, что из-за его неловкости или рассеянности им придется довольствоваться рыбой и раками. И всякий раз он радовался этим милым вспышкам гнева, тем более, что потом она обычно старалась загладить свои выходки нежными ласками.
Старики свыклись с взаимной привязанностью молодых людей; те представлялись им обрученными или даже супружеской четой, подспорьем их старости на этом уединенном острове. Именно эта уединенность укрепила Хульдбранда в мысли, будто он и в самом деле уже стал женихом Ундины. Ему казалось, что там, за лесным ручьем, вовсе нет никакого иного мира, или что попасть туда, к другим людям невозможно; а если случалось, что ржанье его коня словно бы вопрошало и звало к рыцарским подвигам, или сверкнувший на расшитом седле и чепраке герб привлекал его взор, или, со звоном выскользнув из ножен, срывался с гвоздя на стене хижины его добрый меч — тогда он успокаивал себя тем, что Ундина ведь совсем не дочь рыбака, а вернее всего, происходит из какого-то удивительного чужеземного княжеского рода[4].
Одно лишь было ему в тягость — когда старуха начинала при нем бранить Ундину. Правда, в ответ на это своенравная девушка большей частью открыто смеялась ей в лицо; ему же всякий раз казалось, будто задета его честь, хоть он и понимал, что старуха не так уж неправа, ибо на самом деле Ундина заслуживала в десять раз больше упреков, чем получала; а потому в душе он сочувствовал хозяйке дома, и жизнь текла дальше, все так же мирно и радостно.
Но вот однажды мирное это течение бы нарушено. Дело в том, что рыбак и рыцарь привыкли за обедом и по вечерам, когда снаружи завывал ветер, — как это всегда бывало с наступлением темноты — коротать время за кружкой. А тут запасы вина, которое рыбак раньше понемногу приносил из города, кончились, и оба они не на шутку приуныли. Ундина весь день мужественно пыталась подтрунивать над ними, не получая в ответ обычных шуток с их стороны. Вечером она вышла из хижины, чтобы, по ее словам, не видеть их скучных, вытянутых физиономий. Но с наступлением сумерек надвинулась буря, вода уже выла и шумела, и рыцарь и рыбак испуганно выскочили за дверь, чтобы воротить девушку, памятуя о той тревожной ночи, когда Хульдбранд впервые переступил порог хижины. Но Ундина уже шла им навстречу, радостно хлопая в ладоши.
— Что вы мне дадите, если я добуду вам вино? Или, впрочем, можете ничего не давать, — продолжала она, — с меня хватит и того, что вы развеселитесь и не будете сидеть с такими постными лицами, как весь этот скучный день. Пойдемте-ка со мной, лесной ручей пригнал к берегу бочку, и я не я буду, если не окажется, что в ней вино.
Мужчины пошли следом за ней и, в самом деле, нашли в тихой заводи у берега бочку, которая явно сулила им желанный напиток. Они поспешили вкатить ее в хижину, потому что на вечернем небе уже сгущались грозовые тучи, и в сумерках было видно, как вздымаются на озере белые барашки волн, словно озираясь, скоро ли на них обрушится ливень. Ундина по мере сил помогала мужчинам, а когда внезапный порыв ветра сгустил тучи над их головой, она крикнула, шутливо погрозив в сторону потемневшего неба: — Эй, ты! Смотри не вздумай окатить нас, пока мы еще не под крышей! — Старик прикрикнул на нее за такую дерзость, она же только потихоньку усмехнулась, и в самом деле, никакой беды ее слова не накликали. Напротив, все трое, вопреки ожиданиям, добрались до хижины со своей добычей сухими и невредимыми, и только когда уже успели вскрыть бочку и убедиться, что она наполнена отменным вином, оглушительный ливень прорвал густые тучи, и буря налетела на верхушки деревьев и на вздымавшиеся волны озера.
Они сразу же нацедили несколько бутылок от большой бочки, а всего запаса должно было хватить на много дней; сидя у очага, они пили, шутили и чувствовали себя в безопасности от разыгравшейся непогоды. Но тут старый рыбак вдруг произнес серьезным тоном:
— Боже милостивый! Мы тут сидим, радуемся бесценному подарку, а тот, кому он принадлежал, и у кого был отнят потоком, наверное, поплатился жизнью. — Так уж и поплатился! — усмехнулась Ундина, подливая рыцарю вина. Но тот сказал: — Клянусь честью, отец, если бы только я мог разыскать и спасти его, меня не остановили бы ни опасность, ни ночной мрак. В одном могу поклясться — если когда-нибудь суждено мне вернуться в обитаемые места, то я разыщу этого человека или его наследников и дважды, трижды возмещу им это вино.
Его слова пришлись старику по душе; он одобрительно кивнул головой и с чистой совестью и в полное свое удовольствие осушил кубок. Ундина же сказала Хульдбранду: — С возмещением и вообще с твоим золотом можешь поступать как хочешь. А вот бежать на поиски — это глупости. Я бы все глаза себе выплакала, если бы ты погиб из-за этого, да и сам ты охотнее останешься здесь со мной и с этим добрым вином, не так ли? — Пожалуй, что так, — улыбнулся Хульдбранд. — Ну вот, — подхватила Ундина, — значит и вправду глупости. Своя рубашка ближе к телу, что тебе до других людей?
Хозяйка со вздохом отвернулась от нее, недовольно покачав головой, рыбаку же изменила на этот раз его обычная снисходительность, и он сурово приструнил девушку.
— Послушать тебя, так можно подумать, что тебя турки и язычники растили! — заключил он свою речь. — Господи, прости нас обоих, никудышное ты чадо!
— Уж какая уродилась, такой и останусь, кто бы ни растил и что бы вы тут ни толковали!
— Замолчи! — прикрикнул на нее рыбак, и она, несмотря на весь свой задор, пугливо съежилась, дрожа всем телом, прижалась к Хульдбранду и еле слышно спросила: — Ты тоже сердишься на меня, прекрасный друг? — Рыцарь сжал ее нежную руку и погладил кудри. Он не мог вымолвить ни слова — его душила досада на старика за его суровость к Ундине, и вот обе пары молча сидели друг против друга в неловком замешательстве.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Внезапно тихий стук в дверь прервал наступившую тишину и испугал всех сидевших в хижине; случается ведь, что какая-нибудь неожиданная мелочь взволнует нам душу и вселит в нее ужас. А тут еще так близко был этот проклятый лес, да и коса ведь была теперь недоступна для других людей. Все вопросительно переглянулись; стук повторился и за ним из-за двери послышался глубокий вздох. Рыцарь потянулся было к мечу, но тут старик вымолвил тихо: — Если это то, чего я опасаюсь, оружие нас не спасет. — Между тем Ундина подошла к двери и крикнула недовольным и решительным тоном: — Эй вы, духи земли, если вы вздумали безобразничать, Кюлеборн научит вас уму-разуму!
