Ирвин Шоу - Молодые львы
Наступило молчание. Маргарет захотелось немедленно встать и уйти, но прежняя слабость вновь охватила ее, и она побоялась, что тут же свалится в снег, если попробует подняться. Она испытывала жгучую боль в глазах, ноги налились тяжестью, словно она не спала несколько суток подряд. Жмурясь, она посмотрела на спокойные белые горы; сейчас, после восхода солнца, они как бы отодвинулись на задний план и уже не казались такими внушительными.
«Какая ложь! — подумала она. — И даже первое впечатление от этих мирных, чудесных гор оказалось ложным, когда взошло солнце».
— Поймите меня правильно. — В голосе Дистля зазвучали печальные, просительные нотки. — Там, в Америке, вам легко осуждать все подряд. Вы богаты и можете разрешить себе любую роскошь: терпимость, так называемую демократию, моральные принципы. А мы здесь, в Австрии, не можем. — Дистль умолк, как будто ждал возражений, но девушка промолчала, и он Снова заговорил — негромко и равнодушно:
— Конечно, вы понимаете все по-своему, и я не виню вас. Ваш друг — еврей, вы боитесь за него, и это заслоняет от вас более важные вопросы. Да, да, более важные вопросы, — повторил он, словно эти слова для него самого звучали особенно убедительно и приятно. — И один из таких вопросов — судьба Австрии и немецкого народа. Нелепо делать вид, будто мы вовсе и не немцы. Так может думать американец, живущий за восемь тысяч километров от нас, но не мы. Что сейчас представляет собой наша нация? Семь миллионов нищих, людей без будущего, зависимых от всех, живущих, как содержатели отелей, да чаевые туристов и иностранцев. Американцам этого не понять. Люди не могут вечно жить в унижении. Они сделают все, что от них зависит, только бы вновь обрести чувство собственного достоинства. Эту проблему мы решим лишь тогда, когда Австрия станет нацистской и войдет в состав великой Германии. — Дистль оживился, его голос зазвучал с новой силой.
— Это не единственный путь, — прервала его Маргарет, хотя и понимала, что спорить бесполезно. Но он казался таким разумным, рассудительным и симпатичным. — Ведь должны же быть иные пути, кроме лжи, убийств и обмана.
— Дорогая моя, вы говорите чепуху, — ответил Христиан, печально покачав головой, и терпеливо продолжал объяснять: — Вряд ли вы с такой же уверенностью повторите свои слова, если поживете в Европе лет десять. Послушайте, что я скажу вам. До прошлого года я был коммунистом. Пролетарии всех стран, мир всем, торжество разума, каждому по потребностям, братство, равенство и так далее и тому подобное. — Дистль засмеялся. — Чушь! Я не знаю Америки, но я знаю Европу. В Европе ничего не добьешься, если руководствоваться разумом. Братство людей… Да ведь это не больше, чем дешевая болтовня второразрядных демагогов, которой они занимаются в перерывах между войнами. Насколько я понимаю, то же самое можно наблюдать и в Америке. Вы обвиняете нас во лжи, убийствах и обмане. Что же, возможно, вы правы. Но в Европе нельзя действовать иначе, если хочешь добиться нужных результатов. Мне не очень приятно говорить подобные вещи, но только глупец может рассуждать иначе. Если вы слабы, вы ничего не добьетесь, позор и полуголодное существование будут вашим уделом; став сильным, вы приобретете все. Ну, а теперь о преследовании евреев. — Христиан пожал плечами. — Досадная случайность. Кто-то почему-то решил, что это единственный путь к власти. Я вовсе не утверждаю, что мне по душе такой путь. Больше того, с моей точки зрения, всякая расовая дискриминация — дикость. Я знаю евреев, которые ведут себя, как Фредерик, но среди них есть и такие, которые ничем не хуже меня. И все же, если для создания новой, организованной Европы нет иного пути, кроме уничтожения евреев, мы должны пойти по этому пути. Маленькая несправедливость ради большой справедливости. Цель оправдывает средства. Неприятно, конечно, усваивать подобную истину, но в конце концов, по-моему, ее усвоят даже американцы.
— Но это же ужасно! — воскликнула Маргарет.
— Моя дорогая юная леди! — с чувством проговорил Дистль. Его лицо оживилось, на нем вдруг заиграл румянец. Он повернулся к Маргарет и взял ее за руки. — Я говорю отвлеченно, поэтому нарисованная мною картина кажется более отвратительной, чем действительность. Вы должны простить меня. Я обещаю вам, что в действительности так никогда не будет. Можете передать это своему другу. Год, другой ему придется терпеть маленькие неприятности, возможно, он будет вынужден отказаться от своих обычных занятий и даже вообще куда-нибудь уехать. Но пройдет некоторое время, и ему возвратят все, чего он лишится, его жизнь пойдет по-старому, как только будет достигнута поставленная цель и маневр увенчается успехом. Преследование евреев — не самоцель, а средство достижения цели. Как только все наладится, ваш друг займет подобающее ему место. И не верьте американским газетам. В прошлом году я был в Германии, и должен сказать, что в воображении журналистов все обстоит значительно хуже, чем на улицах Берлина.
— Ненавижу! — крикнула Маргарет. — Я ненавижу все это!
Христиан взглянул ей в глаза с печальным, расстроенным видом, пожал плечами и, медленно отвернувшись, задумчиво посмотрел на снежные вершины.
— Жаль, — снова заговорил он. — Вы показались мне такой рассудительной и понятливой. Я решил было, что встретил американку, которая замолвит за нас доброе словечко, когда вернется домой, американку, которая сумеет хоть немного понять нас. — Он встал. — Но, видимо, я ждал слишком многого… Позвольте, в таком случае, дать один совет: возвращайтесь домой, в Америку. Боюсь, что в Европе вы будете очень несчастливы. — Христиан попробовал ногой снег. — Сегодня будет довольно скользко, — сухим, деловитым тоном сообщил он. — Если вы со своим другом собираетесь покататься на лыжах, я могу спуститься вместе с вами по западному маршруту. Сегодня это будет наилучший маршрут, однако не советую вам отправляться туда одним.
— Благодарю вас. — Маргарет тоже поднялась. — Но я думаю, что мы здесь не останемся.
— Ваш друг приезжает утренним поездом?
— Да.
— Ему придется пробыть здесь по крайней мере до трех часов дня: раньше поездов не будет. — Он пристально посмотрел на нее из-под густых, чуть выгоревших на солнце бровей. — Так вы не хотите больше здесь оставаться?
— Нет.
— Из-за того, что произошло прошлой ночью?
— Да.
— Понимаю. Одну минуту. — Он вынул из кармана клочок бумаги и карандаш и что-то написал. — Этот адрес может вам пригодиться. Очаровательный маленький отель, всего километров тридцать отсюда. Трехчасовой поезд делает там остановку. Прекрасные горные склоны и очень милые люди. Политикой они не интересуются, Фредериков среди них нет. — Христиан улыбнулся. — Они не так ужасны, как мы, и будут очень рады и вам, и вашему другу.
Маргарет взяла бумажку, положила ее в карман и поблагодарила. «Несмотря ни на что, — подумала она, — он все же очень порядочный и хороший человек».
— Вот туда, видимо, мы и поедем.
— Ну и прекрасно. Желаю приятно отдохнуть. Ну, а потом… — Дистль улыбнулся и протянул Маргарет руку. — А потом уезжайте в Америку.
Маргарет пожала ему руку и направилась вниз к городу. У подножия склона она остановилась и посмотрела назад. Дистль уже начал занятия с младшей группой и, нагнувшись, со смехом поднимал упавшую в снег семилетнюю девочку в красной шерстяной шапочке.
Йозеф приехал жизнерадостный и веселый. Он поцеловал Маргарет и вручил ей коробку с пирожными, которые со всяческими предосторожностями вез от самой Вены, и новую лыжную шапочку голубого цвета — он не мог удержаться, чтобы не купить ее. Затем он снова принялся целовать девушку, приговаривая:
— С Новым годом, дорогая! Боже, какие у тебя веснушки! Я люблю тебя!.. Ты самая красивая девушка на свете!.. А как насчет завтрака? Я умираю с голоду.
Не выпуская Маргарет из объятий, он жадно вдыхал свежий воздух, потом обвел взглядом горы и с гордостью собственника воскликнул:
— Ты только взгляни! Нет, ты только посмотри и посмей сказать, что в Америке есть что-нибудь подобное.
И тогда Маргарет тихонько и беспомощно заплакала. Мгновенно помрачнев, Йозеф принялся поцелуями осушать ее слезы.
— Что случилось? Что это значит, дорогая? — спрашивал он своим низким голосом, в котором звучала неподдельная тревога.
Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, в уголке маленькой станции, укрытые от взглядов людей, толпившихся на платформе, и Маргарет, всхлипывая и запинаясь, рассказала ему о том, как накануне вечером в отеле распевали фашистские песни и провозглашали фашистские тосты. О Фредерике она не сказала ни слова. Закончив свой рассказ, она заявила, что больше не останется здесь ни на один день.
Йозеф рассеянно поцеловал ее в лоб и погладил по щеке. От его веселого настроения не осталось и следа.
— Так, — пробормотал он. — И здесь то же. Дома, на улице, в городе, в деревне… — Йозеф покачал головой. — Милая Маргарет! По-моему, тебе лучше уехать из Европы. Уезжай домой. Уезжай в Америку.
