Андрей Белый - Маски
И – слушают песню.
Бывало —
– смеркается: —
– тени запрыгают черными кошками; черною скромницей из-за угла обнажает «Леоночка» глаз папироски; блеснет золотая браслетка; лицо, как клопиная шкурка: сквозное окно; черноглазый сыченыш сидит на коленях.
И Охленький – с нечего делать:
– Мы сделались немцами. Он – обороновец.
Тителев, переблеснув тюбетеечкой, выставит верткие глазики из кабинета; и – выкрикнет: прочное, жуткое слово.
– Русь – Рюрика? Что?… Не неметчина?… Самая… Штюрмер, Распутин – двуглавье стервятника.
В ряби тетеричные коридорчика – с «нет, я не русский» – вон вылетит.
Элеонора Леоновна – Владе: а пальцем – в окно:
– Штюрмер съест!
Из окошка же – оранжевый косяк, расколупленный красною сыпью, в синь сумерок снится.
И снится —
– Россия, —
– застылая, синяя, —
– там грохотнула
губерниями, как рыдван, косогорами сброшенный. Ветер по жести пройдет: в коловерть!
____________________
Перед тителевским домочком являлось сомнение: есть ли еще все, что есть здесь: Москва – не мираж? Под ней вырыта яма; губерния держится на скорлупе; грузы зданий проломят ее; Никанор же Иванович с Элеонорой Леонов-ной, с Тителевым, с Василисой Сергеевной и с братом, Иваном, —
– провалится —
– в яму!
И креп грохоточек пролетки.
Но дворник, Икавшев, всем видом гласил, что он – то, чем он выглядит: стало быть, все, что есть – есть таки?
Ветер сигает оврагами
Ты о весне прощебечешь ли мне, синегузая пташечка?
Небо – сермяжина; середозимок – не осень, а сурики, листья – висят: в сини сиверкие; туч оплывы, – свечные, серявые, – в голубоватом нахмуре; туда – сукодрал, листо-чес, перевертнем уносится, из-за заборика взвеявши пыль.
Надломилась известка, а где – села наискось крыша; и ломаной жестью, и дребезгом скляшек осыпалось место, где строился дом; поднялись только грязи; и снизилось
прочее все.
Никанору Иванычу делалось жутко, когда он, бывало, бросался отсюда домой, лупя —
– свертами,
– свертами; —
– плещет полою
пальто разлетное; потеют очки; скачет борзо под выезд пролеток и под мимоезды трамвая; цепляет зонтом, так не кстати кусающим, за руку: чудаковато, не больно; обертывались, провожали глазами его: гоголек, лекаришка уездный!
Расклоченный лист бороденочки – в ветер! На лицах – тревога и белый испуг; и —
– шаги: —
– шапка польская: конфедератка; рот – стиснут (его не растиснешь до сроку); и с ним: —
– раздерганец —
– летит с реготаньем; пола с бахромой; лицо – желтое, точно имбирь; в кулачине излапана шапка; – и – серь; скрыла рот разодранством платка; – – и –
– под дом: почтальон:
– Тут у вас… А ему:
– Ты скажи-ка, – Россию на сруб? Почтальон:
– Тут у вас проживает Захарий Бодатум?
– Нет, ты нам скажи-ка, – на сруб?
– На обмен: расторгуемся!…
– Нечего даже продать…
Почтальон, – не стерпев, шваркнув сумкою:
– Души свои продавайте, шпионы ерманские: души еще покупают!
И шмыг под воротами…
____________________
Высверки вывесок; искорки первые; льет молоко, а не дым, дымовая труба; слышно: издали плачет трамвай каре-красными рельсами; в облаке у горизонта – расщепина; ясность, – предельная; даль – беспредельна.
Сверт: —
– уличный угол, где булочный козлоголосит хвостище:
– Нет булок: война.
– Не пора ли?
– А что?
– Знаешь сам! Поднималась безглазая смута —
– от очереди черным чертом растущих хвостов:
– Рот-от – не огород: не затворишь; сорока – вороне; та – курице; курица – улице; и ни запять, ни унять! Когда баба забрешит, тогда и ворота затявкают.
Бабы чрез улицу слухи ухватами передавали; как ржа ест железо, Россию ел слух:
– Нет России!
____________________
Трарр —
– рарр —
– барабан бил вразброд перегромами: прапорщик вел переулком отряд пехотинцев —
– раз, здрав, равв, рвв, ppp!
В пуп буржуя, дилимбей, —
Пулей, а не дулом бей!
Улица, точно ее очищали от пыли, замглев, просветилась; а пыль – в переулочный свертыш; и свивок, винтяся, бумажкой заигрывал; месяц, оранжевый шар, тяготеющий в небе, не падая с неба на землю, – висел.
Никанор вперебеги прохожих нырял, и выныривал: носом же – в шарф; шляпа – сплющена: срезала лоб; два стеклянных очка, как огни паровозика; под рукавами рука в руке – лед; сзади – кто-то несется очками
за ним
в перепыхе: затиснуты пальцами пальцы; и – запоминает.
Ему невдомек, что он память свою потерял!
Свертом: —
– первый заборик, второй, третий, пятый; и выкрупил первый снежишко; и нет ни души!
Гнилозубов второй, Табачихинский; дом номер шесть, с трехоконной надстройкою, с фризом, с крылечком, откуда Иван, брат, бывало, бросался на лекцию.
Грибиков, распространяя воняние рыбной гнилятины, там с головизною бледной прошел.
____________________
Еле помнили: бит был профессор Коробкин два года назад, – сумасшедшим, который музей поджигал; и тогда же обоих свезли на Канатчикову; а сама проходила под окнами: серое кружево на серо-перлевом; синяя шляпа, обвязанная серой шалью, зонт серо-сиреневый, сак.
И какой-то старик к ней таскался.
Все пялили глаз на проезды купца Правдобрадина, Павла Парфеныча; штука: под видом консервов заваливает астраханскими перцами он интендантство; а брюхо? Так дуется клещ.
Кони – бледно-железистые, с бледно-медным отливом; раздутые ноздри; и – ланьи глаза.
Интересом своим переулочек жил, став спиной к допотопному дому, к которому раз проявил интерес: хоронили профессора дочку, Надежду Ивановну: от скоротечной чахотки скончалась.
Во всяком семействе – свое.
А в окопах-то?
То-то: не плачь!
Так и ломит заборами ветер, летя на Москву; плющит крыши: Плющихой, Пречистенкой, Пресней —
– сигает оврагами!
Те ж статуэтки
Те ж статуэтки.
И точно лепной истукан Задопятов, Никита Васильевич, наш академик известнейший, в сереньком, – с вечной улыбкой добра возвышался из кресла и ухо котенку чесал: не несут ли ему манной кашки? И с уса висела калашная крошка.
Он к дому привадился после кончины жены.
Те ж коричнево-желтые книги пылились; с поверхности старых убранств кто-то налицемерил жилье: не профессора; пепельницы содержали окурки; за шкафом – пятно буро-черное; видно, что терли, скоблили; и нет – не затерли.
Что?
Кровь.
То же кожаный, старый шлепок на углу подоконника: им бил по мухе профессор.
Мух – нет.
– Ну куда его брать? – мотивировала Василиса Сергеевна; во-первых: Никита Васильич ходил; и – так далее:
– Ему спокойнее там.
И скучающе забормотав голубыми губами, шла к зеркалу: ей не носить ли шиньон? И косицу увертывала (это – лысинка ширилась).
– Ну, а по-моему – брать: эдак, так! – мотивировал брат Никанор.
– Он же там с Серафимой своей: как за пазухой!
У Никанора Иваныча мысль, как морской конец, ерзала:
– Поговорите-ка с Тителевым! И пошел писать: диагоналями.
Тителев этот вынырнул в разговор неожиданно; но Василиса Сергеевна думала: «Тителев» выдуман им в знак протеста, как фразы, которыми больно кололся он:
– Лоб иметь – еще не значит: быть умным…
– Кирпич написать, или – сделать из глины, – нет разницы…
– Раз бы пришел этот Тителев к вам; а то – «Тителев, Тителев»; что-то не видно его…
– А зачем ему праздно таскаться?
Тут пальцем мотая пенсне, Задопятов восстал, захромавши из кресла: он ногу себе отсидел за листанием иллюстрированного приложения:
– Довольно, друзья, – и хромал от залистанной книги к еще недолистанной; но Василиса Сергеевна его увела; вслух читала ему его собственное сочиненье: «Бальзак».
И Никита Васильевич забыл, что он – автор: не вынес себя; встал: простерши ладони, как Лир над Корделией, он возопил:
– Что за дрянь вы читаете?
А вечерами они благодушно садились за карты; и резались в мельники: сам академик семидесятилетний с ташкентским, заштатным учителем: но из-за карт вспоминали жильца этих комнат:
– Я Смайльса ему приносил!
– Незадачником был брат, Иван!
____________________
Получивши в Ташкенте письмо с извещеньем о «случае» с братом за подписью «Тителев», брат Никанор с этим Тителевым переписку завел; из нее вырастал его долг, бросив службу, явиться в Москву; и сюрприз за сюрпризом открылся; заботы-де и обстоятельная информация принадлежали не Тителеву, а весьма состоятельным читателям брата, профессора, не пожелавшим открыться; он, Тителев, есть подставное лицо для сношений: в Ташкент были высланы средства; мотивы же вызова – тайна открытия брата и связанные с ней заботы, которые и поручались; Терентию Титычу и Никанору, ему.
Телеграммою вызванный, он появился: полгода назад но узнав кое-что об ужасных подробностях случая с братом блеснувши очком, резанул:
– Так…
