Рене Баржавель - Девушки и единорог
Самыми великими среди великих были Уильям Шекспир, в жилах которого имелась большая доза крови единорога, и жестокий король Эдуард IV. У последнего была дочь от жены сапожника, шившего ему сапоги. Эта женщина была красива; она подавала своему мужу шило и нитки, не отводя глаз от Эдуарда. После смерти короля две его законных дочери, два львенка, еще не имевшие ни когтей, ни клыков, были задушены в Тауэре по приказу их дядюшки Ричарда III, горбатого льва. Дочь сапожника, осыпанная золотом, вышла замуж за торговца сукном. Последовало четыре поколения успешных коммерсантов, и родился Уильям Шекспир, который сделал другой выбор. Он знал тайну своей крови; королевская ярость и боевые крики сражающихся звучали у него в голове. Он разрешался ими от бремени подобно Юпитеру. Порождение их теней, он даровал им вторую жизнь и, таким образом, бессмертие себе.
* * *
Когда Генрих II Плантагенет стал английским королем, римская церковь избрала очередного папу, единственного англичанина в своей истории, известного как Адриан IV[4]. Новый папа поручил Генриху II навести порядок в ирландской церкви; дело в том, что ирландские монахи нагло выбривали у себя на голове квадратную тонзуру вместо полагавшейся круглой.
В то время Ирландия была независимым государством, а Адриан IV, как мы уже сказали, был англичанином. Отправляя Генриха II выбривать круглые тонзуры у монахов Ирландии, папа не только стремился к единству церкви, но и заботился о прирастании Англии новыми землями.
Генрих II с папской буллой в руке и цветком дрока на шлеме вторгся в Ирландию в 1170 году. К тому времени Адриан IV был забыт, и Генриха II давно перестали волновать монашеские тонзуры. Он объявил во всеуслышание, что отныне Ирландия принадлежит английскому королю. Он раздал своим баронам завоеванные земли при условии, что ирландские крестьяне будут обрабатывать их, чтобы иметь возможность платить налоги в королевскую казну.
Так для ирландского народа началось тяжелое многовековое рабство. Даже сейчас, через восемь столетий, освобождение ирландцев еще не завершено. Слишком глубоко лев из Анжу вонзил когти в Ирландию. Но его белоснежная подруга, девушка-единорог, полюбила этот край воды и ветра и смешала свои мечты с мечтами ирландцев.
* * *
Родители Джонатана Грина должны были умереть. Тонкие и бледные, со светлыми волосами и голубыми глазами, они удивительно походили друг на друга, и не было ничего удивительного в том, что они одновременно заболели одной и той же болезнью. Родственники в девятом колене, они были потомками Генриха II Плантагенета в двадцать первом поколении, а через него — потомками единорога и льва. В дальнейшем, после их смерти, Джонатан должен был сменить место обитания своей семьи, так что ни его сыну Джону, ни его внучкам не суждено было родиться в замке предков, в котором сейчас приглушенно звучали голоса слуг.
— Джонатан! Джонатан!
Мальчик ждал, хотя в голосах звучала тревога. Служанки, в поисках бегавшие босиком по промерзшим залам и мрачным лестницам, не осмеливались громко позвать его. Он спрятался в библиотеке, забившись за кресло, и сейчас сидел на пушистом ковре возле камина, в котором неторопливо горели куски торфа. Перед собой он держал большую книгу в кожаном переплете, словно щитом закрывая себе грудь. Ему было почти семь лет, он хорошо читал, но в комнате было слишком темно, и он не различал буквы в книге о приключениях Иосифа Аримафейского[5], который приплыл на лодке в Британию, держа в руках чашу с кровью Христа.
Он слышал голоса служанок, но не хотел отзываться, потому что знал, зачем его зовут, и ему было страшно.
Его все же нашли, извлекли из-за кресла, притащили на кухню. Со вздохами и причитаниями раздели перед ярко пылавшим очагом и вымыли в лохани, наполненной теплой водой. Потом причесали и переодели в чистую одежду, красную с белым. Затем отвели в комнату родителей.
Родители Джонатана болели уже несколько месяцев. Последние пару недель они уже не вставали, измученные болезнью. Но они были счастливы, потому что находились вместе и им больше не грозила разлука.
Они лежали в двух больших кроватях с балдахином, придвинутых по их просьбе друг к другу. В изголовьях и на небольшом столике посреди комнаты горели пучки свечей, похожих на светящиеся кустики, вокруг которых сгорала темнота.
Джонатана доставили в комнату родителей, подвели к кроватям и поставили в ногах между ними, напротив разделявшей их темноты. Он видел перед собой два светлых пятна на подушках с наволочками из синей льняной ткани. Это были лица отца и матери в ореоле светлых волос. Отец лежал слева, мать — справа. По сторонам от бледных лиц пламя свечей отражалось, колеблясь, на резных колоннах из темного дерева, изображавших единорогов, поднявшихся на дыбы и нацелившихся рогом на потолок, где круглые сутки царствовала ночь.
Джонатан не осмеливался взглянуть на их лица. Он смотрел прямо перед собой, в разделявший две постели узкий промежуток, заполненный мраком. Боковым зрением он нечетко видел два одинаковых бледных лица с закрытыми глазами и легкой улыбкой на губах. Он не понимал, живы еще они или уже умерли. Горящие свечи испускали сильный запах теплого хлева.
Его взяли за руку, снова отвели на кухню, раздели, еще раз умыли перед очагом и натянули ночную рубашку. Закрыв глаза, он все еще видел перед собой два лица, но не очень отчетливо, с резкой полосой мрака между ними. Возле него слышались вздохи и едва сдерживаемые стоны. Потом раздался тихий смех, и кто-то прошептал: «Наполеон побил русских». Он знал, что Наполеон был императором французов и врагом англичан. Все, что было плохим для англичан, могло только радовать сердца ирландцев, даже в эту ночь большого несчастья.
Его кормилица, женщина с ближайшей фермы, отнесла его в детскую и уложила в постель. Потом она прошептала несколько ласковых слов на гэльском[6], слов, что он слышал, когда совсем еще младенцем погружался в сон, выпуская из губ благодетельный сосок ее кормящей груди. Она поцеловала ему руки и ушла; после этого он смог, наконец, заплакать, никого не стыдясь.
Подобно тому, как камень сопротивляется речному потоку, он сопротивлялся рыданиям, готовым унести его, боролся с безумным желанием вскочить с постели, протянуть руки к родителям и звать их, кричать, пока они не придут…
Прижимая кулаки к глазам, он пытался прогнать образ двух лиц, таких нежных и в то же время таких страшных. Постепенно они исчезли из его глаз и его памяти. Он заснул, пока жалкий огонек у его изголовья медленно тонул в последних слезах тающей свечи.
Через несколько месяцев за ним из Англии приехал дядя, забрал его с собой и стал воспитывать со своими детьми. Замок Гринхолл остался на попечение управляющего. Дядя Джонатана, Артур Вэллесли, вскоре отправился на войну, чтобы через несколько крупных сражений разбить армию Наполеона под Ватерлоо. За многочисленные заслуги король присвоил ему — одно за другим — звания графа, маркиза и герцога Веллингтона.
Через четырнадцать лет после приезда в Англию, за несколько недель до совершеннолетия, когда Джонатан возвращался к замку дядюшки с верховой прогулки, он увидел скачущего ему навстречу Георга, управляющего конюшней. Тот, словно охваченный безумием, размахивал шляпой и что-то кричал. Подскакав к Джонатану, Георг не остановился и помчался к деревне, с криками «Наполеон умер! Наполеон умер!». Испуганная этими воплями, лошадь Джонатана встала на дыбы, и он увидел нечто жуткое: у его лошади исчезла часть задранной кверху головы и на этом месте осталось нечто вроде бесформенной пустоты, по сторонам которой торчали уши. Когда лошадь немного успокоилась, дорогу перед Джонатаном закрыла странная полоса дыма или тумана. У него закружилась голова, и он упал с лошади.
Это было первым проявлением непонятной болезни, во время приступов которой перед Джонатаном появлялась серая пустота, за которой скрывалось все, что продолжали видеть остальные.
Дядя Артур отвез его в Лондон, где отдал в руки лучших докторов. Они обрили ему голову и пришлепнули к ней присоски, потом отворили кровь на левой и на правой руке, заставили выпить какие-то микстуры. Через три месяца такого лечения Джонатан весил не больше, чем его тень. Почувствовав приближение смерти, он потребовал, чтобы его отвезли в деревню, где сам занялся своим здоровьем. Его лечение заключалось в том, что он отказался от всех процедур и принимал только то лекарство, которое ему хотелось. Он почти исключил из своего меню мясо и питался овсянкой, свежими яйцами, яблоками и молоком. Силы возвращались к нему одновременно с восстановлением шевелюры, но завеса пустоты все равно оставалась перед его взглядом. Когда он обращался к кому-либо из окружающих, то видел только тех, кто находился ближе всех. Когда сэр Артур передал ему документы, связанные с опекой, он не увидел ни одной цифры. Так как он доверял дяде больше, чем себе, он зажмурился и подписал все бумаги не глядя.
